Мы из Кронштадта, подотдел очистки коммунхоза (Часть 1)

— Что то с ребятенкой? — спрашиваю я.

— Нет, с Лялей все в порядке, кушает, спит, растет на глазах.

— А к чему такая срочность? Аж на такси ехали? Что случилось? — улыбаюсь я своей наставнице.

— Вивисектор упокоился — отвечает мне Кабанова.

— Ну туда ему и дорога. Вот уж о ком сожалеть у меня не возникает ни малейшего желания.

— Как сказать. Проблема в том, что у Мутабора пропал стимул к существованию. Вы обещаете помалкивать о том, что сейчас услышите?

— Разумеется.

— Так вот, проект начатый с вивисекторских опытов в принципе провалился.

— Погодите, что вы имеете в виду? — недоумеваю я.

— Вы отлично знаете, сами же в нем принимали участие — сердится на мою недогадливость начальница некролаборатории.

— Вы о пришивании рук что ли? — с некоторым стыдом вспоминаю я бывшее этой весной происшествие. Которое я бы с удовольствиеим забыл ко всем чертям.

— Конечно же нет. Сохранение интеллекта у умирающего в ходе многократной реанимации. Как собственно и были получены материалы для управляемых морфов и самого вивисектора. Не могли вы этого запамятовать.

— Ну да. А что вивисектор тоже сохранил интеллект?

— Отчасти. Во всяком случае он узнавал Мутабора и даже вроде они о чем то беседовали. В перерывах между сеансами…

— Сеансы — это вы что имеете в виду?

— Скажем так — воздействие на вивисектора различными средствами…

— Звучит настораживающе. Слушайте, Валентина Ивановна. Я не ребенок в конце концов, говорите уж прямо. Без эвфемизмов.

Она строго посмотрела на меня, потом перевела взгляд на проплывающий мимо берег.

— А куда мы вообще сейчас плывем?

— Просто катаемся. Морская прогулка. Солнечные ванны.

Немного помолчали. Потом она снова заговорила.

— Всего было проведено 39 экспериментов. Только один, номер три — успешный. И бесполезный. У 38 пациентов сохранения интеллекта не произошло.

— Но у вививсектора было два управляемых морфа с остатками интеллекта. И он сам тоже, вроде как вы говорите, был успешен. Хотя бы отчасти. Значит, вы что-то делали неправильно, не соблюли условий эксперимента.

— Здесь вы правы. Но мы не могли соблюсти условий по определению — печально вздыхает железная Кабанова.

— Не понимаю. То есть у нас, в совершенно диких условиях результат был положительный, а у вас — в 39, то есть 38 случаях — неудачи? Может стоило привлечь лучшие силы? Анестезиологов, например?

— Мы и привлекали. Итог — инфаркт у врача-реаниматолога после очередной неудачи. Его супруга. Канцер — неохотно выдает Кабанова.

— Так это он у вас значит…

— Да…

— Тогда в чем дело?

— Скажите, вы что-нибудь читали про призраков? Про привидения? — неожиданно задает странный вопрос Валентина Ивановна.

— Ну, читал. Но все это фикция. Как я понимаю — признаюсь я.

— Ладно, скажу прямо — люди считали, что призрак, привидение — то есть посмертное существование человеческой личности возможно далеко не всегда после смерти. Только особо жестокое убийство, очень сильные человеческие чувства — типа любви или мести, ненависти, могли задержать человеческую личность в этом мире. Так вот, как ни странно, но старые вроде бы суеверия здесь отработали на все сто процентов. Только сильнейшая мотивация позволяет интеллекту личности остаться в мертвом теле. Сильнейшая. Не простая охота еще пожить. Это не срабатывает. Получаем на выходе простого зомби.

— То есть это вы хотите сказать… Что у Мутабора была мотивация?

— Да. Сильнейшая мотивация. Лютая ненависть и месть. То же и у двух остальных. Причем мотивация у первого разумного морфа — Альманзора, кажется — была слабее, он был более глупым. Но у него к слову и ручки пришитые были на стадии лизиса, потому и отвалились. А вот у Мутабора — приросли отлично. Как и у вивисектора, кстати. Явно наличие чего-то вроде иммунной системы, опознающей и переваривающей чужие ткани.

— А у единственного успешного эксперимента? Там какая мотивация?

— Смешно и грустно. Бабушка и внуки. Безумная любовь. И совершенно бесполезно, мы никак это не можем использовать — печально улыбнувшись, признается Валентина Ивановна.

— Таак. Значит Мутабор сейчас потерял мотивацию и соответственно 'уходит'.

Кабанова молча кивнула, провожая взглядом стремительно скользнувшую над нами здоровенную чайку.

— Ну хорошо. А я то тут с какого боку?

— Нам предложили его экстерминировать. Он ведь действительно очень опасен.

— Как посмотреть. Блондинку он взял — любо-дорого было посмотреть.

Тут до меня доходит, что я рассказываю начальнице некрологической лаборатории очевидные для нее вещи. Явно же, что без ее санкции и благословления морфа никто бы так на зачистку не выпустил. И ответственность она разумеется взяла на себя.

— Я знаю. Дело в том, что эксперименты на животных дали интересный результат. Морфированный экземпляр вполне потребляет и зомби своего вида. Особенно когда у него небогатый выбор между голодовкой и охотой на зомби.

— Ну я видел, что и зомби друг друга жрут.

— Они жрут упокоенных. А морф упокаивает сразу сам. Охотится и упокаивает. К слову я общалась с вашим пациентом из Америки — он своими наблюдениями подтвердил этот вывод. Морфы и сами занимаются чисткой таким образом. И мы могли бы это использовать, коль скоро зомби пищевая база для морфов.

— Много ли проку с одного морфа.

— Скажите это еще раз. А я припомню охоту на Блондинку.

— Да ладно вам. Я ж тоже не очень хочу, чтоб его пристрелили. Хотя знакомство с ним вспоминаю с содроганием.

— Значит придется вам посодрогаться еще — решительно говорит моя собеседница.

— Вот это здорово! Всю жизнь мечтал! Вот спасибо вам громадное!

— Перестаньте паясничать — одергивает меня как расшалившегося школьника строгая учительница.

— А моего согласия даже и не спросили?

— Этот разговор — не учитываете? — улыбается Кабанова.

— Ну, вы не спрашивали меня о согласии. Черт, да я даже не знаю, с чем я тут должен соглашаться!

Валентина Ивановна внимательно смотрит на меня и потом спокойно говорит: