Мы никогда не звали его Джо

Перед полицейским оцеплением они остановились, два генерала подняли на плечи министра обороны, вручили ему мегафон, и министр начал:

— Дорогие сограждане! Наше правительство бросило еще одну лопату земли на могилу демократии! Новый законопроект, насквозь дискриминационный по сути, обрекает честных тружеников на безработицу! Требуем новых рабочих мест! Требуем всеобщей занятости! Требуем гарантированной заработной платы, всех видов социального обеспечения…

Продолжить ему не удалось. С его стороны было непростительной ошибкой использовать лозунги, действовавшие на полицейских, словно красная тряпка на быка. Полиция, до сих пор безучастино взиравшая на происходящее, мгновенно воспрянула духом и обрела ясную конкретную цель — сработал условный рефлекс. Взлетела сигнальная ракета. Конники и гвардейцы с газометами, электрическими дубинками и собаками вновь обрели вкус к жизни и врезались в стройные ряды безработных военных. Было наглядно доказано, что сто полицейских с одним офицером, безусловно, превосходят в боевом отношении тысячу офицеров без единого солдата.

Через десять минут площадь опустела. Мусороуборочные машины сметали в кучу погоны, обрывки аксельбантов, ордена и фуражки.

Армия разваливалась. Солдаты толпами покидали казармы, унося и уволакивая казенное имущество — так как демобилизационного пособия им не платили. Было объявлено о создании «Ассоциации безработных военных» с зарубежными филиалами. Полиция по привычке моментально учредила слежку за активистами ассоциации и установила в ее штаб-квартире подслушивающие устройства, а парочку лидеров ассоциации на всякий случай арестовала, после чего принялась искать основания для их ареста и приговора. Уайтхауз напоминал осажденную крепость. Никто уже не занимался делом, считая, что глупо сидеть над скучными бумажками в разгар исторических событий. Только охрана трудилась не покладая рук, снимала репортеров с ограды, вытаскивала из каменных труб, а одного, вооруженного портативным землеройным агрегатом, изловили в буфете — бедняга плохо знал расположение залов и подрылся не туда. Там меня и нашла Алиса, едва прорвавшаяся к нам из города — кто-то из людей Стэндиша ее узнал и помог миновать полицейские заслоны.

— Веселишься? — спросила она.

— Есть причины, — сказал я.

Она отобрала у меня бокал и сообщила:

— Генерал Айрон Булл у Президента.

Через секунду я опрометью мчался в Овальный кабинет, прихватив на всякий случай пустую бутылку из-под шампанского. За всеми хлопотами мы как-то совершенно забыли о Президенте…

Президент сидел на столе и уплетал бананы, а генерал Айрон Булл стоял перед ним на коленях и о чем-то умолял с рыданиями в голосе, тыча пальцем в большой лист бумаги.

— Дя! — сказал Президент, скомкал бумагу и отшвырнул.

— Но, господин Президент… — заикнулся было генерал.

— Дя! — сказал Президент тоном, отметавшим всякую возможность дискуссии.

Генерал попятился к выходу. Стереотипы властно довлели над ним, и, вместо того, чтобы заорать: «Ах ты, наглая мартышка!», он цепко держал в памяти буквальный смысл сцены — президент распекает генерала…

Я поднял и расправил забытую генералом бумагу. Как и следовало ожидать, это была подписанная астрономическим числом офицеров петиция со слезной просьбой не губить их малых детушек, а также национальный престиж и нашу способность сдерживать натиск коммунизма.

— Дя! — сказал Президент, отобрал у меня петицию, скомкал и швырнул в урну.

— Господин Президент! — сказал я, — да вы, похоже, начинаете принимать самостоятельные решения!

— О! — сказал Президент, протягивая мне банан. Мы сидели на столе и жевали бананы. В дверь заглянул сенатор Пертингтон, лидер демократического большинства в сенате, председатель доброго десятка комиссий и подкомиссий, выпускник Причар-да, и прочее, и прочее. Он поманил меня, и я вышел, хотя Президент недвусмысленно выражал желание отослать прочь и этого визитера.

