Мы из розыска…
Шрифт:
Едва дождавшись назначенного часа, вхожу в квартиру. Навстречу мне не выходит, а выплывает энергичная, плотная старушка. Седые волосы уложены один к одному. Взгляд лучится добротой. Никак не могу удержаться от улыбки…
— Добрый день, Мария Константиновна! — выпаливаю я и попадаю впросак. Оказывается, это не Мария Константиновна, а ее дочь.
— А где же Мария Константиновна? — спрашиваю я и замечаю, как из проема двери, ведущей в комнату, за мной проницательно наблюдает вторая старушка.
— Здравствуйте, здравствуйте… — неожиданно сочным голосом говорит Мария Константиновна. — Проходите, садитесь…
Раскладываю на диване фотографии первой бригады, достаю записи, думаю, с чего начинать разговор. Как бы получше выведать про Сергея Ивановича, про его друзей, про их жизнь, работу…
Но Кондратьевы повернули все по-своему.
После обстоятельного чаепития начинается неторопливая беседа. Мария Константиновна не спеша достает очки, прикладывает их к глазам и долго всматривается в фотографию.
В комнате так тихо, что слышно негромкое тиканье будильника.
— Так это же наша фотография! — замечает Антонина Сергеевна, перегнувшись через спинку стула. — Мы ее передавали в музей. Откуда она у вас?
Я объяснил.
— Этот правильно назван, — Мария Константиновна водит пальцем по карандашным пометкам внизу карточки. — Это Петя Юрский… Щепанюк — верно… Он даже у батьки Махно служил. Насильно его мобилизовали.
— Который? — устремился я к снимку.
— А вот этот, самый высокий в третьем ряду. Он в нашем доме часто бывал…
— А еще кого-нибудь… — упрашиваю я.
Мария Константиновна долго смотрит, потом вздыхает.
— Узнаю всех, а вот фамилии почему-то не помню… — В ее голосе я слышу извиняющиеся интонации. — Сколько лет прошло!
Пришло время изучать семейный альбом. Откуда-то из шкафа извлекается толстый в пухлом переплете том, в котором снимки одной семьи за почти столетний период. На большинстве фотографий Сергей Иванович. Под каждым снимком тщательно выписаны женским почерком год, иногда — месяц и число. Но таких точных записей мало…
Перелистываю страницы альбома и словно читаю биографию Кондратьева… Родился в 1898 году в семье железнодорожного рабочего. Мать портниха. В 1914 году, по окончании двухклассного железнодорожного училища, поступил на службу телеграфистом на Николаевскую железную дорогу. Нет в этом альбоме снимков, рассказывающих о периоде между февральской и Октябрьской революциями. Жаль! Именно в феврале семнадцатого Кондратьева мобилизовали в армию Временного правительства и в составе пулеметной команды «Кольта» отправили на Кавказский фронт. В боях Сергей Иванович не участвовал — при преодолении горного перевала лошадь ударила бойца копытом в живот, и начались долгие скитания по госпиталям. Из Тифлисского лазарета он выписался в январе восемнадцатого и сразу же, еще не до конца выздоровев, направился в Петроград. Там его ждала молодая жена — Мария Константиновна.
Трудным был многодневный путь в столицу. По пути следования в Ростове-на-Дону Кондратьева избили юнкера и казаки Каледина. Так для солдата закончилась попытка войти в теплое помещение второго класса вокзала, предназначенное лишь для господ офицеров. В Петрограде вернулся к службе телеграфиста. Вступил в комсомол. Первое поручение — организовать комячейку Петрославянской волости под Петроградом… Выполнил! В декабре девятнадцатого вступил в партию большевиков. По ее заданию направлен в транспортный Ревтрибунал, в двадцать втором — в уголовный розыск…
Одна фотография сменяет другую. Перелистываю страницы жизни… В декабре 1929 года Сергей Иванович переведен в Карелию. Начинается служба в органах Комитета государственной безопасности. Его аттестации подписываются будущим Генеральным секретарем ЦК КПСС, а в то время секретарем ВКП(б) Карело-Финской ССР, Юрием Владимировичем Андроповым. В пятидесятом году срок службы кончился, пора и на отдых. Увы, уход на пенсию не был желанным. В тот год Кондратьеву исполнилось лишь пятьдесят два. Может, еще поработать в милиции?
