Мвене-Ньяга и семеро пророков

Мадам Парфеноф посетителей встречает весело и приветливо. Но в тот день женщина выглядела огорченной. Какой-то приезжий господин хотел взять напрокат «форд-импалу» с установкой для охлаждения воздуха, автоматическим переключением скоростей, телефонным аппаратом. Конечно, такую машину держать было бы для мадам разорением. Но чтобы не терять марку, она сказала: «Ах, господин, с удовольствием бы, но третьего дня я сдала свою «импалу», ее возвратят только через неделю». Оттого и настроение плохое. Ведь то, что «нарабатывали» ей пять «фиатов-600» за три месяца, «импала» при таком клиенте могла бы принести за три дня. Но делать нечего…

— А кто же этот господин?

— Право, не знаю, — ответила хозяйка и подала мне ключи, предупредив, что задний ход включается не совсем хорошо.

Разыскать любителя «импалы» оказалось делом не трудным. Господин Андреа обзвонил своих приятелей. К одному из них приехал родственник: «Откуда-то с юга, да-да… Всего на пару дней». Когда я услышал «откуда-то с юга», вспомнился материал в «Комсомолке» об «алмазном и золотом» Оппенгеймере, миллионере из ЮАР.

Итак, после нескольких звонков господин Андреа сообщил, что действительно к одному из его приятелей приехал родственник и с ним можно встретиться. Но просил «не очень налегать на политику». Эта просьба меня не смущала, потому что сам господин Джекобсон (так звали южанина) обязательно «наляжет» на политику — иначе какой же он «медный или сахарный король».

Готовясь к встрече, я вновь перебрал в памяти все, что читал о людях, которые правили Африкой или еще держат ключи от некоторых ее кладовых. Я хотел угадать черты моего будущего собеседника, заранее представить характер миллионера XX века. Оппенгеймер уж чересчур богат, у него слишком большие и громкие связи за океаном, и, конечно, в некотором роде суперкороль алмазов был не совсем типичным представителем большого бизнеса. Самой подходящей фигурой мне представился господин Джон Собери Уильямсон.

Это не суперкороль. Но и не рядовой середнячок. По образованию — геолог. Родился в Канаде, а зрелые годы провел в Африке. В господине Уильямсоне заиграла кровь предков, перевернувших не один кубометр земли Клондайка, и он начал поиски алмазов южнее озера Виктория. Говорят, что парню пришлось трудно: он голодал, его терзала и чуть не убила малярия. Но алмаз, который лежал где-то рядом, как бы придавал неведомую силу искателю. И вот успех! После трех лет скитаний нашел наконец клад. Он лежал на поверхности голой и унылой земли, над которой нависло свинцовое небо. Выли шакалы, заводили свою жуткую песню гиены. Но алмазы были найдены! Как бамбук, начал расти поселок: магазины, лавки, пивные бары, игорные дома и самое главное — установка для промывки алмазов. Три тысячи рабочих ежедневно добывали по триста пятьдесят каратов. Могли бы и больше, но хозяин не хотел ставить под угрозу высокие цены на международном рынке. Для охраны своего богатства Уильямсон пригласил опытного сыщика Бергесса, служившего инспектором в Скотланд-Ярде. Инспектор с двадцатилетним стажем оказался таким великолепным хранителем сокровищ, что для проверки рабочих не было даже необходимости применять рентгеновы лучи. Охранники, патрулирующие на пони (пони в отличие от лошадей шагают бесшумно) вдоль колючей проволоки, прожекторы, собаки, ловкие руки тех, кто обыскивал, — всего этого было достаточно, чтобы каждый камушек попадал по назначению— в сейфы хозяина. И сами сейфы охранялись очень надежно: дверь из конторы вела в специальное помещение, оттуда шел ход в бронированную подземную комнату. Здесь и стояли три железных ящика с алмазами, четвертый — с банкнотами. Каждая комната, каждый сейф имели сложнейший замок. Можно было иметь ключ и все же не открыть: необходимо знать цифровой шифр. Шифры менялись каждую неделю, а ключи хранились у разных людей.

Центральная улица поселка Уильямсона называлась Даунинг-стрит. В Лондоне на Даунинг-стрит расположена резиденция премьер-министра Великобритании. Смысл ясен. Господин алмазовладелец был тут и царь, и премьер, и парламент. Он наладил великолепные экономические связи с лондонскими банками, а с государственными деятелями — крепкие узы дружбы и взаимовыручки. Господин Уильямсон облагодетельствовал даже королеву. Когда она была еще принцессой, он преподнес ей драгоценный камень в пятьдесят шесть каратов, который даже по тем временам стоил сто тысяч фунтов стерлингов.

В довершение я узнал, что человек, богатства которого никто точно не знал, был застенчив и тих. Он не обзавелся семьей, не любил гостей. Редко покидал свой поселок, хотя владел четырьмя самолетами. Хобби застенчивого миллионера — книги в их первом издании.

