Мужская тетрадь

Того же Осла Мигицко мог бы и сейчас сыграть, а свои теперешние роли – двадцать пять лет назад. Он не становится ни хуже, ни лучше, все это какие-то «не те слова» для него. Он никогда не играет «плохо» – не умеет просто. Он не развивается, а осуществляется. В ту или иную меру.

В его Осле, будто бы нелепом, неуклюжем (будто бы – потому что актер чрезвычайно пластичен, гибок, ловок), жила уморительная, неистовая преданность своим друзьям и своему искусству – острота реакций и сила отзывчивости, далеко превосходящая заурядную меру. Эта безмерная душевность и выделяла его среди сказочных персонажей – все, в общем, больше о себе и своем счастье хлопотали, а мигицковский ослик самоотверженно служил и бился за других. По складу натуры – зверина, а по душе – отличная человечина. Зато уж и счастье заливало его длинное лицо с грустными звериными глазами, когда все удавалось к лучшему, как никому не было дано… Что же, спустя двадцать пять лет мы приходим в театр Ленсовета, где все это время работал наш актер, на спектакль «Жак и его господин» (пьеса Милана Кундеры по мотивам повести Д. Дидро «Жак-фаталист» в постановке Владислава Пази) и видим Сергея Мигицко в заглавной роли. Эге, уж не наш ли это ослик? Наш, наш. Только он выбился в люди, и много воды утекло с тех пор. Слуга Жак в изящной притче Кундеры-Дидро (любители Кундеры без труда поймут, что тот сделал с Дидро и какой милой, непафосной человечностью промыл остроумную просветительскую дидактику) – большая, ответственная роль. Тут надо держать сцену, и практически без помощи режиссера.

Конечно, Мигицко держит сцену – благо чувствует зрителя ежесекундно и любые постановочные провалы заполняет всякими смешными штучками: то преувеличенной реакцией, то разными комическими фигурами, которые он с удовольствием чертит руками в воздухе. Простодушный и добродушный болтунишка и весельчак, сопровождающий своего господина, наружно снабжен разнообразной и привлекательной забавностью, но что-то заключает в себе невыговариваемое, истинно-сердечное, чистое и нежное. Все ему милы, всех жаль, всем помочь охота, но его большое, любвеобильное сердце, будто испуганное чем-то, скрылось, притаилось и лишь мгновениями щедро и безоглядно высказывает себя. Внешний человек прячет внутреннего человека, укрывает его шутками-потешками от холода и тоски, как укрывают дымом сады от заморозков.

В жизни актера случались разные роли – и те, что «спрятанного человека» требовали явно, и те, что обходились только заметной комической оболочкой его таланта. Скажем, в пьесе Т. Стоппарда «Ты, и только ты» Мигицко играет главного героя, драматурга, переживающего горькую любовную драму, – и здесь «спрятанный человек» значительно высунулся наружу. Сильный интеллект Стоппарда уже много лет пытается ввести моду на большую, несвободную любовь – и Мигицко тут оказывается ему надежным союзником. Он «про это» играет – про то, что узы, связывающие человека с человеком, есть единственное, ради чего стоит жить, а фаст-лав – такая же дрянь, как фаст-фуд. Рассказывал бы нам об этом какой-нибудь пафосный карамельный красавчик, по недоразумению получивший титул «интеллектуального актера», – мы бы плюнули в сердцах, а от Мигицко приняли. Все заветное, выстраданное, в глубине сердца лежащее его герой говорит застенчиво, без всякой патетики, не надеясь даже кого-нибудь убедить. Истина, открывшаяся ему, такая старенькая, всем известная и никому не нужная, что наш очередной Дон Кихот уже не сражается с ветряными мельницами – ему бы свою душу сберечь, и то ладно. Когда в актерских созданиях светится живая душа, они обретают свойство целостности, и помнишь не отдельные эффектные сцены и фразы, а весь образ. Так я запомнила Мигицко в «Ты, и только ты» – нежного, любящего, на диво чистого человека, человека близкого, «ближнего».

На самом деле, «спрятанные люди» на земле велики числом, а уж в нашей стороне особливо. «Как сердцу высказать себя», никто твердо не знает, люди и боятся, и конфузятся, и не умеют – а то и не находят нужным – делать «сердечные движения». Все здесь так зыбко, так страшно, так больно, так неведомо. Хорошо, когда душевные излияния идут по накатанным рельсам давнего приятельства или товарищества, да и тут, чуть оступился или сунул нос куда не просили – и все, провал, разрыв. Единственный выход – наращивать панцирь, способный выдержать и наезд танка, спасать свою маленькую и глупую черепашку – сердце, чтоб подольше поползало.

Такой «черепахой» был в исполнении Сергея Мигицко Великатов из «Талантов и поклонников» А.Н. Островского, тот самый богатый поклонник, что уговорил на содержание актрису Негину. Его панцирь был весомый – и важные манеры, и настоящая доброжелательность, и чуть деланое, но несомненное достоинство, а под этим – внезапная, отчаянная, мальчишеская влюбленность, которую следовало скрывать что есть сил. Потому что «купец актерку покупает» – это всем понятно и одобряется, а то, что сейчас в нем грозой гремит, – это стыдно и больно, это пугает и отвращает. Очень это шло к Островскому, многажды работавшему над образами солидных мужчин, снедаемых поздней страстью, когда неуместны пылкие признания и романтические порывы и свои нежные движения надо обставлять с умной расчетливостью выгодной сделки (Кнуров в «Бесприданнице», Флор Федулыч в «Последней жертве») – то есть вести сердечные дела бессердечными средствами.