Сергей Иванович предпринимает попытку восстановиться, едет в Москву, где в Главном управлении милиции работает Иван Васильевич Бодунов. Попытки друга оказать помощь не увенчались успехом — служба в милиции не возобновилась.
Начинается новый период — в альбоме сцены семейной жизни, пикники на природе, Сергей Иванович с ружьем — на поясе охотничьи трофеи, с корзиной грибов, с удочкой.
Возвращаюсь к снимкам военного времени. Жестокие испытания выпали на долю семьи Кондратьевых: в сорок первом на Выборгском направлении гибнет ленинградский ополченец, сын Николай. В сорок четвертом звания Героя Советского Союза посмертно удостоен зять Сергея Ивановича, муж Антонины Сергеевны — Владимир Зиновьевич Бабий.
Умер Сергей Иванович в пятьдесят седьмом году — сказалась травма, полученная на Кавказе.
Чем дальше, тем больше я узнаю о семье, но практически ничего нет о соратниках Кондратьева по уголовному розыску.
Отдаю альбом Марии Константиновне. Ах, какой я неловкий — уронил его на пол. Вместе со снимками из альбома выпали какие-то вырезки. Тонкая бумага, старый шрифт…
— Вот хорошо, что нашелся! Это рассказ Сергея Ивановича! — поясняет Мария Константиновна. — Он его опубликовал в двадцать пятом году в журнале «На боевом посту»… Был такой журнал у Ленинградской милиции. Всего два года выходил. Допекли его тогда журналисты — мол, напишите да напишите. Отнекивался он, говорил, что некогда ему литературным творчеством заниматься. Разве отвяжешься… — Она улыбнулась. — Пришлось написать несколько страничек. — С тех пор этот рассказ, кажется, не публиковался и давным-давно забыт.
— Неужели никто не разыскал?
Мария Константиновна смотрит на меня изучающе, наверное, на моем лице удивление.
— Видимо, лежит где-то в архивах, куда журналистов еще не допускают… [2]
Беру из рук старушки драгоценные листки и надолго замираю, погруженный в чтение. Тишину в комнате нарушает разве что шорох переворачиваемых страниц.
8. «Рукописи, к сожалению, горят…»
2
Лишь в 1987 году этот рассказ был опубликован вновь в книге о Ленинградской милиции — «Ленинградская Краснознаменная».
«Переведясь на работу в угрозыск, — писал Сергей Иванович, — я старался быть зачисленным в 3-ю бригаду (ныне она 1-я), так как ее работа увлекла меня. Ее сотрудники занимались исключительно раскрытием преступлений против личности. Иногда кошмарных по зверству, иногда фееричных по обстановке и дерзости — и всегда интересных по розыску.
В 1922 году хроника текущей жизни в Ленинграде была полна кровавыми преступлениями, и мне казалось, что я следую своему призванию содействовать хоть сколько-нибудь в ликвидации этого кошмара, стремясь попасть в 3-ю бригаду.
Да к тому же сама работа агентов была захватывающе интересна. Помимо розыска, в обязанности агента всегда входит и задержание преступника, а в ту пору (речь идет о 1922 г. — Н. А.) преступники, зная, что их ждет высшая мера наказания — расстрел, оказывали всегда вооруженное сопротивление.
Собираясь задержать прослеженного налетчика, агенты всегда готовились к бою, часто смертельному, и ни одного ареста не проходило без обмена выстрелами в 10—15 шагах расстояния, и немало арестов заканчивалось смертью или ранением и преступников, и агентов.
Служба в бригаде — это была служба на боевом фронте. Жуткая служба, на которой всем существом постигаешь правильность поговорки: «Сегодня жив, а завтра жил!»
