Мы из ЧК

Федоров оглянулся, тихо сказал:

— Знаешь, Катя. Никакой тети у меня в Алма-Ате нет. Я приехал сюда по совету товарищей. Побуду два-три дня, куплю яблок и снова в Москву. Хочу спросить: нельзя ли остаться в вашем доме. Места не отлежу. Могу во дворе или в саду спать. Твоим скажем, что тетка, мол, уехала на курорт, не предупредив меня об этом…

Катя с удивлением и легким испугом посмотрела на Федорова.

— Я не могу позволить этого, Сергей. Что подумают мать, брат, бабушка? Одно дело дружить с молодым человеком, Другое — когда он останется в доме девушки. Нет, нет и нет!

— Прости, Катя, — вздохнул Федоров. — Не хотел тебя обидеть. Прости!

— Не обижайся, Сергей, — уже мягче добавила девушка. — Одно место в гостинице для москвича всегда найдется. А у меня, сам понимаешь…

В гостинице Дома колхозника Федоров, как мы уже знаем, получил койку в четырехместном номере. Чемодан сдал в кладовую камеры хранения. Затем в магазине купил брюки, туфли. Зашел в номер, переоделся. И…

* * *

Финал этой истории обычный. Назначенная встреча в Мюнхене, которую с нетерпением ждали Олег, Иван, действовавшие под вымышленными именами, и их хозяева, не состоялась. Через три месяца было закончено расследование. Потом состоялся суд. Шпиону Сараеву-Федорову, мечтавшему ценой предательства купить себе «райскую» жизнь в капиталистическом мире, вынесли справедливый приговор.

Н. Милованов ТРУДНЫЙ ПОИСК

Первый послевоенный год.

Но, как и раньше, по стальным магистралям грохотали воинские поезда. Теперь они неслись на восток и везли к родным очагам, к истосковавшимся в разлуке семьям демобилизованных солдат, сержантов, офицеров. Неслись с песнями, музыкой.

Возвращались домой освобожденные от гитлеровского рабства бывшие советские военнопленные и насильно угнанные в фашистскую Германию советские люди. Вместе с ними, в порядке репатриации, ехали и те, кто в трудную годину предал свою Родину и потом искал спасения бегством с отступающими гитлеровцами. В органах репатриации они рассказывали о себе всевозможные небылицы, хитрили, изворачивались. Это был шлак войны, грязный и пыльный. Многие из них имели специальные задания капиталистических разведок, были снабжены фальшивыми документами, имели связников и при удобном случае могли нанести большой вред советскому государству. Их надо было выявлять, разыскивать, обезвреживать.

Занимались такими «репатриантами» и сотрудники подразделения МГБ на Туркестано-Сибирской железной дороге, возглавляемые невысоким, всегда чисто выбритым капитаном Жалекеном Тлеумагамбетовым, которого товарищи звали Евгением Ивановичем.

Нелегко найти государственного преступника, скрывающегося в городе, на территории целой области, республики под чужой фамилией. Но еще труднее это сделать на железнодорожном транспорте, где сотни, тысячи людей находятся в постоянном движении. И нет ничего удивительного в том, что подчиненные Тлеумагамбетова работали до седьмого пота, а ему, начальнику чекистского звена, капитану, доставалось вдвойне.

Вот и сейчас. Чекисты уже давно ушли по домам, а Жалекен все еще сидел в кабинете дежурного и ждал, когда телефонистка даст связь с Москвой. Днем в управление из Центра пришла срочная телеграмма о немедленном розыске некоего Игольникова, служившего в годы войны в гитлеровских войсках СС. Сейчас, обдумывая организацию розыска, Жалекен то откладывал телеграмму в сторону, то снова брал ее в руки, делал на обороте одному ему понятные пометки.

