Мы поднимались в атаку

Посетить ее деревню оказалось сверх сил - побоялся глаз ее матери, бабки, сестры. Хотя ни в чем не виновен перед этой семьей.

–  Подъе-о-ом!

Хватаю и натягиваю штаны-галифе. Сапоги, прошедшие «реанимацию», в латках, но жив-вут, родимые!

–  Выходи на физзарядку!
– гремит новая команда.

Вылетаем сквозь клубы пара в сенях вместе с Василием Барашковым; он - крепыш с симпатичными родинками на круглом лице. Бежим по очищенному от снега плацу.

Мы учимся на курсах артразведчиков. Похожий на деревню небольшой городок к северу от Горького, приютил нас.

Атлет- физкультурник, который «кантуется» тут всю войну, велит бежать к реке. Курсанты цепочкой несутся мимо женщин, тяжело шагающих вверх по улице под коромыслами с ведрами речной воды. Они останавливаются и смотрят нам вслед. Так глядят во время войны: «И мой так же бегает (или бегал)».

–  На утреннюю поверку становись! Р-равняйсь! Смирна!

Строй бодро шагает к столовой.

–  Запевай!
– приказывает старшина.

Артиллеристы, точней прицел!

Наводчик зорок, зарядчик смел,-

заводит белорусским говорком Вася, подхватываем:

Врагу мы скажем: «Нашу Родину не тронь,

А то откроем сокрушительный огонь!»

Завтрак уничтожаем быстро (как, впрочем, и обед, и ужин). Тут не фронт - тыловая норма. Программа жесткая, выходные дни - как исключение. Война ждет нетерпеливо. Не хватает еды, сна; на фронте каждый час погибают мои товарищи. Надо не замечать трудностей солдатского бытия. А зима выдалась суровая.

Перед новым, 1944 годом метель бушевала неделю. Завалило дороги. Город оказался отрезанным от базы снабжения, что в полусотне километров, на станции Уренья. Курсы остро нуждаются в горючем и особенно - в продовольствии. Лошадям, а тем более автомобилям не пройти. Никто извне помочь не может: начальник курсов полковник Раев и все мы можем рассчитывать только на свои силы. Остается одно: снарядить за продовольствием лыжников.

Утром гремит непривычная команда:

–  Отставить физзарядку! Умыться - и на построение!

Пожилой старшина Жмаченко с протезом вместо левой кисти говорит:

–  Трзба двадцать пять хлопцев для ответственного лыжного перехода.

Щедрова, правофлангового, старшина хлопает по плечу и идет дальше.

Меня в детстве хвалили за «усидчивость», «начитанность», а я из кожи вылезу, чтобы доказать свой спортивный талант.

Обращается курсант Барашков:

–  Разрешите мне пойти. Я на школьных кроссах за город Минск призы брал. Прошу зачислить, не подведу,- отчаянно врет Вася.

Жмаченко кивает и говорит почти торжественно:

–  Возглавит отряд преподаватель лейтенант Тулин. Зараз вас обмундирую и - счастливого пути!

Лейтенанта мы за глаза зовем Витей. Он неотработанным голосом подает команду (кажется, с трудом удержался, чтобы не добавить «пожалуйста!»):

–  Напра-во! К выходу шагом марш!

У деловитого Жмаченко все заготовлено, точно в разведку посылает. Вхожу первым. Он быстро и зорко оглядывает меня с головы до ног:

–  Валенки на твои ножищи сорок четвертый номер. Та-а-к, получай! Шлем-буденовка с шерстяным подшлемником пятьдесят восьмой размер - держи! «Сидора» одного размера, бери!
– кидает вещевой мешок.- Распишись в получении имущества.

Улица встречает нас морозным ветром. Мне предстоит топать первым. Я приучил себя на войне не оглядываться на соседей. Иначе незачем было идти добровольцем, стремиться на передовую, вступать в партию.

Тулин командует:

–  Надеть лыжи! За мной!

Я скоро взмок. Сбилось дыхание. У поворота на деревню Хохониха - павильончик автобусной остановки. Рейсовое движение отменено: автобусы на фронте, возят раненых. Здесь мы устраиваем привал, затем движемся дальше.

Всюду с нами на равных лейтенант Тулин. Он не богатырского сложения, и ранение о себе напоминает, но ни от одного задания не отказывается. Теперь ведет нас на лыжах в Уренью.

За снежной мутью остается Хохониха, громадины деревьев сжимают дорогу.

–  Товарищ лейтенант, меняемся местами.

Первому надо выбирать путь, не сбиваясь с большака, чтобы не угодить в кювет, предупреждать о крутых склонах и подъемах.

Морозный нахлест ветра выбивает слезы из глаз, рвет полы шинели, заползает под одежду к разгоряченному телу.

Через час лейтенант решительно обгоняет меня, идет впереди колонны.

–  Как вас зовут, товарищ Щедров?
– спросил обернувшись.

Я назвался.

–  Что, Юра, делаем привал?
– Виктор чувствует необходимость посоветоваться.- На полпути деревня Арьюша, но до нее без отдыха не дойти.

Дорога, переметенная снегом, ухает в овраг и с какой-то безнадежностью упирается в деревянный мосток с выбитыми досками настила и ломаными перилами. Сбоку, вмерзнув сдувшимися скатами в речной лед, косо кренится брошенный автоприцеп. Гиблое волчье место. Не знал я, что оно окажется связанным с моей судьбой…

–  Вперед!
– Лейтенант, стуча лыжами, первым вступает на мост.

«Каково тут машинам ездить?» - я ежусь. Видимо, круто прижало водителя, если он в пору, когда каждая вещь на строгом учете и спрашивают за нее по законам военного времени, оставил прицеп, который до весны не вытащить.

Согнувшись, заслонив рукавами лицо, я зло, упрямо двигаюсь по дороге. Кажется, идем не полдня, а много больше. В хорошую погоду при нормальном питании переход выглядел бы почти прогулкой. Теперь мы не пришли к Арьюше, а пробились к ней сквозь буран и мороз. В мирное время нас не пустили бы сюда в адову погоду, а если б пошли, то получили призы, грамоты. Когда боевые и трудовые подвиги стали нормой поведения, не приходит в голову, что совершается необыкновенное, лежащее за пределами возможностей.

Выходит старик и начинает допытывать: кто, зачем тут, куда идем. И категорически заявляет:

–  У нас в бурю не ездють и не ходють, в доме сидять. Рисковые вы парни, курсанты! На моей памяти раз было: в гражданскую молодые красные армейцы в сходную погоду банду приканчивали. На вас буденовки одеты, как на тех конниках…

Эти слова и стали для нас высшей наградой. А дед вдруг спохватывается:

–  Эх, милыя, да вы совсем доходите! Скореича идите угрейтесь. Пока не установится погода, вам в Арьюше гостями быть.

Возле дома, в который входим Виктор, я, Вася и десяток других курсантов, стоит занесенная по радиатор полуторка. Мы отдаем хозяйке пшенный концентрат, просим ее сготовить кашу, да поскорее.

А лейтенант отвечает деду:

–  Сотни людей мы, отец, голодными оставим, если вовремя не вернемся. В Ленинграде, как думаешь, непогоду пережидали?

Дедок ручкою махнул, поскреб под шапкой затылок и указал на девчушку лет шестнадцати в лыжном костюме, сидевшую у окна (ее я принял за дочку хозяев):