Зима испытывает твердь.В лучах медлительного светаспускается снежинкой смертьна пропись русского поэта.От власти руки уберечь!Но наледь покрывает крыши.Глухонемая эта речьеще торжественней и выше,когда полночная порасопровождает голос кроткий.И вот закончилась игра,как выстрел – гулкий и короткий.2012
«Вокзал. Урюпинск. Ночь. И рельсы…»
Вокзал. Урюпинск. Ночь. И рельсыздесь обрываются. Конец.Скажи мне что-нибудь, о еслия жив еще. Я – не жилец.Звенит мороз. Пустует площадь.Под
фонарями светло-пегпозавчерашний снег. На лошадьпохож понурый человекв окрестной мгле. Свежо, прохладно.Мертво и холодно. Патруль —не закурить ли мне? – обратноидет. Склонившийся на рультаксист задремывает. Вспышкаладони светом озарити два лица. – Прощай, братишка! —так скажет местный мне бандит,воткнув «перо» на «денег нет».И остановится картинка,и все, что видно, – два ботинкаи запрокинувшийся свет.Подонка нет на самом деле.Но пусто так, что должен быть —чтобы никто не знал о теле,за что могли его убить.2003
«Напьемся в дым, закусим снегом…»
Напьемся в дым, закусим снегоми, протрезвев, сойдем с ума,чтоб по утрам заняться бегомтрусцой – подумаешь, зима.Но только это все пустое:молодцеватый парадиз.Честнее – на карачках стоя,и лучше – если мордой вниз:в слезах, в сугроб. Губа до кровиразодрана, песок в зубах.Теперь ни водки, ни любови.Херово так, что просто «ах»не выдохнуть. И жизни жалко,как расфуфыренную б…Я помню, кто я. Жарко, жарко.И не хотелось умирать.2002
«Стеклянную емкость вливаешь…»
Стеклянную емкость вливаешьоткашлявшись куришь табаки то не всегда понимаешьчто что-то случилось не такчто в выстланном этом устоеобидой уже не однойне счастья скорее достоинизгнанья и смерти самойчто тщетную птичью квартирунасквозь проницаешь почтилишь книги стоят по ранжирулюбую из них перечтисвисает кусками известкарозетка им кажет кишкиа сам он из грубого воскаи в горле слова вопрекии что там да как-нибудь все жепотом не сегодня уйдиа красное бьется под кожейи булькает в мертвой груди2004
«Не помню, с кем сидел в обнимку…»
Не помню, с кем сидел в обнимку,как в рот вливалася отрава.И все казалося с овчинкумне небо – так же кучеряво.И в общем как-то бесполезнопытаться встать и выйти вон.Другие песни и «железо»:CD, а не магнитофон.И этот воздух бездыханныйсомкнулся где-то надо мной —деревооловостеклянный.Еще, пожалуй, по одной…Из этой тяжести недобройкусков на звезды натолочьуже попробовать не пробуй —а лучше рифму приурочь,чтоб здесь сошлось стихотворенье —где грустно, глупо, горячо.Я помню каждое мгновеньеи за него отдам отчет.2003
«Бывало, я порой незрячей…»
Бывало, я порой незрячейтащился восвояси прочьи пробовал губой горячейна вкус увесистую ночь, —но и тогда, не вовсе трезвый,с какой-то дурой на плече,я улыбался бесполезнойулыбкой радости вообще.Фосфоресцировали фарылетящих изредка авто.И я – не молодой, не старыйи, в сущности, совсем никто —был счастлив так, как только можетбыть счастлив всякий человек.И другом редкий был прохожий,и эта женщина – навек!И льнул язык к моей гортани,горело
горло, как в аду,и я, почти смертельно ранен,твердил себе: не упаду!О том не может быть и речи! —и падал, и опять вставал.Я полюбил такие плечи!такие губы целовал,такую музыку услышал,что никогда, нигде, никакне заглушить её! – и вышелза этой музыкой во мрак.08.07.2013
«Я вышел ночью на мороз…»
Я вышел ночью на морозодин из лиственного сруба.Трещал стволами ломонос.Стояли снизанные грубоиглой сосновой три звезды,четыре, пять – и так без счета.В ведре барахтались водыкуски промерзлые. И что-томешало спать, искрясь в ночномхрустальном воздухе дремучем.Я обошел снаружи дом.Похрустывали ломко сучья.Мерцал окурок в тишиненеописуемого сада.Не надо помнить обо мнеи забывать уже не надо.Когда-нибудь и я про ту,про эту жизнь свою узнаю:как выглядит она отту —да, теплая еще, живая —когда над нею, как врачи,все в белом, ангелы с трубою…И на щеке моей почтислеза становится звездою.2002
«На третий выкарабкиваюсь я…»
На третий выкарабкиваюсь я,и кажется, что тащишься гурьбоюс самим собой. И собственным дыха–нием захлебываюсь я перед Тобою.Стучит в ушах. Архангелов размахмерещится цветными плавниками.И падает куда-то в пахи ухает почти в гортани – камень.Теперь – куда? Осевшее нутро.Смеркается. По-мартовски рассыпчат,как черный снег, язык во рту. И то,что я и есть, что из меня же вычтетв халате белом человек – к стене —тупым ланцетом – потно прислонилось —и грубым швом заштопает – и непока еще оно остановилось.2002
«На полпути остановилось дыханье…»
На полпути остановилось дыханьеи сердцебиенье – по дороге домой.Прохожие, автомобили, зданья.На светофорах – сирены вой.Прямой массаж, но что-то заело.Дыханье искусственное рот в рот.И вот усталые люди в беломпечалятся – и даже наоборот.2006
«…и наступит январь. Вдоль дороги блестят…»
…и наступит январь. Вдоль дороги блестят тускловато толченые стекла.И спешит обагрить краткосрочный закат снег вчерашний, поблеклый.Возвращаясь из библиотеки вдвоем, драгоценная, как не влюбитьсяв это все: застилается мглой окоем, где-то каркает птица.Вечереет буквально у нас на глазах. Свет фальшивый, недобрый,он запутался густо в твоих волосах, золотой отливающих пробой.И когда мы вернемся под сумрачный кров, тишину разрушая,мы забудем про чайник – откинув покров, очертанья свои обнажая.Мы возляжем бок о бок с тобой. А потом сон в трепещущих веждахнам приснится, тревожный и общий, – о том,как ночами стучится отчаянье в дом в долгополых одеждах.2004
«Ни лампы, ни просто свечи…»
Ни лампы, ни просто свечи,Ни даже лучины коптящей.И спичек – их нет. Не ищи!Ни хвороста прямо из чащи.В колючую хвойную шерстьобернуто зево. Не спится.Все бьются в ведерную жестькрая затвердевшей водицы.И только раскроет свой ротв ночи боязливая птица,как облачность этих широтлуне возрастающей снится.Не то чтобы снится, а так —мелькнет и исчезнет во мракенадкушенный кем-то медяк.И брешут в потемках собаки.И вздохи коров. И вовнечерно, словно выколов очи.И лишь половицы во снескрипят от шагов полуночи.2004