Мы над собой не властны

— Ну, может быть, — ответила мама.

Через несколько минут ее не стало.

Две недели спустя умер отец. Разбирая его бумаги, Эйлин обнаружила, что он давным-давно обналичил облигации и продал страховку. Возможно, только так он смог выкупить материно кольцо из ломбарда. А может, еще больше залез в долги. Эйлин и раньше знала, что он играет на скачках, но не подозревала масштабов проблемы. Ловко же он скрывал от нее последствия! Эйлин вспомнился один случай. Ей было лет десять. Она зашла после школы к подруге по имени Нора. В дверь позвонили, и Нора открыла. Человек в темном костюме и шляпе велел ей передать отцу: пусть заплатит, что должен. Эйлин стояла у подруги за спиной.

— А если он не заплатит, заплатите вы, детишки, — сказал им человек. — Так ему и передай.

Насмерть перепуганная Эйлин бросилась домой. Отец ее успокоил:

— Тот человек тебя не тронет. Он говорил про папу твоей подружки. Думал, ты тоже его. А ты не его — ты моя дочка.

Невозможно себе представить, чтобы кто-то посмел явиться с угрозами к ее отцу: все полицейские-ирландцы — его закадычные друзья и половина неирландцев тоже. Но это не значит, что у него не было долгов. Может, поэтому они так и не купили собственного дома. И может, именно поэтому он так упорно требовал, чтобы у Эйлин был собственный дом. Деньги на похороны родителей она взяла из своих сбережений.

Поминки шли почти сразу друг за другом. Эйлин боялась, что на отцовские уже не соберется столько народу, но все родственники, что прилетели из-за океана на поминки матери, явились и во второй раз. Да и без них народу у гроба собралось достаточно, даже стульев не всем хватило.

Эйлин смотрела на гроб, не понимая, как отец поместился в таком маленьком ящике. Вдруг подошел чернокожий незнакомец, примерно одних с ней лет. Он назвал себя: Натаниэл, сын Карла Вашингтона, давнего напарника отца. Натаниэл спросил, знает ли Эйлин, как получилось, что их отцы стали работать вместе. Удивительно — за эти два дня ей столько всего порассказали об отце, а оказывается, чего-то она еще не слышала.

— Мой папа был первым черным у «Шефера», — рассказывал Натаниэл. — Когда он впервые пришел на работу, все другие водители отказались с ним ездить. Поговаривали даже о забастовке. Папа думал, придется искать другую работу. Ваш отец появился позже других и с одного взгляда понял, что происходит. Он сказал папе: «Садись со мной, черномазый сукин сын». И все, залез в кабину.

Эйлин вся сжалась, хотя Натаниэл широко улыбался.

Она пробормотала:

— Отец мог иногда брякнуть...

— Моему и не такое слышать доводилось. А ваш отец после этого ни с кем больше не ездил, только с ним. Двадцать лет. У него раньше был маршрут по Бронксу — может, помните?

Эйлин кивнула.

— Он, как взял в напарники моего папу, попросил перевода на Верхний Ист-Сайд.

— Помню, как его перевели.

— Он сказал моему: «В Бронксе черных и так хватает. Пусть и в Ист-Сайде черная физиономия примелькается».

Эйлин прижала к глазам бумажный платок, а другой протянула Натаниэлу.

— Когда рос, я только и слышал: Большой Майк да Большой Майк. Это имя у нас в доме поминали чаще родни.

Натаниэл помахал рукой, подзывая жену с детьми, и всех их познакомил с Эйлин.

Эйлин страшно смутилась, услышав, что мистер Вашингтон уже несколько лет как умер. Сказала: «Жаль, что я не знала» — и смутилась еще больше, поняв по лицу Натаниэла: ему и в голову не приходило, что она могла бы прийти на похороны его отца.

13

В феврале восемьдесят второго стало известно, что к концу семестра декан местного колледжа Бронкса уйдет на пенсию. Эду предложили занять освободившуюся должность и даже намекнули, что, возможно, когда-нибудь он станет президентом колледжа. Эйлин чувствовала себя словно гроссмейстер, сумевший правильно рассчитать развитие игры на несколько ходов вперед. Правда, согласиться на должность декана значило бы попрощаться с преподаванием, но об отказе и речи быть не могло. Эд и сам поднимется по общественной лестнице, и жену с сыном приведет наверх.

