Мы против вас
Шрифт:
– Слушай!
Беньи обернулся. Голос Маи сел.
– Я надеюсь, что твоя история кончится хорошо.
Юный мужчина лишь кивнул и отвернулся, прежде чем она сообразила, что это значит для него на самом деле. Юные женщины еще стояли на берегу, когда он нырнул в озеро и поплыл прочь.
Ана следила за его руками, разрезавшими водную гладь, прищурившись, смотрела, как он, напрягшись всем телом, выбирается на противоположный лесистый берег. Такой же печальный и дикий, как он сам. Ана удовлетворенно прикусила нижнюю губу. А поймав осуждающий взгляд Маи, только фыркнула:
– Ну что? Я только подумала, что… ну, что ему не обязательно было сразу удирать. Мог бы и присмотреть, пока я купаюсь…
– У тебя с головой проблемы. – Мая постучала себя по виску.
– Что? Да ты видела, какие у него бицепсы? Он бы покараулил,
– Спасибо! Хватит! Еще слово – и вылетишь с моего острова!
– Чего-чего? Он уже и твоим стал?
Мая расхохоталась. Ее лучшая подруга – самая мозговитая кретинка из всех ее знакомых. Ана на свой извращенный лад пытается сделать так, чтобы все стало как было: парни, секс, жизнь, мир. И начинает с того, с чего начинают все выжившие: прикалывается.
Они оставались на острове почти все лето. Ана совершала короткие вылазки домой, за провиантом, но больше для того, чтобы вынести пустые бутылки с отцовской кухни. Она всегда возвращалась до наступления темноты и следила, чтобы Мая не голодала. Однажды утром Мая проснулась оттого, что ее подруга стояла нагишом в озере и, ругаясь в воду, пыталась изловить голыми руками рыбу, потому что так делал какой-то придурок в телепередаче про выживание; с тех пор Мая не звала подругу иначе, как «Горлум». Ана, в свою очередь, впервые увидев Маю голой, прокомментировала границы ее загара по краю футболки и шортов: «Из тебя получится годный папаня. Ты загорела, как приличный отец семейства после отпуска». Это было последнее лето, когда они пели во весь голос, отплясывали кто во что горазд и спали под звездным небом, не зная кошмарных снов. Мая играла на гитаре, спокойно и свободно. Она еще не знала, что через десять лет каждый концерт своего турне будет начинать композицией, сочиненной на этом острове. Она сделает татуировки на руках – на одной гитара, на другой ружье, – а песню посвятит лучшей подруге. И назовет «Остров».
Беньи бегал в одиночестве в другой части леса. Он нашел себе новое убежище, он долго учился находить такие места. Он стал мужчиной, который ничего не принимает как данность. Это дети считают какие-то вещи самоочевидными. Что лучший друг будет с тобой всегда. Что тебе можно быть самим собой. Что ты имеешь право влюбиться в кого захочешь. Для Беньи ничего самоочевидного больше не осталось, он просто бежал и бежал по лесу. В конце концов мозгу перестало хватать кислорода, и Беньи больше ничего не чувствовал. Тогда он залез на дерево. И стал ждать ветра.
Человек должен сдерживать свои обещания. Это первое, чему учат детей, едва они начинают говорить. В детстве Мая заставила отца пообещать, что ей разрешат стать астронавтом, и Петер пообещал, как всякий родитель. Он обещал и другое: что никто никогда не причинит ей зла. Что все устроится и будет хорошо. Хотя знал, что это неправда.
После всего, что случилось той весной, Петер спросил дочь, не хочет ли она уехать из Бьорнстада. Она сказала: «Нет. Потому что это и мой город». Петер спросил, что он может сделать для нее, и Мая ответила: «Создай клуб еще лучше, для всех». И он пообещал.
Петеру вечно не хватало слов. Он был не мастер рассказывать, как он любит детей и жену; Петер полагал, что любовь подтверждается делом. Но что и как он подтвердил теперь? Кроме того, что он – лузер?
