Мы из Тайной канцелярии

Довольный Стёпка убежал. Я придвинулся к копиисту:

— Ты чего на парня так вызверился?

— Да ничего! Это я от того, что следы и впрямь затоптали, — вздохнул Иван.

— Ты хоть знаешь, что делать?

— Откель?! Думаешь, меня учили?

— Тогда, наверное, стоит дождаться полицейских. Они-то должны разбираться, — резонно предположил я.

— Не скажи, братец. Смотря кто попадётся. Большинство только кричать да драться горазды. Слушай, ты же эти самые… как их… дедективы читал.

— Детективы.

— Вот-вот. Может, помнишь, что надо делать?

— Кое-чего помню.

— Тогда что стоишь? Действуй. И я, на тебя глядучи, поучусь.

Мне всё стало ясно.

— За честь мундира переживаешь? Перед полицейскими опозориться боишься?

— А если и боюсь, то что? — с вызовом спросил он.

Я повёл плечами:

— Ничего. Ладно, авось сильно не налажаю.

Вспомнив всё, что дотоле читал и видел, присел на корточки и, испытывая смешанные чувства, поискал жилку на шее девушки.

Так, всё ясно.

— Мертва.

— Уверен?

— Да. Хотя можно ещё один способ опробовать. Зеркало у тебя есть?

— А зачем?

— Ко рту поднесу. Если запотеет, значит, дышит.

— Нет у меня зеркала.

— Тогда что-нибудь с полированной поверхностью.

— Какое?!

— Млин! Блестящее что-то.

— Пряжка от ремня есть. Сгодится?

— Покажи.

Пряжка и впрямь годилась в качестве импровизированного зеркальца. Я поднёс её к губам девушки и спустя короткое время констатировал ожидаемое:

— Не дышит она. Умерла.

— Убили, — поправил Иван и перекрестился. — Отмучилась, значит. Упокой Господь её Душу!

— Аминь!

Я кивнул, потом подержал руку девушки:

— Тёплая. Совсем недавно убили. Меньше часа, наверное.

Иван уважительно посмотрел на меня. Я смутился:

— Ты это брось! Я тебе не Знаменский и не Томин!

— А кто это?

— Сыщики. Только не всамделишные.

— Из дедективов?

— Из них самых. Дедективней некуда.

Я продолжил осмотр тела: развязал платок, откинул концы.

— Сюда посвети.

— Сейчас.

— Посмотри на левый висок.

— А что с ним? — склонился Иван.

— Видишь, это след от удара. Думаю, дело было так: её сначала оглушили, стукнув в висок, а потом задушили этим поясом.

— Кушаком.

— Хорошо, кушаком. И произошло это, очевидно, когда все занимались сбрендившим поваром. По времени совпадает. Кто-то удачно воспользовался моментом. Интересно, а зачем кому-то понадобилось её убивать? Счёты сводили?

Иван смущённо кашлянул. Я повернулся к нему.

— Гаврила сказывал, что с энтой Варей барин забавлялся.

— И что с того? Думаешь, он убил? — предположил я.

— Окстись! С какой стати ему сиё делать! Да и на службе он был.

— Это ещё надо проверить, — загорелся я.

— И думать забудь! По всему видно, что глупость.

— Почему глупость? Надо рассматривать любые версий. Может, твой Трубецкой всё равно, что тот Джек-потрошитель, только нашего розлива. Убийца-маньяк!

— Петюня, сдаётся мне, что тебя нужно к тому же дереву, что и итальянца, привязать, да водичкой охолонуть, — язвительно произнёс канцелярист.

— Я в порядке предположения, — обиделся я. — А алиби у всех в доме проверить придётся. Чужой бы сюда свободно не попал. Из своих кто-то орудовал. Даже не сомневайся.

— Что за «алиби»?

— Потом объясню. Термин такой юридический.

Иван задумался.

— Вдруг у неё хахаль был? Терпел-терпел, да не вытерпел.

— А что, согласен! Ревность — мотив серьёзный. Не одного человека на тот свет из-за неё спровадили. Потому принимается. Молодец, чернильная твоя душа!

Елисеев смущённо улыбнулся.

К цветастому пояску, обхватывающему сарафан девушки, крепился небольшой кармашек из ткани.

— Гаман называется, — пояснил канцелярист.

Я проверил его содержимое и нашёл несколько медных монет и клочок бумаги.

— Записка, — обрадовался Елисеев.

— Читай, — попросил я. — А то мне все эти ваши «яти» и «еры» как арабская грамота.

— «Жду завтра к вечору у меня. Весь истомился. Твой К.»

— Ясно. Шуры-муры-лямуры. Что за таинственный «К», который пишет амурные записки нашей горничной?

Елисеев помотал головой:

— Кто будет горничным записки писать? Да и насчёт грамотности сумлеваюсь.

— Сомневаешься? Вот сейчас и проверим.

Я вышел к подпиравшему вход в дровяник Гавриле.

— Скажи-ка, любезный, покойная горничная читать-писать умела?

— Полноте, сударь. На что дворовой девке сия наука? Баловство да и только.

— Понял, спасибо.

Я повернулся, собираясь вернуться к досмотру, но тут в голову пришла ещё одна мысль. Девушка, судя по одежде, куда-то ходила. Накидка на ней определённо не для домашней носки, а для выхода «в люди».

— Ещё вопрос, Гаврила.

— Слушаю, сударь.

— Покойница то ли куда-то ходила, то ли откуда-то пришла. Может, знаешь?

— Как не знать?! Конечно, знаю. Барыня её с самошнего утра в аптеку посылать изволила.

— Зачем?

Гаврила, должно быть, удивился моей тупости.

— Дык за лекарствами. Дохтур нашей матушке всякие отвары да мази прописал для здоровья телесного. Вот она и снарядила Вареньку, царствие ей небесное!

Вернувшись, я передал всё услышанное Ивану.

— Так я и думал, — протянул он. — Несравненная Анастасия Гавриловна наставляла рога своему супругу, а горничная в том ей помогала: записочки носила, о встречах договаривалась.

— Думаешь записка для княгини?

— А для кого ещё? Мне многое про неё сказывали.

— Тебе виднее, — не стал спорить я. — Только записочку положи обратно, чтобы полицейским было б потом чем заниматься.

— Давай мы её спрячем и никому показывать не будем, — предложил Иван.

Я усмехнулся:

— Никак пожалел? Кого интересно: Трубецкого или его супругу?