Мы из Кронштадта, подотдел очистки коммунхоза (Часть 1)
Шрифт:
Видимо что-то этакое отражается у меня на лице и посмеивающийся сапер довольно замечает: 'Вот-вот, я об этом. Когда эти убийцы свои — все замечательно и прекрасно и нужно, чтоб эти убийцы были умелые опытные и лучшие. Вот когда чужие убийцы оказываются лучше — тогда печально. Ты ведь об этом подумал?'.
— Ну да. Но уж как-то ты очень резко так заявил. Немного в голове не укладывается.
— Кто б говорил. Ты же медик. А ваша братия куда уж мясники. Ни за что ни про что хороших людей иголками тычите, ножиками режете, горчичники лепите и еще и банки ставите. Да еще и глумитесь при этом всячески — пописай в бутылочку, покакай в майонезную баночку, словно снайпер миллиметровщик какой-то.
— Ну, брось, шутишь ведь. Банки к слову уже не ставим, пользы от них точно
— Так и у военных тоже. Вот простой тебе пример — если сейчас на детскую площадку припрется зомбак — ты что будешь делать?
— Странный вопрос. Стрелять, конечно. Но это зомби, с ним-то все ясно, он же иначе не остановится.
— А вражеский солдат что — остановится? Чем вражеский солдат отличается от зомби? Да только тем, что по сравнению с вражеским солдатом — зомби и гуманист и бессеребренник. Ни издеваться не станет, ни глумиться, ни мародерить. А солдат врага — убийца и мразь, ничего более. Он же пришел к тебе демократию занести, то есть убить тебя и ограбить. И если ты его не уложишь — он уложит тебя и твоих друзей и близких. И трофеи прихомячит. Самая чушь последнего времени — дикое лицемерие общества. Все солдатам пытаются мозги засрать, мол, они гуманисты, несут демократию или там восстанавливают конституционный порядок и тыры и пыры. У вояк потом крыша съезжает, как же он принес демократию или там восстановил конституционный порядок — а его дружку не желающие восстановления конституционного порядка местные весельчаки кишки выпустили и поотрезали все что можно в ходе длиииинного развлечения, потому пришлось долбать по этим весельчакам из всех стволов, а весельчаки как на грех окопались в деревне, потому посреди улицы после драки валяется порванная пополам взрывом баба. Солдат дуреет от такого расхождения басен и яви. Крыша едет. А это паршиво, обученный солдат дорого стоит.
— Ну, это-то ты к чему ведешь?
— Да к тому, что римские легионеры не страдали такой дурью и им мозги не парили. Да и не только они. Все было проще и человечнее, что ли. Есть враг — либо враг сдается, либо его вырезают к чертям собачьим. И грабят побежденных. И все довольны, солдатам почет и прибыток. Так и надо. Дошло до войны — не обманывай себя, рассказами, что пришел цветочки сажать и кошечек гладить. И все будет в норме. А сейчас наврут с три короба, потом удивляются — откуда у солдат нервные расстройства. Ах-ах!
— Погоди, но ведь те же немцы во Вторую мировую тоже свихивались. Я читал. Об этом многие пишут.
— Да? И что?
— Ну, там вернувшиеся с фронта чудачили жестко, пулеметчики с ума сходили от того, что русские жидомонголы волнами лезли…
— А дружелюбным пулеметчикам так искренне было жаль этих жидомонголов, что они с ума сходили? Хочешь совет?
— Давай.
— Вот как только тебе начнут такое рассказывать — плюй в морду рассказчику. И постарайся харкнуть как следует, чтоб густо. Это даже не брехня, это злостная ложь. И рассказывающий это — паскуда и подлец. Да, и лучше вместо плевка — сапогом в рожу.
— Ладно, не злись. Давно хотел тебя спросить — только не злись, ладно?
— Я сегодня добрый. Валяй!
— Слыхал что ты чеха зубами загрыз. Не врут?
— А чего тут такого? Вон — большая часть сейчас наших питерских горожан любого загрызут и фамилии не спросят. Что удивило-то?
— Ну, ты ж не зомби… (Тут я понимаю, что выгляжу глуповато с таким детским вопросом и вообще — зря я все это начал).
— Да я поспорил с нашим радистом, что вполне обойдусь в случае чего одними зубами. Как раз так и сложилось, что сцепились вплотную, меня чех ножом в плечо. 'Язык' был не нужен, разобраться надо было по-тихому, без шума, а поспорили на бутылку хорошего коньяка. Все одно к одному и сложилось. Да это, к слову — ерунда. Вот толково мины расставить — это сложнее, тут думать надо. А кусаться… Наши предки это еще тысячи лет назад умели делать.