…Прочитав об этой примечательной личности (господин Уильямсон умер в 1958 г., и его доля рудников перешла Танзании), припомнив еще кое-какие рассказы о нем, я собирался на встречу с мистером Джекобсоном, рассчитывая увидеть если не двойника Джона Уильямсона, то кого-то похожего на него.

Мы встретились в клубе «Хи-Фи». Это небольшое уютное местечко, уголок парижского квартала. Здесь подают розе, можно заказать сырой, специально приготовленный фарш из свежей конины.

Солнце блестело на бирюзовой крыше собора Святой Анны, ажурное здание парламента покрылось розовой предзакатной темью, тихий ветерок тянул с реки. По ней в сторону Браззавиля из Киншасы двигался пароходик. Обратно он уже не пойдет: наступит ночь.

Мистер Джекобсон меня разочаровал. Конечно, я старался этого не показывать. Разочаровал своей непохожестью на Уильямсона. Крупные чистые розовые ногти, блестящие и жесткие седые волосы, постоянная сигара в зубах обнаруживали крепкое здоровье. Насчет книжек я не стал спрашивать. И правильно сделал, потому что они ни в первом, ни в каком другом издании не интересовали бизнесмена, хотя необходимый минимум литературных знаний для поддержания разговора у него есть. Он собирает телефонные трубки, особенно старые. Мой рассказ о том, что в Каире, недалеко от золотого базара Хан эль-Халили, есть магазин, где висят сотня переговорных аппаратов со времен Эдисона и до наших дней, вызвал живейший интерес. Адрес немедленно был записан, и я уверен, что к берегам Нила полетел если не сам коллекционер, го уж наверняка кто-нибудь из его подчиненных, и порадовался за владельца каирского утиля (не раз я выслушивал: «Совсем никаких доходов от трубок»): пришла и к нему удача.

— Нет, не посылал королеве алмазов и двигателей тоже, — в тон моему шутливому вопросу ответил Джекобсон. — Я скупой.

Беседа перешла на более серьезные темы. Только что совершился переворот в Гане. Было много разговоров об «эре генералов», роли армии и т. д. Конечно, военный переворот военному перевороту рознь. В некоторых случаях безудержное обогащение верхушки вызывало недовольство, и армия становилась орудием политических операций, в которых заинтересованы массы. Другое дело в Гане. Там, несмотря на недостатки, происходили важные социальные и экономические преобразования, страна бескомпромиссно заняла место в антиимпериалистическом лагере. Для того чтобы «ликвидировать эту брешь» (терминология западных африкановедов), был разработан военный вариант реставрации колониального господства. Немедленно после переворота теневой кабинет заговорщиков включил в дело все службы — от специалистов по банковским операциям до идеологов. Под генеральский погон путчистов подвели теорию. Об этом и начал рассуждать Джекобсон.

— Я считаю, — с апломбом заявил он, — что для африканских стран диктатура военных, а точнее, офицерства, во-первых, неизбежна, а во-вторых, необходима.

Здесь он чему-то улыбнулся. Может быть, вспомнил рассказанную кем-то историю (скорее всего шутку) о том, как некий президент выхватил однажды пистолет и всему парламенту крикнул: «Руки вверх!». Парламентарии струсили, а президент, глядя на свой браунинг, смекал: «Сила-то не на небесах, а именно в таких вот штучках».

— Забавная эта, скорее всего выдуманная, история с пистолетом, слыхали ли вы о ней? — спросил я, желая проверить свое предположение.

— Да, да, забавная, — подтвердил мистер Джекобсон, — но я помню случай поинтереснее. В одном из конголезских племен есть такой вид спорта — двое самых сильных юношей борются с удавом. Недавно я наблюдал это состязание. В конце концов ребята упали, а удав грохнулся прямо на них. Все трое устали…

Я не понимал, в какой связи приведен рассказ о змеях. Он ведь как будто ничего не добавлял к тезису Грэхэма Хови из «Нью-Йорк Таймс», с которого мы начали разговор. Хови оправдывал ганских генералов так: «Армия в Африке является самой прогрессивной силой, потому что офицеры все-таки люди ученые, им ближе двадцатый век: ведь они пользуются не копьями, а пулеметами».

Не дождавшись ни продолжения, ни разъяснения рассказа об удавах, я поинтересовался его мнением об идее Г. Хови. Мой собеседник разделял ее. И даже развил: военных типа ганских путчистов с прозападной ориентацией он рассматривает как силу, которая сплачивает и объединяет племена. А главное, армия играет роль второй партии, т. е. оппозиционной режиму (если, конечно, режим не угоден алмазным королям). Тем самым любой произвол в отношении прогрессивных сил со стороны офицеров западной закваски автоматически оправдывается. Газета «Обсервер» по этому поводу писала-«Если солдаты обнаружат, что в их руках оказалась власть, а в головах пустота, то их положение плачевно». Если плачевно, надо помогать. И вот тут за «пустые головы» берутся джекобсоны. Они набивают их такой «ориентацией», которая им выгодна.