Быть может, поэтому она так и увлекает; и я был счастлив, когда 19 мая 1922 года меня зачислили в бригаду.
Инспектором был товарищ Ветров. Товарищи все были на подбор, с увлечением отдававшиеся делу. Были богатыри, были с виду совсем малосильные, но когда им поручалась работа, то эти малосильные проявляли
чудеса храбрости.Помню, например, заняли мы на Ямской, 17, хазу (притон. — Н. А.) известного укрывателя дяди Вани. Произвели обыск, арест, ушли и оставили там засаду. Всего двух агентов. И что же? Эти двое задержали семнадцать человек.
— И как вам это удалось? — изумился инспектор.
— Совсем просто, — отвечают они. — Как кто-то постучит, мы впустим и браунинг к носу — «руки вверх». Проведем в комнату — и дверь на ключ. Так всех и усадили.
Кажется, просто, а между тем еще проще эти семнадцать могли проломить им головы.
И много таких случаев было.
Удача ли, или мое рвение, потому что я, как собака на мясо, накинулся на работу, — только выдвинулся я очень быстро.
В один месяц.
Сначала товарищ Ветров поручил мне один грабеж расследовать. Я в сутки и вещи нашел, и грабителя задержал. Потом убийство, я раскрыл его так же быстро; еще пару-другую, и я из агентов 2-го разряда был сделан агентом 1-го разряда.
В июле того же, 1922 года позвал меня инспектор и говорит:
— Вот два дела. Какой-то Пантелеев объявился. Надо его разъяснить и забрать. Вероятно, не один, а с шайкой.
Взял я дела.
Одно только что вчера произошло. На Петроградской стороне, по Большому проезду, дом 29, совершен вооруженный налет на квартиру доктора Левина, а другое дело — тоже налет, на квартиру меховщика Богаева.
Оба дела — налеты без убийства с грабежом, но дерзкие исключительно. Среди бела дня в населенном доме, в присутствии хозяев квартиры, — полный разгром.
Доктор Левин был очень богатый человек и имел большую практику. Было 12 часов дня. Прислуга ушла в лавки. Доктор с женою были в квартире одни, когда раздался звонок. Доктор подошел к двери и спросил: «Кто?»
— Доктора нужно, — ответили ему. — Доктор дома?
Такие посещения были обыкновенными, и доктор Левин спокойно отворил дверь.
В переднюю вошли трое, и не успел доктор опомниться, как его повалили ударом в грудь, заткнули рот и втащили в комнату. Затем его связали, протащили в ванную и сказали: «Не дыши, если жить хочешь!»
Почти тотчас в ванную втащили и его жену и заперли дверь.
Когда вернулась прислуга, она нашла дверь открытой, квартиру разгромленной и подняла крик. Сбежались соседи, стали искать хозяев и нашли их связанных в ванной.
Когда я приехал на место разгрома, доктор и его жена еще не совсем пришли в себя от испуга.
Произвел я с ними осмотр разгрома, и они недосчитались дорогих вещей, столового серебра и денег, вынутых из письменного стола доктора.
Стал я их расспрашивать о знакомых и близких, нет ли подозрений на кого, а сам осматриваюсь и думаю. Грабители никому в лицо не известны, только один назвал себя Пантелеевым. Словно рекомендовался. В своей работе они обнаружили знание не только расположения комнат, но и хранилищ: где серебро лежит, где деньги, где шубы. Несомненно, кто-то близкий и дорогу показал, и познакомил со всей обстановкой.
Сначала я заподозрил прислугу, но скоро бросил эту догадку. Перечисляя всех близких и знакомых, доктор назвал родственника своей жены, Леонида Раева.
Молодой человек живет без работы, любит покутить. Доктору не нравится, но он все-таки принимает его, когда тот приходит, а приходит он частенько.
И здесь у меня сперва мелькнула мысль, а потом появилась уверенность, что этот Раев и есть наводчик.
Прямого указания не было, но, рассуждая путем исключения, к иному выводу прийти было нельзя, и я решил — была не была — произвести у этого Раева обыск.