Мне остается только офигеть и задуматься.
Виктор и сам удивился, как трясутся у него руки. Просто даже не
трясутся, а ходуном ходят. Снимать портки в такой трясучке было непросто, но опять показалось, что течет по ноге теплая мокрядь, как тогда, когда пуля попала.Кровь действительно была. И текла как раз оттуда, где совсем недавно зарубцевалась корявеньким узловатым шрамом дырка от пули. Бедро и так ужасало тем, что стремительно наливалось синевой свежего кровоподтека, такого здоровенного, что и сравнить не с чем. Цепочка бордово-красных следов от укусов зомбеныша сейчас сливалась в одну синячину. Но синяк, как бы страшен с виду он не был не вызвал никаких особых опасений, а вот струйка крови — ужаснула так, что ноги у Вити ослабли и пришлось быстро сесть на табуретку, чтоб не свалиться на пол.
— Достал, гад мелкий — отстраненно и тупо подумал Витя. Его зазнобило.
В соседней комнатенке отчетливо пролязгал перезаряжаемый ПМ. Ирина поспешно заметала следы своей непредусмотрительности. Совсем забыла, что оружие надо перезаряжать — и с того давнего дня, когда на заснеженном поле ей пришлось валить обратившихся в зомби дизайнеров или кем эти твари были в своей добедовой жизни, просто из головы вылетело, что патроны-то она потратила и в пистолете не полная обойма. Вот про свою помповушку она помнила все время и следила за ней, а пистолет так и покоился в кобуре. Он был не нужен все это время как оружие, а скорее как символ власти. И оказалось в символе стоит всего один патрон. А пистолетик-то слабая машинка и хоть в голову зомби она и попала, но мозги не расшурудила, пришлось бить из укорота.
Витька что-то притих. Ирка вышла обратно, запихивая оскандалившийся пистолет в кобуру, и ахнула. Понурый муж со спущенными штанами, вспухшая багровой синевой ляжка, разводы размазанной крови и тонкий потек свежей.
Сама не поняла, как очутилась перед ним на коленях, внимательно осматривающей вздувшееся бедро.
— Отпрыгался — мрачно выговорил Виктор.
— Погоди, может не все так страшно.
— Погожу, конечно. Когда станет хреново — как по радио толковали — пойду этого фиолетового гада искать, один черт, зато хоть немного сквитаюсь — потихоньку приходя в себя и смиряясь с очевидным фактом, выговорил Виктор. Голос, правда, у него получился вовсе не такой мужественный, как хотелось бы. Но хоть не дрожал и не заикался.
— Сейчас. Сейчас, надо глянуть, откуда кровь — Ирка метнулась в спальню, затрещала оттуда разрываемым в лоскуты бельем. Быстро вернулась, аккуратно стерла кровь с кожи, промокнула ранку.
— А говорят, дважды в одно место не попадает, идиоты — поморщился Витя. Жена и сама увидела, что как раз попадает. Тонкая кожица шрама была содрана как стамеской и висела полупрозрачным лоскуточком. И кровь сочилась как раз из глубокой ссадины, в которую опять превратился свежий шрам.
Не совсем понятно для Виктора, жена стала рыться в ватных штанах, которые лежали пухлой кучей у ног мужа.
Непонятно чему обрадовавшись, растянула ткань на руках.
— Смотри, Витек, все не так плохо — и заулыбалась.
— Что неплохо? — сумрачно осведомился муж.
— Гаденыш этот штаны не прокусил. Видишь — целые с внутренней стороны. Не было укуса, слюни в ранку не попали. Просто ущемил челюстями штанину с кожей. На шраме кожа слабенькая, нежная. Не упругая. Вот он ее и содрал.
— И напускал туда слюней — подвел итог муж.
— Это вряд ли. Хайло у мелкого было ватой забито, откуда там слюни.
— Но кожу-то содрал?
— Да я ж говорю, на шраме не кожа, а эрзац, дрянь. Нормальная кожа — слоями, прочная структура. А на шраме — так, абы что. И травмируется моментально. Вот как у тебя.
Виктор подумал было, что Ирка врет, чтоб его утешить перед смертью, по его мнению шрам был таким… ну в общем шрам — это шрам. Серьезная прочная штука. Типа хрящ. Украшение почти. А тут вон оно как… Присмотревшись к повеселевшей Ирке все же решил, что нет. Не врет. Успокоиться все же не успокоился, но как-то безнадега давить перестала. И тут же поперли плотной толпой вопросы: откуда взялся зомбеныш? Девка — толстуха? Куда делся Обжора в фиолетовом? И, наконец — дальше-то что делать?