Ну, а уж разных клоунов, полишинелей, арлекинов и шутов гороховых переиграл Мигицко во множестве. Чистый комизм – отличная к настроению вещь, не подумайте, что мне не по сердцу, я человек наипростейших, демократических вкусов, по мне так Джим Керри – полный молодец. Можете сходить посмотреть «Интимную жизнь» (пьеса Н. Кауарда), где актер в квартете с М. Боярским, Л. Луппиан и А. Алексахиной играет доброго дурачка, по злосчастью женившегося на красивой женщине, что вышла за него так, с досады. Его герою по имени Виктор, большому нелепому человеку, требуется постоянная кашица из тепленьких душевных излияний, как малому ребенку (что и смешно – такой большой, а совсем маленький), – но жена на это никак не способна. Глупое, спрятанное в персонаже дитя найдет, однако, свое счастье, с такой же дурочкой (А.Алексахина). Терзания главных героев-любовников, которые там все меряются секс-эппилом, оставили меня абсолютно равнодушной, а за двух милых идиотов, которые наконец нашли друг друга и счастливо воркуют и сюсюкают вместе, я искренне порадовалась.

Комическое у Мигицко, в каких бы резких формах ни выражалось, лишено всякой пошлости и самодовольства. Два года тому назад он «показался в Москве» – сыграл Репетилова в «Горе от ума». Режиссер спектакля Олег Меньшиков, осмысленно и щегольски сделавший своего Чацкого, над остальными ролями особо не мудрствовал, давая товарищам свободно, в меру таланта, поиграть, как в дорежиссерском театре. Мигицко, пока не освоился в огромном монологе, каковым является роль Репетилова, сильно мучился, и не столько из-за лакун в режиссуре – к этому актеру, как говорится, не привыкать, за двадцать пять-то лет в Ленсовете, – а не было внутренней точки опоры, при бурном внешнем рисунке. Играл лихо, на аплодисменты, показывал, что умел, – то вскакивал на Скалозуба, как кошка на дерево, всеми лапами, то играл в лицах внесценических персонажей, каждому раздавая какую-то смешную черточку, то доводил бурную скороговорку своего героя до фантастической степени, то кузнечиком прыгал по всей сцене. Такой, значит, получался фейерверк комедийной суеты, а под ним опять что-то мелькало – вот ведь, прибежал человек на бал, ко всем бросался, что-то пытался рассказать, увлечь, значит, неладно ему, и попискивает и в нем своя грусть-тоска.

С режиссурой последовательной и строгой Сергей Мигицко, в общем-то, дела не имел. Владимиров отбирал себе людей способных, легких, реактивных, учил их быстро делать ясный сиюминутный театр – но так корпеть над своими человеко-цветами в оранжерее, как Эфрос или Фоменко, ему было не дано. Оттого в манере Мигицко есть четкий отпечаток наития, индивидуального художественного промысла. Зато уж – ни дешевки, ни синтетики – ручная работа из натуральных материалов, пусть и шероховатая временами. Его искусство – «наивное искусство».

Удачен и неожиданно трогателен вышел у Мигицко Полишинель в «Мнимом больном» Мольера – неожиданно потому, что постановщик спектакля Геннадий Тростянецкий категорией «трогательности» никогда особо не увлекался и подтекстов не сочинял. Его страсть – эффектный, из реприз, фокусов и разных кунштюков сработанный «текст», комедиантское представление. Полишинель-Мигицко темпераментно играл интермедию о злоключениях влюбленного шута, а затем оказывался братом Аргана, мнимого больного, и вел с ним спор о доверии к природе. Соединить резонерского брата и вставной номер Полишинеля – это была идея постановщика, и Мигицко обеспечил ее цельностью живого лица. Тот, кто получал пощечины и шутовские удары палкой, и тот, кто умно и резонно объяснял вред медицины, – был один человек, много и нелегко поживший, близкий к мудрости, привычно несчастливый и все-таки доверчивый.

При всех острых комедийных навыках Мигицко способен на тонкие и сложные душевные движения внутри роли. По-звериному чуткий, мгновенно откликающийся на все изменения в настроениях сцены и зала, он сохранил свой актерский «инструмент» в отличном состоянии, готовым на серьезные труды. Его спрятанный человек, внутренний человек, так мощно разросся, что порою сминает контуры роли, требуя себе открытой жизни. Ту высокую и светлую печаль, которую я видела в глазах Мигицко-Полишинеля, невозможно изобразить, нарочно сыграть.

А что это за печаль – о беге ли времени она, о несбывшемся, о долгих и напрасных напряжениях души, об ударах по больному месту от самых близких, о невозможности полноты союза с другими, о безысходной маете сердца и бестолковице жизни, где свет так краток и далек, – выбирайте любую или берите все сразу.

Ноябрь 2000

Шутник

Опыт эстетической атрибуции В.В. Жириновского