Мужики
Шрифт:
Не могла двинуться с мест, как будто ноги ее вросли в лед, не могла отвести глаз, унять взволнованное сердце.
Ночь, тихая, морозная, синяя, осыпанная серебряной пылью звезд, сжимала в объятиях заснеженную землю; деревья стояли неподвижно, клонясь под тяжестью снега, и дремали, таинственные в этой разлитой над миром тишине, как белые призраки, как застывший пар. Снег едва заметно искрился, все звуки замерли, и только что-то дрожало в морозном воздухе — быть может, шелест мерцающих звезд, быть может, пульс замерзшей земли или сонное дыхание деревьев. А
Скрип снега заставил ее очнуться. Кто-то сошел с дороги на озеро и направлялся к ней. Через минуту она очутилась лицом к лицу с Настей Голуб.
— Ганка! — вскрикнула та с удивлением.
— Что это ты так удивилась, словно я уже померла и после смерти хожу, людей пугаю?
— Выдумаете тоже! Просто я давно вас не видела, вот и удивилась. В какую сторону идете?
— На мельницу.
— Значит, нам по дороге, — я несу Матеушу ужин.
— А Матеуш теперь на мельнице работает? Хочет к мельнику в помощники пойти?
— Где ему! Лесопильню при мельнице поставили, вот он туда и нанялся. Спешка большая, они и по вечерам работают.
Они шли рядом. Ганка только изредка вставляла слово, а Настка болтала без умолку, но старательно избегала разговора о Борыне. Правда, Ганка ее и не расспрашивала, считая это неудобным, хотя ей очень хотелось узнать что-нибудь.
— И хорошо платит мельник?
— Матеуш получает восемьдесят копеек.
— Ого! Больше пяти злотых!
— Да ведь он там всем заправляет!..
Ганка молчала. И только проходя мимо кузницы, из которой сквозь разбитые стекла струились красные отблески огня, словно кровью заливая снег, она пробормотала:
— У этого иуды работа всегда есть!
— Работника себе нанял, а сам все куда-то ездит, — говорят, с евреями, что лес купили, в компанию вошел и мужиков обманывает.
— А разве уже рубят?
— Да ты в лесу, что ли, живешь, — неужели не знаешь?
— В лесу не в лесу, а за новостями по деревне не бегаю.
— Рубят, но только не за Волчьим Долом, а помещичий, прикупной.
— То-то! А нашего им не дадут тронуть!
— А кто запретит? Войт стоит за помещика. Солтыс и все, кто побогаче, — тоже.
— Правду ты говоришь, — кто против богачей пойдет, кто с ними может совладать?.. Зайди как-нибудь к нам, Настуся.
— Ладно, прибегу на днях с прялкой. Будьте здоровы!
Они расстались у дома мельника. Настка пошла вниз, на мельницу, а Ганка — двором на кухню. Она с трудом туда добралась: сбежались с лаем собаки, приперли ее к стене, и пришлось Еве ее выручать. Ева привела ее на кухню, но не успели они разговориться, как вошла мельничиха и сразу спросила:
— Вы к мужу? Он на мельнице.
Ганка не стала ждать и пошла туда, но встретила мельника на полдороге. Он повел ее в комнату, и она отдала деньги, которые задолжала за крупу и муку.
— Что, корову свою проедаете? — сказал он, пряча деньги в ящик.
— Что поделаешь, не камни
же нам грызть! — рассердилась Ганка.— Муж у тебя лентяй, вот я тебе что скажу!
— Может, лентяй, а может, и нет — где же он работу возьмет, у кого?
— А разве в деревне не нужны руки для молотьбы?
— Он ни батраком, ни поденщиком до сих пор не был, так и сейчас за этим не гонится.
— Привыкнет еще, привыкнет! Жаль мне его! Хоть он и волком смотрит и строптив, родного отца не уважил, а все-таки жаль человека…
— Я слыхала, что у вас есть работа, пан мельник… Может, взяли бы моего Антека! Окажите такую милость!.. — горячо попросила она, обнимая ноги мельника и целуя ему руки.
— Ладно, пусть придет. Просить его не стану, а работа найдется, хотя и тяжелая: деревья обрубать под пилку.
— Да он справится, он ко всякой работе способен, как мало кто в деревне.
— Знаю, оттого и говорю, чтобы шел ко мне работать. А еще тебе скажу — плохо ты за мужем смотришь, плохо!
Ганка стояла испуганная, ничего не понимая.
— У мужика жена, дети, а он за другими бегает!
Ганка дрогнула, побледнела.
— Правду говорю. Шляется по ночам. Люди его не раз видели.
У Ганки сразу отлегло от сердца — она ведь знала, что это горькие мысли не дают Антеку покоя, заставляют его бродить по ночам без сна. А люди объясняют это по-своему.
— Пора ему взяться за работу, тогда сразу глупости из головы выветрятся.
— Ведь он — хозяйский сын…
— Подумаешь, пан какой, будет еще работу себе по вкусу выбирать, разбираться, как свинья в полном корыте! Если он такой разборчивый, так надо было с отцом в ладу жить да за Ягусей не бегать… Грех это немалый и срам!..
— Что это вам в голову взбрело? — ахнула Ганка.
— Я тебе правду говорю, вся деревня это знает, кого хочешь, спроси! — сказал мельник громко и резко. Он был горяч и всегда резал людям правду в глаза.
— Так приходить ему? — спросила Ганка тихо.
— Пусть приходит хоть завтра. Что это с тобой, чего ревешь?
— Ничего, это так, с мороза…
Она шла домой медленно, еле передвигая ноги, словно ее пригибала к земле какая-то неимоверная тяжесть. Уже стемнело, снег посерел, и она никак не могла найти тропинку. Сколько ни искала, сколько ни утирала замерзавшие на ресницах слезы, — она не видела ничего перед собой и шла в темноте наугад, оглушенная болью, ох, какой болью!
— За Ягусей он бегает, за Ягусей!..
Она не могла перевести дыхания, сердце билось, как подстреленная птица, голова кружилась, кружилась, и, наконец, она припала к какому-то дереву на берегу озера и прижалась к нему крепко, до боли.
"А может быть, это неправда, — может, мельник наврал?"
Она ухватилась за эту мысль и держалась за нее крепко, из последних сил.
— О Господи, мало мытарств да горя, еще и это свалилось на мою бедную голову! — простонала она и, чтобы заглушить боль, побежала быстро, задыхаясь, почти в беспамятстве, словно за ней гнались волки. В хату влетела едва живая.