Телеграмма была немногословной: в ней даже не сообщались причины, почему Игольников может оказаться в Казахстане. Но приказ есть приказ. Его не обсуждают. Капитан Тлеумагамбетов сразу же распорядился ориентировать оперативных работников на розыск Игольникова не только в Алма-Ате, но и по всей линии Турксиба. Своему сотруднику Рэму Михайловичу Карташову, энергичному, инициативному чекисту, Жалекен сказал:

— Какие-то основания у московских товарищей имеются, раз они приняли решение о розыске Игольникова на территории Казахстана. Я сам выясню это. Вы займитесь подготовкой необходимых документов. С работниками МГБ республики я уже советовался.

Разговор с Центром состоялся поздним вечером. Но он не дал желаемых результатов. Правда, Жалекену обещали выслать выписку из протокола показаний репатрианта Мылова, данных им в фильтрационном лагере. Они-то, в основном, и послужили основанием к принятию решения о розыске Игольникова на территории республики. Со слов Мылова, старшая сестра Игольникова после окончания зооветеринарного института вышла замуж и уехала с семьей в Казахстан.

— Ну и задача, — нервничал Жалекен, возвращаясь с узла связи к себе в кабинет. — Да эта сестра, вероятно, теперь и не Игольникова?

Положив в сейф конспективные записи телефонного разговора с Центром, капитан набросил на плечи шинель, вышел на улицу. Стоял январь, и с гор Заилийского Алатау тянул холодный ветер. Жалекен надел перчатки, ускорил шаг. Но ни мороз, ни быстрая ходьба не сняли нервного напряжения. Жалекен мысленно то и дело возвращался к разговору с Центром. «Крепкий орешек нам достался, — думал он. — Сразу не разгрызешь».

Когда пришла выписка из протокола показаний Мылова, все ранее разработанные в управлении мероприятия по розыску уже претворялись в жизнь.

По показаниям Мылова, Игольникова звали Сергеем. Отчество он точно не помнил: не то Петрович, не то Павлович. В 1944 году Игольникову было лет двадцать пять, не больше. Блондин. Волосы зачесывал назад. С Игольниковым Мылов познакомился в Польше, в Торнском зондерлагере.

«Что за город и где он находится?» — подумал капитан, подходя к карте. Но такого города в Польше не нашел. Потом вспомнил, что во время войны город, вероятно, носил немецкое название. Им мог быть Торунь на Висле, где родился великий Коперник.

Показания Мылова, касающиеся Игольникова, занимали половину страницы конторского листа, и Жалекен за не сколько минут прочел их дважды. Затем стал размышлять. «Если Мылов запомнил цвет волос и прическу Игольникова, значит, он на каком-то отрезке времени был близко знаком с ним. А сам-то как попал в зондерлагерь? Видать, не случайно. Свидетель или соучастник Игольникова по преступлениям? Мылова нужно во что бы то ни стало разыскать и допросить. Более обстоятельно. Вероятно, ему известны и другие лица, содержавшиеся в лагере. Они, может быть, лучше знают Игольникова. Тогда можно будет получить новые данные из биографии разыскиваемого…»

Размышления привели капитана к мысли об организации розыска и повторного допроса репатрианта Мылова. Следовало также выяснить, проходил ли фильтрацию Игольников.

Через некоторое время Тлеумагамбетов располагал новыми документами, проливающими свет на «репатрианта» Игольникова. Было ясно, что разыскиваемый после войны оказался в Чехословакии, в районе Праги. На вопрос сотрудника госбезопасности, кто он и откуда, Игольников заявил, что является советским военнопленным, освобожденным Красной Армией, изъявил желание продолжать военную службу. Но в какую часть его зачислили и была ли вообще удовлетворена эта просьба, сведений не оказалось.

При опросе в органах репатриации задержанный назвался Игольниковым Сергеем Павловичем, родившимся в 1920 году в Бирякском районе Вологодской области. Там же, в декабре 1939 года, был призван в Красную Армию. Но проверка показала, что Игольников в армию по месту жительства не призывался. После окончания в 1932 году четырех классов общеобразовательной школы он вместе с матерью выехал. Куда? Неизвестно.

«Странно, — подумал Жалекен. — Почему он скрыл место своего призыва в Красную Армию?»