Мы еще потанцуем
Шрифт:
— Да… — бормочет Люсиль.
— Что с вами, дорогая? Вы дурно себя чувствуете?
— Нет… нет… просто… Когда вы рассчитываете вернуться?
— Я, наверно, останусь до завтрашнего вечера. Уморительная ситуация! Видели бы вы юную невесту! Она все время косится на все часы в доме, словно пытается подгонять время. Ей с нами страшно скучно, но она прилагает титанические усилия, чтобы подавить зевоту. Мы с Эдуардо готовы лопнуть от смеха! Вам тоже следует приехать, вы славно развлечетесь. Увлекательнейший образец современных нравов… Сегодня вечером Эдуардо устраивает пышный прием в честь папы. Будем веселиться как сумасшедшие! Отец в потрясающей форме…
— Нет, я вряд ли приеду. Подожду вас здесь.
— Как хотите, дорогая. В любом случае молодые собираются в свадебное путешествие и заедут в Париж. Так что вы их скоро увидите. До завтра, Люсиль, отдохните
Он снова хохочет, они обмениваются привычными любезностями на прощание, и Дэвид вешает трубку.
Жозефина, бросив Клару и Филиппа в ресторане, пошла вперед, куда глаза глядят. Даже не смотрела на витрины, завлекающие прохожих, словно откровенные и печальные проститутки, не чувствовала запаха жареного мяса и острых сосисок, долетающего из греческих и турецких забегаловок, не обращала внимания на рекламные флаеры, валяющиеся на земле и липнущие к полам ее длинного пальто. Она даже не думала о ссоре с Филиппом, обыденной и жестокой. Это должно было случиться, это должно было случиться, выстукивают ее каблуки по щербатому тротуару авеню Клиши. Она утыкается носом в красный шарф, защищаясь от ледяного ветра, и заходит в кафе.
Заказывает маленький эспрессо, хватает газету, забытую на барной стойке, усаживается за столик. По соседству в окружении сумок и пакетов восседает пожилая дама. Искоса, как курица, поглядывает на свое добро, боится, как бы кто не унес. Поправляет одну сумку, проверяет замок на другой, ставит их поближе друг к другу. Украдкой наблюдает за Жозефиной, оценивает ее, приглядывается, пока та наконец не поднимает голову от газеты. И вдруг, набравшись храбрости, просит присмотреть за ее вещами, пока она сходит в туалет.
— Я жду мужа. Он меня отправил за покупками… И вот уже сорок пять минут прошло, а его нет!
— А может, он вас бросил, — говорит Жозефина, чуть заметно улыбаясь.
Пожилая дама смотрит на нее с опаской и беспокойством.
— Я пошутила, — спохватывается Жозефина. — Идите, конечно. Я посторожу.
Старуху раздирают подозрения, она уже не знает, что и делать. Колеблется. Жозефина видит в ее испуганных глазах внутреннюю борьбу. То ли все-таки пойти пописать, оставив вещи под присмотром незнакомой нахалки, которая посмела обозвать ее брошенной дворнягой, то ли потерпеть и дождаться мужа, то ли отправиться в туалет со всем скарбом, как в полярную экспедицию. И все потому, что мне захотелось сострить. Нечего шутить с кем попало! Старуха теребит ниточку от чайного пакетика, плавающего в чашке, ее взгляд лихорадочно перебегает от сумок к дверям туалета.
— Я пошутила, — повторяет Жозефина. — Идите, пожалуйста.
— Нет-нет, — отвечает старуха, пожимая плечами. — Я дождусь мужа, он скоро придет…
Она умолкает, скрестив руки на груди. Похожа на старую напудренную сову. Крючковатый нос свисает почти до тонкогубого рта, упрятанного в складки морщинистого подбородка. Бриллиантовая брошка скрепляет каракулевый воротник пальто из буклированной шерсти. Лаковая черная сумочка лежит на коленях. «И я, может, когда-нибудь такой стану, — думает Жозефина, — если вернусь в Нанси…». Сейчас или никогда. Она молитвенно складывает руки. Эй, Вы, который там, наверху, помогите: пошлите мне знак, и я слепо повинуюсь. Даже если это будет трудно. Я не буду прятаться и юлить. Потребуйте от меня невозможного, и я изо всех сил брошусь выполнять. Ее внимательный, напряженный взгляд ищет знак, который ляжет в основу ее решения. Старуха достает журнал и перелистывает страницы, не читая. Ее внимание привлекает статья про микроволновые печки, она всматривается в буквы подслеповатыми маленькими глазками. Журнал раскрывается, и Жозефина видит страницу с рекламой: «Филипс — это верное решение!». Она подскакивает на стуле, мышцы живота сжимаются, словно она получила удар под дых. Это невозможно. Она никогда не сможет. У меня не хватит смелости. Прошу Вас, дайте другой знак. Я не готова всю свою жизнь поставить на один бросок костей…
Вернулся муж. Интересный мужчина в темно-синем блейзере и в шейном платке в горошек. Выглядит явно моложе жены. В руке — маленькая сетка с продуктами, под мышкой спортивная газета.
— Ну, ты все купил? — скрипит старуха, поднимая голову от статьи.
— Да. Купил на вечер два эскалопа из индейки…
— Эскалопы из индейки! По-моему, это невкусно… По-моему, все невкусно. Лучше уж купить цыпленка или свиные отбивные…
— Ты хочешь сказать, свиные ребрышки! Ты же знаешь, я обожаю свиные ребрышки.
—
Нет, никаких свиных ребрышек! Потому что ребра, это на один раз! А жареную свинину можно есть несколько дней! Гораздо выгоднее…— Да, но ребрышки в томатном соусе — это такая вкуснятина!
— Это невыгодно, я же тебе сказала! А курицу или отбивные можно разделить на несколько раз!
Муж безнадежно закатывает глаза и подзывает официанта, махнув ему рукой с безупречным маникюром.
— Так что скажем детям по поводу Рождества? Я пойду схожу в туалет, а по дороге позвоню Жаку и скажу, что мы решили делать на Рождество…
— А ты что хочешь делать на Рождество? — спрашивает старик, вальяжным жестом разворачивая газету.
— Ну вот я тебя и спрашиваю… Я не люблю праздники, ты же знаешь…
— Сама решай. Мне совершенно все равно. Поговори с Жаком…
— Но мне же надо будет взять к себе мать, если Жак ее не заберет! А если я буду присматривать за матерью, мы не сможем поехать к детям…
«Боже милостивый, — думает Жозефина, — у этой бабки еще и мать жива! Неужто можно быть еще старее, чем эта старуха?! Сколько же они нынче вынуждены жить?»
— Ты сходил за рецептом для матери? — спрашивает старуха, ерзая на стуле, но не решаясь оставить мужа.
— Все я взял. «Прозак» утром и вечером и по четвертинке «лексомила» после каждой еды. Я проверил…
— А мне ты взял рецепт на «прозак»? Надеюсь, не забыл?
— Нет, нет, он мне все дал…
— Так что сказать Жаку?
— Что хочешь, то и скажи своему Жаку. Я уж и так покладистый, дальше некуда… Выдержанный скотч, пожалуйста, — обращается он к подошедшему официанту.
— Не слишком-то ты мне помогаешь… Сижу тут, жду битый час! — И, понижая голос: — Вон женщина за соседним столиком решила, что ты меня бросил! Очень приятно, скажу я тебе!
— Но в аптеке была очередь! Я стоял по крайней мере полчаса!
— Короче, сам понимаешь, как я могла после такого доверить ей сумки и уйти в туалет… Да, а с эскалопами из индейки я могу разогреть остатки вчерашнего шпината, — соображает она, вставая и поправляя пальто.
Официант поставил перед мужем стакан. Тот берет его, потряхивает, чтобы льдинки быстрее растаяли. Потом подносит стакан к губам, отхлебывает. Жесты его скупы и выверены годами. «Знак!», — молит Небеса Жозефина. Маленький, незаметный знак. Париж или Нанси? Нанси или Париж? Были бы у меня карты, я бы разложила пасьянс и задала вопрос. Мой любимый пасьянс, тот, что почти никогда не сходится и помогает мне решить самые непростые вопросы. Должна ли я остаться с Амбруазом? Почти уверена, что ответ будет — нет. Тринадцать карт в ряд рубашкой вверх, прикрыты тринадцатью открытыми картами, потом еще ряд рубашкой вверх и еще ряд открытых. Потом карты из нижнего ряда переносятся одна за одной в столбик, через одну — красная и черная, и по порядку, от короля до туза. Когда уже нельзя взять ни одной карты, открываешь следующие тринадцать. И так, пока не кончатся все карты. Каждый раз, когда столбик иссякает, туда выкладывают короля и всю его свиту. Если все карты открыты и разложены по четырем столбцам, с королем сверху, пасьянс сошелся. Она часами может раскладывать этот пасьянс. Кстати, Наполеон обожал пасьянсы. Перекладывая карты, разрабатывал стратегию самых жестоких сражений. Он не мог одержать победу при Ватерлоо, карты не сходились. Она вдруг замечает узкий журнальный столик в углу кафе. Вспоминает длинный деревянный обеденный стол в Нанси, который они с Амбруазом купили на барахолке в Сент-Уэне для их самой первой квартиры. Какой простой тогда была жизнь! Она висела у него на руке, а он доставал чековую книжку. Она целовала его, льнула к нему, радуясь, что он готов выполнить любое ее желание. Как сейчас, с Филиппом… Ничему меня жизнь не учит… — уныло вздыхает Жозефина.
Старик отставляет стакан, наклоняется, дует на стол, чтобы не осталось ни пылинки, затем аккуратно раскладывает газету, достает из жесткого коричневого футляра очки, протирает их тряпочкой, разглаживает ладонью газетный лист и, послюнив указательный палец и сдвинув на кончик носа очки, погружается в чтение. Даже язык прикусил от натуги. Жозефина, ошарашенная всеми этими приготовлениями, опускает голову, стараясь скрыть подступающий смех. Ее взгляд падает на крупный заголовок, и в душе ее все переворачивается: «ПСЖ победил Нанси со счетом 3:0». Пари-Сен-Жермен… Нанси… Она отворачивается, чтобы не видеть больше проклятую парочку, которая так спокойно, за разговорами об эскалопах и отхожем месте, перевернула ее судьбу. В глубине кафе, как цветная фреска, огромная, яркая, кричащая реклама призывает: «Летайте самолетами Эйр Филиппинс!».