Мужская работа
Шрифт:
С завязанными глазами Хайдара под усиленной охраной препроводили в военный джип и под конвоем десяти машин и поддержкой парой «вертушек» с воздуха доставили на базу.
Подвал, куда поместили пленного, был пуст; шаги караульных множило глуховатое эхо. Камер как таковых не было, одна сторона этого каменного мешка представляла собой подобие вольеры, разделенной решетками, или клетки в зоопарке. Ведро без крышки и узкие откидные нары – все, чем мог пользоваться узник.
Его одежду изъяли, сейчас Алексей был одет в зеленоватую бесформенную робу и грубые ботинки без шнурков.
Здесь, на базе ВВС, отношение к нему было нормальное. Он не чувствовал на себе даже неприязненных взглядов
«Назови место, где базировался ваш отряд?»
«Мою группу забросили на территорию Ирака. Здесь у нас нет места базирования. Мне дали задание, указали маршрут, поставили основную цель пребывания; точечную диверсионную работу на объекте».
«Как и где проходила подготовка к операции? Как проходила заброска?»
«Не помню».
«Из какого подразделения ваша группа?»
«Ударно-диверсионный батальон».
«Номер войсковой части?»
«Забыл».
«Куда вы прорывались на БТРе?» «В Хан-Багдади. Оттуда – на границу с Сирией». «Почему повернули?»
«Ваш вертолет засек наше направление, потому решили выходить запасным маршрутом – через западный сектор. Там нас ожидали две группы обеспечения эвакуации из местного населения под руководством специальных агентов». «Состав вашей группы?»
«Восемь человек. Один убит во время штурма, в бункере погибла от отравляющих веществ целая подгруппа – четыре человека». «Специальности?»
«Снайпер, подрывник, радист, водитель, стрелки»...
Хайдар отдал должное генералу Амеру Аль-Махджубу, который в сопровождении охраны зашел в клетку и, неотрывно глядя на изуродованное лицо пленника, изрек:
– Тебя не повесят. Как офицера тебя расстреляют.
Ирак, восточная страна, жила по своим, восточным законам. Багдад, некогда центр исламского мира, хранил старые традиции, как никакой другой город, но по-восточному мудро. Он не отвергал новейших технологий, но принимал их в меру, не взахлеб, дабы разом не разрушить вековые устои.
Восток – дело тонкое. А настоящий Восток – еще тоньше.
Генерал Аль-Махджуб, объявив волю военного совета, который настойчиво рекомендовал президенту страны расстрелять пленника, вряд ли разобрался во взгляде спецназовца. Сейчас российского офицера переполняли эмоции, исполненные благородства: чувство выполненного долга и боль потери – в этом тоже была какая-то святость.
И сам Хайдар не мог объяснить своих чувств. Здесь, в неволе, правила своя логика, и он подчинялся ей, не теряя достоинства. Никому не хочется умирать позорно, особенно офицеру. Какой бы вид казни ни выбрали для него, все равно он оставался и останется собой. Даже больше – обновленным, будто соборованным в невозвратную дорогу священником. Пришла пора – и Алексей принял это. Аль-Махджуб не знал всей правды, но отчетливо понимал, что она существует. Когда он вышел из клетки, но снова оглянулся на пленника, ему уже в который раз пришла в голову прилипчивая мысль: этот капитан представлял российский спецназ, Вооруженные силы и Россию целиком. Наверное, оттого, что Махджуб сам был офицером и просто смелым человеком. Была в его воля, он бы отдал должное храбрости и мастерству этого спецназовца и, пряча истинное выражение глаз за надвинутым на глаза черном
беретом, кивнул на выход: «Ты свободен». Генерал с удовольствием бы посмотрел на болтающегося на веревке самонадеянного командира «Алькора».Аль-Махджуб не сказал пленнику, когда состоится казнь. Обычно приговоренному к смерти давали поесть, надевали повязку на глаза и отводили в конец подвала. Над ямой глубиной в метр, закрытой сдвигающимся деревянным щитом, висела петля. Ее затягивали на шее жертвы и сдвигали щит. Приговоренных к расстрелу ставили к стене, обитой толстыми резиновыми полосками, плотно подогнанными друг к другу. Зачитывался приговор, и звучал залп из пяти винтовок.
Таких залпов в этой тюрьме прозвучало немало. К стенке ставили и иракских военных, и оппозиционных северян из Курдистана, который с 1991 года является фактически независимой территорией под протекторатом Соединенных Штатов и рассматривается Вашингтоном в качестве главного плацдарма на случай войны с Ираком. И операция «Анфаль», в которой участвовали 1-й и 5-й армейские корпуса, в течение нескольких недель имела свое продолжение. Пленных курдов вешали и расстреливали не только на этой военной базе.
«Как офицера тебя расстреляют».
Завтра – был уверен Алексей. Ранним утром, до восхода солнца и первой молитвы. С плотным мешком на голове, с черной пустотой перед глазами.
«Пробуем уйти... На связь больше не выходи!»
«Хороший выстрел». А Толик Загороднев, словно предчувствуя беду, на похвалу командира вяло пожимает плечами.
Судьба.
60
Прищуренные глаза Антона говорили открытым текстом: «Сдал меня?» На что Зиновий Штерн пожал плечами:
– Я знал, что ты отмажешься.
– Как они на меня вышли?
– Надо меньше летать, – съязвил Штерн. – Якобы нашли «черный ящик» с самолета. А диспетчер стамбульского аэропорта разгадал трюк с кодами меток. Еще что-то про экспертную комиссию и чан с дерьмом.
– Чего?
– Фиг его знает. Что будем делать?
– Иди к директору аэропорта, пусть включает нас в план полета и договаривается с Копенгагеном, – неожиданно распорядился Антон. Его не могли не задеть слова подполковника Холстова, говорившего о незнакомом капитане спецназа, чья казнь назначена на завтра на шесть утра: мол, тебе, Мадс Карлсен, этого не понять.
«Куда там!» – нервно усмехнулся Альбац.
– Мы что, летим в Данию? – удивился Штерн. – А как же твоя встреча в Руанде? – напомнил он о неотложных делах.
– Считай, она сорвалась. Летим в Данию. За картиной Кнуда Эрегорда. – Антон похлопал приятеля по жирному плечу. – Поверь мне, Зяма, этот парень поднимется, о нем будут говорить, писать. Пока меня не раскулачили по-датски, картину нужно забрать. И на покой. Хватит. Куплю спортивный самолет.
61
Копенгаген
Антон прошел паспортный контроль, предъявив документы на имя Мадса Карлсена. На парковочной площадке его поджидал вишневый «Рено» с Леонидом Петерсоном за рулем. Поздоровавшись с хозяином, севшим на переднее кресло, Петерсон обменялся рукопожатиями с Карпенко и Штерном и спросил:
– Куда едем?
– На Бернсторффсгаде, – сказал Антон. – Давно не был в офисе. Как там дела?
– Нормально, – кивнул водитель, – только скучно одному.
Альбац посмотрел на свой золотой «Брегет»: десять вечера, пошел одиннадцатый. Заминка произошла не по вине директора Шереметьева, с которым у Антона, равно как и у Штерна, давно были налажены деловые отношения, – время ушло на то, чтобы договориться с руководством аэропорта в Копенгагене.