На другой день, в шесть часов утра, я отправился на Фонтанку, дом 65 и произвел обыск в квартире Леонида Раева.
Сначала в его квартире я ничего особенного не нашел, только все его поведение и сбивчивые ответы наводили на подозрения, но одних подозрений мало. И вдруг я увидел брошенную в углу у печки скомканную бумажку. Словно предчувствуя удачу, я поднял и развернул ее. На ней оказался старательно вычерченный план квартиры и надпись карандашом «12 — 1 час».
Для меня уже не было сомнений, что это план квартиры доктора и что наводчиком был не кто иной, как Раев, а значит, он знает и этого Пантелеева, и его товарищей.
Я арестовал его, посадил и стал допрашивать. Никакого толку. Прошла неделя, и ничего я не могу добиться от Раева, а тем временем в городе налет за налетом. Все самые дерзкие; иные с убийствами — и везде Пантелеев. «Ленька Пантелеев», как его стали звать по всему городу.
— Надо с ним непременно кончить! — говорит товарищ Ветров.
И сам чувствую, и товарищи понимают, что надо этого Леньку ликвидировать, а как это сделать, если мы его даже в лицо не знаем.
В это самое время Раев вдруг заговорил. Понял, видно, что ему не отмолчаться.
Вызвал я его на допрос, а он мне и говорит:
— Хотите, я вам Пантелеева разоблачу?
Я только усмехнулся про себя, так как был уверен, что он заговорит в конце концов.
— Отличное дело. А как вы это устроите?
— Я вас везде поведу, где его застать можно, а найдем — я его укажу вам.
— Идет.
Тут мы с ним согласились, и началась охота.
До сих пор не знаю, морочил нас этот Раев или такая незадача случилась, только куда ни ткнемся — везде говорят: «Только что был, а сейчас нет».
Водил нас Раев по шалманам, указал маруху, показал сестру Леньки… Везде были, а он, словно угорь из сетки, был и ушел.
А тем временем по городу все новые и новые налеты. Один другого дерзее. Ко всему — и с убийствами, «мокрые». Придешь на место — везде Ленька Пантелеев наработал. И в городе, и у нас, и в хазах только и разговоры, что о нем.
Наш Ветров из себя выходит; «Надо поймать!»
Сами мы вовсю стараемся: «Надо поймать!»
А как поймать? Раев этот воловодит — только время с ним тратишь…
И вдруг попался нам этот Ленька. Было это в августе 1922 года. На Почтамтской улице днем налетчик напал на артельщика, убил его, деньги взял и скрылся. Разглядеть его успели только двое рабочих, которые работали поблизости от места происшествия.
И вот в этот же день, часа четыре спустя, идут эти рабочие по проспекту 25 Октября, мимо улицы Желябова и видят, что в магазин Бехли вошел убийца артельщика.
Они к милиционеру — так и так, а подле милиционера наш агент стоял. Он тотчас в отделение милиции бросился. Там начальник — товарищ Борзой [3] . Тотчас снарядился, взял милиционеров и с нашим агентом бегом в магазин. Вбежали, а тот сапоги примеряет. Увидел милицию, выхватил револьвер, бац! — и товарища Борзого на месте убил, а сам бежать. Тут пошла стрельба. Одна пуля угодила бандиту в голову, он свалился, и его захватили. Рана пустая. Свезли тут же в амбулаторию Конюшенной больницы, сделали перевязку и к нам.
— Кто такой? А он и говорит:
— Ваша удача. Я — Леонид Пантелеев.
Обрадовались мы, надо правду сказать. Тут он все дела свои и открыл. Я его допрашивал и с ним по целым часам говорил. Как будто и не бандит — смотрит весело, говорит с усмешкой и держится совсем просто. Я сначала на всякий случай за револьвер держался, а потом и не брал его.
Сидим, курим, а он все выкладывает.
— Я против вас зла не имею. Мое дело налеты делать, ваше — меня ловить. Поймали — ваша взяла. И таиться мне нечего…»
3
По другим источникам — Барузай. — Н. А.