Петер затормозил у «зебры». Молодой папа с дочкой лет восьми-девяти переходил дорогу. Папа держал дочку за руку, по виду девочки было ясно, что она уже лет сто как выросла из таких вещей. Петер едва удержался, чтобы не выскочить из машины и не крикнуть молодому отцу, чтобы тот никогда не выпускал руку дочери. Не выпускай ее никогда. Никогда!
Когда у Петера и Миры родился их первый ребенок, Исак, Мира сказала Петеру: «Вот кто мы теперь в первую очередь. Родители. А все остальное – во вторую». Конечно, Петер и так это знал. Это все знают. Никакого выбора у тебя нет: жертва чувственной агрессии, ты превращаешься в собственность в ту минуту, когда впервые слышишь плач своего ребенка. Отныне ты прежде всего принадлежишь этому существу. И когда с твоим ребенком что-нибудь случится, виноват будешь только ты.
Петеру хотелось выскочить из машины и заорать тому отцу: «Не спускай с нее глаз, никому не доверяй, не отпускай ее на вечеринки!»
Когда умер Исак, Петера спрашивали: «Где взять силы, чтобы такое пережить, чтобы справиться?»
Петер мог ответить только одно: справиться с таким невозможно. Просто живешь дальше. Какая-то часть твоего эмоционального мира включает автопилот. А теперь? Петер не знал ответа. Знал только, что если с твоим ребенком что-то случилось, то неважно, кто виноват; виноват всегда только ты. Почему тебя там не было? Почему ты не убил негодяя? Почему оказался плохим отцом?Петеру хотелось прокричать все это папаше на переходе. «НИКОГДА НЕ ВЫПУСКАЙ ЕЕ РУКУ, ПОТОМУ ЧТО ИНАЧЕ ЭТИ СВОЛОЧИ ОТНИМУТ У ВАС ВСЮ ВАШУ ЖИЗНЬ!»
Но Петер только тихо заплакал, впившись ногтями в руль.
Остров
Когда Петер возвращался домой поздно, Мира обычно засыпала на диване. Неоткрытая бутылка вина, два бокала на столе, безмолвный укол совести: ему напоминают, что его ждали. Что кому-то было больно оттого, что он не пришел. Петер осторожно на руках относил жену в постель и засыпал, дыша ей в спину.
Долгое супружество состоит из вещей настолько мелких, что когда мы теряем их, то даже не знаем, где искать. Из того, как жена словно бы нечаянно дотрагивается до тебя, когда ты моешь посуду, а она варит кофе, как ее мизинец ложится на твой палец, когда вы одновременно опускаете руки на стол. Того, как твои губы скользнут по ее волосам, когда она стоит у кухонного стола, а ты просто идешь мимо, и оба вы смотрите в разные стороны. Когда два человека любят друг друга так давно, что прикосновения перестают осознаваться и становятся инстинктом; когда, встречаясь между прихожей и кухней, тела сами находят друг друга. Когда, выходя из дома, она вкладывает руку в твою точно по ошибке. Микростолкновения тел, день за днем, постоянно. Такое не придумать никакому инженеру. И никто не знает, почему все это кончается; просто два человека начинают жить параллельно, а не вместе. Однажды утром у них не получается посмотреть друг другу в глаза, их пальцы ложатся на стол в нескольких сантиметрах друг от друга. Они ухитряются разминуться в прихожей. И больше не наталкиваются друг на друга.
Петер открыл входную дверь уже после полуночи. Мира знала – он надеется, что она спит, поэтому притворилась спящей. Бутылка на столе была пуста, рядом стоял всего один бокал. Петер не отнес жену в кровать – просто накрыл ее, лежавшую на диване, одеялом. Постоял несколько минут – может быть, ждал, что она перестанет притворяться спящей. Но когда она открыла глаза, Петер уже был в ванной. Он запер дверь и уставился в пол, а Мира так и лежала на диване, уставившись в потолок. Они больше не знали, что сказать друг другу. Все имеет свою точку невозврата, и, хотя «разделенная радость – радость вдвойне», мы упорствуем во мнении, что скорбь работает иначе. Может быть, это неправда. Двое тонущих со свинцовыми ядрами на ногах вряд ли спасут друг друга, если будут держаться за руки, – они просто утонут вдвое быстрее. Нести разбитое сердце другого под конец станет невыносимо.