Работая в больнице Святого Лаврентия, Эйлин видела, как живут люди, достигшие высших ступенек этой самой лестницы. После работы она отправлялась погулять или проехаться на машине по Бронксвиллу. Эйлин не могла насмотреться на ухоженные газоны и великолепные дома, где за сияющими окнами столы ломились от деликатесов, будто на Рождество. Иногда, если машина была в ремонте, приходилось ехать на метро, но и это ей было в удовольствие. Станция «Бронксвилл» отличалась от других остановок необыкновенной чистотой. Никаких надписей на стенах, всюду сияют огни, из вагонов не спеша выходят дружелюбные люди. К непривычно просторной платформе подъезжал поезд, от которого веяло старосветской солидностью. По дороге к вокзалу Гранд-Сентрал мелькали за окнами сонные городки, пассажиры клевали носом. Если после работы возвращаться домой в такое волшебное место — вот тогда наконец начнется настоящая жизнь! Правда, и расходов прибавится. Вовремя Эду предложили повышение.

Эйлин казалось, что она ясно выразила Эду свою точку зрения, а он вроде все понял и не возражал, — но однажды Эд, придя с работы, сообщил, что отказался стать деканом.

— Преподавание важнее, — сказал он. — По крайней мере, на своих занятиях я могу обеспечить студентам уровень образования не хуже, чем в элитных школах.

Эйлин разозлилась неописуемо. Что за капризы, что за эгоизм! Она-то думала, что выходит замуж за серьезного человека. Ну конечно, он всегда умеет привести кучу аргументов: его-де никогда не привлекали чины, звания и большая зарплата. Он стремится к чему-то такому, философскому, чего не измеришь в цифрах и что не вознаграждается земными благами. Подобные речи раздражали все сильнее, но Эйлин как попугай повторяла их своим подругам, прячась за высокими понятиями долга и самоотверженности.

Ей хотелось, чтобы идеалистические доводы Эда оказались сильней ее прагматизма, и недели две она держалась, пока однажды за ужином не сорвалась и не выкрикнула, что устала жить в тесной квартире, пора бы хоть через пятнадцать лет найти жилье попросторней, а может, и собственный дом купить. Эд возразил, что семейство Орландо берет с них очень низкую квартплату и они благодаря этому могут откладывать на обучение для Коннелла, да притом избавлены от дополнительных расходов и прочей головной боли домовладельцев. В другое время Эйлин прислушалась бы и свела спор на нет, но на этот раз не стала обуздывать свою злость на постыдную трусость Эда. Чувствуя, что вот-вот ляпнет что-нибудь непоправимое, она велела Эду уложить малыша и, хлопнув дверью, выскочила из комнаты.

На другой день после работы Эйлин наконец-то приняла приглашение сослуживцев и отправилась в бар с компанией тех сотрудников, что никогда не спешили домой, к семье. Она твердо решила остаться как можно дольше и уйти одной из последних, пусть дома ее ждет малыш. И вдруг, едва пригубила первый бокал, вспомнился один особенно мрачный эпизод времен материнских загулов. Эйлин схватилась за кошелек, но все замахали руками и не позволили ей за себя платить. По дороге домой Эйлин решила: нельзя делать вид, будто ничего не случилось. На душе было неспокойно. Она словно слышала, как таймер отсчитывает оставшееся время их совместной жизни, если ничего не менять. Эйлин думала, что они рука об руку идут навстречу общей мечте, но чем дальше, тем труднее было воспринимать Эда как полноценного партнера на жизненном пути. А Эйлин было необходимо видеть в нем партнера, потому что она любила его до безумия, хоть с ним и бывало иногда ужасно трудно. Итак, она спасет его от самого себя — и заодно спасет их брак. Им необходимо переехать. Эд всегда к ней прислушивался. Правда, с годами он закоснел в своих страхах и привычках, и приходилось вопить погромче, чтобы до него докричаться, зато, раз услышав, он выполнял то, о чем она просила, если это не было ему совсем уж против шерсти. Эйлин тоже делала что могла. Настоящий дом нужен Эду не меньше, чем ей самой. Вся эта узость мышления оттого, что он со всех сторон огородил себя идеалами. Ему нужен простор, нужна передышка, чтобы привести в порядок мысли и развернуться как никогда. И вот тут-то Эйлин способна ему помочь.