— Уговорите Президента отменить приказ о ядерном разоружении, — сказал Пертингтон.

— Мое влияние не безгранично.

— Ну, бросьте. Уговорите его. Я понимаю, что он не такой уж опытный политик, но неужели год в Уайтхаузе ничему его не научил?

— Видимо, нет, — сказал я. — Сенатор, меня давно интересует — как вы допустили, чтобы президентом страны стал шимпанзе?

Он взглянул на меня так, словно я предложил ему ограбить дом престарелых, предварительно зарезав его обитателей, а потом взорвать здание:

— Слушайте, Джордан, ваше привилегированное положение все же не дает вам права… Вы не смеете называть так Президента.

— Даже если он — шимпанзе?

— Вот что, — сказал Пертингтон. — Запомните раз и навсегда — президент нашей страны ни в коем случае не может быть этим самым… ну, вы понимаете. Даже если он, м-м… это самое и есть. Он — Джозеф Смит, избранник народа, и любой, именующий его обезьяньими кличками, может нажить кучу неприятностей. Так что помалкивайте. Уговорите вы его отменить необдуманные решения?

— Нет.

— Ну что ж, дело ваше, — сказал он ледяным тоном. — Я только хотел напомнить, что сенат собрался на экстренное заседание. Надеюсь, Президент не станет ломать сложившиеся традиции и найдет в себе смелость выступить перед сенатом? Не забывайте, что сенаторы — такие же избранники народа, как и Президент.

— Через час мы будем в сенате, — сказал я, — можете так и передать избранникам народа.

Он ушел, и я отправился к себе переодеться для поездки. Президент увязался было за мной, но я велел ему тоже идти переодеваться, и он ушел. Алиса прибирала бумаги у меня на столе. По радио передавали песенку о трех шимпанзе, встретивших марсианина. «Кто вы?» — спросил марсианин. «Мы почти люди», — ответили шимпанзе. «Почему — почти?» — удивился марсианин. «Потому что у людей очень глупая жизнь и мы не хотим становиться людьми», — ответили шимпанзе марсианину.

Интересно, подумал я, а Президенту не надоело еще быть Президентом? Все эти условности, нет рядом соплеменников, приходится постоянно носить одежду и пользоваться вилкой…

— Бедный, как тебя газеты ругают, — сказала Алиса.

— Ерунда. Им скоро надоест.

— Знаешь, я, кажется, начинаю тебя уважать.

— Быть не может, — сказал я искренне.

— Нет, правда.

— Ну и прекрасно, — сказал я. — Я рад, и мы с Президентом отправляемся сейчас в сенат давать отчет избранникам народа. Ох, и шуму будет…

Президент выбрал открытый лимузин — он очень любил открытые машины. Окруженный мотоциклистами кортеж выехал за ворота. Демонстрантов не было, только там и сям играли на скрипках и рисовали на асфальте картинки безработные полковники. Погода стояла чудесная. Мы включили радио и узнали, что акции военных предприятий вообще ни черта уже на бирже не стоят, армия продолжает разбегаться, и это перекинулось уже в Европу, затронув пакт «Норд»…

— О! — сказал Президент, гордо поглядывая на нас.

— Вот именно, — сказал я. — Дик, что вы думаете о шансах Президента на второй срок?

Стэндиш, все время беспокойно оглядывавшийся по сторонам, не оборачиваясь ко мне, сказал:

— Прежде чем говорить о втором сроке, нужн… Хлесткие щелчки вплелись в ровное журчание моторов, наш водитель затормозил, и машину развернуло поперек дороги, что-то острое обожгло мне плечо. Что-то теплое плеснуло в лицо. Стэндиш молотил кулаками по борту лимузина и рычал:

— Говорил я тебе, болван! Мотоциклисты сбились в кучу, мимо нас промчались телохранители с искаженными бледными лицами, выли сирены, хрустело стекло, кто-то кричал, может быть, кричал я…