Мужики
Шрифт:
— А мать тебя пустит?
— Я у нее и спрашивать не стану! Хватит, у меня своя голова на плечах и своя воля… Что вздумается, то и сделаю.
— И сделает, непременно сделает! — поддакивал ему Енджик, с беспокойством поглядывая в окно.
— Да, так и знай, сделаю, назло ей сделаю! Пойду к Плошкам, в корчму пойду, с хлопцами пить буду! — задорно выкрикивал Шимек.
— Дай дураку волю, так он, как теленок, понесется вскачь, задрав хвост, хотя ему еще вымя надо сосать! — сказала Ягна тихо, но не спорила с ним, даже когда он стал ругать мать и сыпать угрозами. Впрочем,
А дома было еще шумнее, еще веселее прежнего. Прибежала Настка Голуб, и они с Юзькой трещали так, что на улице было слышно.
— Знаешь, веточка моя зацвела! — крикнула Юзя входившей Ягне.
— Какая ветка?
— А та, что я срезала в Андреев день, посадила в песок и держала на печи! Вчера я смотрела, и ни одного цветочка еще не было, а за ночь она вся расцвела — вот, гляди!
Она осторожно принесла горшочек с песком, в котором торчала большая ветка, вся осыпанная прелестными хрупкими цветами.
— Это черешня — цветочки розовые и пахнут! — авторитетным тоном объявил Витек.
— Верно, верно, черешня!
Все обступили Юзю и с бессознательной радостью и восторгом смотрели на благоухающую цветущую веточку.
В эту минуту вошла Ягустинка, уже по-прежнему самоуверенная, дерзкая, говорливая, только и ожидавшая случая задеть кого-нибудь побольнее.
— Зацвела веточка не для тебя, Юзя, тебе еще плетка нужна или что-нибудь потверже! — сказала она, едва успев переступить порог.
— Нет, для меня! Я ее сама срезала в ночь на Святого Андрея, сама…
— Молода ты еще. Это, видно, Настке она венец сулит, — сказала Ягна.
— В горшок мы с Насткой вместе ее сажали, а срезала я одна, значит для меня она и зацвела! — кричала Юзя, чуть не плача оттого, что не встретила ни у кого поддержки.
— Еще успеешь с парнями хороводиться и у плетней стоять, сперва старшим надо, старшим! — сказала Ягустинка, ни на кого не глядя и улыбаясь Настке. — Ну, тише, Юзя, помолчи! Знаете новость? Магда, что служила у органиста, ночью родила на паперти!
— Да что вы за чудеса рассказываете!
— Если бы чудеса, — а то самая чистая правда! Амброжий шел звонить и наступил на нее…
— Господи Иисусе! И не замерзла?
— Как не замерзнуть? Ребенок — насмерть, а Магда еще дышит. Снесли ее в плебанию и до сих пор в чувство приводят… А лучше бы уж не приводили… Для чего ей жить-то на свете, что ее ждет? Мытарства одни да работа непосильная.
— Матеуш рассказывал, что когда ее от органиста выгнали, она ходила на мельницу и там все дни просиживала, но потом Франек ее побил и прогнал, — будто бы мельник ему так велел.
— А что же ему было с ней делать, — в рамку вставить и на стену повесить? Мужчины все одинаковы: пока не взял — обещал, а взял — и на попятный! Конечно, и Франек виноват, но больше всего виноваты органист и его жена. Покуда Магда здорова была, пахали на ней, как на двух волах, всю работу на нее валили, — а хозяйство у них не малое: одних коров пять, да ребятишек сколько, да свиней, да птицы, да земли сколько!
А когда заболела, выгнали! Не люди — звери!— А зачем она с Франеком связалась! — воскликнула Настка.
— И ты бы то же самое сделала, хотя бы с Яськом, ему бы верила, что он на тебе женится.
Настка возмутилась и стала спорить с Ягустинкой, но вошел Борына, и обе притихли.
— Слышали про Магду? Уже ожила, привели ее в чувство. Амброжий говорит, что еще маленечко — и отправилась бы на тот свет. Рох трет ее снегом и поит чем-то, но, видно, долго ей придется лежать.
— И куда же она денется, бедняжка, куда?
— Козлы должны бы ее к себе взять — ведь она им родня.
— Козлы! Сами тем только и живы, что где-нибудь урвут, выманят или украдут, — на какие же это деньги они ее лечить будут? В деревне столько зажиточных хозяев, столько богачей, а помочь человеку никому не к спеху!
— Ну как же, у хозяев денег куры не клюют, все им с неба падает, только знай раздавай на все стороны! У каждого своих забот довольно, что ему до чужих! Неужели я всех, кому нужда, с дороги буду подбирать, к себе в дом приводить, кормить, лечить да еще, может, докторам платить? Женщина вы старая, а в голове все еще ветер свищет!
— Правда, чужим помогать никто не обязан, но и то сказать — человек не скотина, чтобы под забором околевать.
— Так уж оно есть и так будет. Вы, что ли, можете свет переделать?
— Помню, еще до войны была в деревне больница для бедных — в том доме, где теперь живет органист. Хорошо помню! И платили мужики с морга.
Борына был раздражен и не хотел больше продолжать этот разговор.
— Болтовня ваша ей поможет, как мертвому кадило! — бросил он хмурясь.
— Да уж, конечно, не поможет. Коли у человека в сердце нет жалости к чужому горю, перед ним и плакаться нечего, слезами его не проймешь. Кому живется хорошо, тот думает, что все на свете идет, как следует, как Бог велел!
На это Борына уже ничего не ответил, и Ягустинка заговорила с Насткой:
— Ну, как там у Матеуша бока? Лучше?
— У Матеуша? А что с ним приключилось?
— Неужели не знаете? — воскликнула Настка. — Да ведь еще перед праздником — во вторник, кажется, — ваш Антек его избил. Взял за шиворот, вынес из мельницы да как шваркнет о забор — так четыре жерди в заборе треснули, а Матеуш в реку полетел и чуть не утонул. Вот теперь больной лежит, кровью харкает и шевельнуться не может. Амброжий говорит, что у него печень перевернулась и четыре ребра сломано! Он все время так стонет, так стонет!
Она расплакалась.
При первых словах Настки Ягна рванулась, будто кто полоснул ее ножом, — у нее сразу мелькнула мысль, что ссора вышла из-за нее. Но она снова села на сундук и прижала к лицу Юзину ветку, чтобы свежие лепестки охладили ее пылающие щеки.
Все были удивлены — в доме у Борыны никто ничего не знал. Хотя об этой новости с первого дня говорила вся деревня, но до них она еще не дошла.
— Небось ворон ворону глаз не выклюет! Оба — разбойники! — буркнул Борына и, сердито насупившись, стал подбрасывать дрова в печь.