Мы с тобой. Дневник любви

Меня задевало чем-то, и непонятно было, откуда взялось у неё, столь робкой, такое самоутверждение, когда она мне говорила: «Вы ещё не знаете, какая я и что я могу!»

«Такая умная, — думал я, — и так хвалится». Несколько месяцев длилось у меня недоумение, как вдруг я понял: это с такой страстью она жаждет любви, что, представляя себе возможного любимого, видит себя той, какой могла бы быть, если бы она его дождалась.

Анализ ожидания жениха в душе девушки (тут вся Л.!) и разгадка всей её заманки (заманивала доступностью в недоступность...).

Вдыхаю аромат клейких листиков черёмухи, ландышей, слушаю соловья, иволгу, горлинку и думаю — не устаю думать и при таком счастье.

Неужели, — думаю я, — стал бы заниматься зверями, птицами, собаками и кататься по свету, если бы знал, что на том же самом земном шаре, в той же самой стране, в той же самой Москве, где-то возле Тишинского рынка, живёт моя В.

Да знай я, что она где-то живёт и ожидает меня, я бы к каждой интересной женщине подходил и в опыте с ней узнавал, не она ли В. Но не буду говорить о том, что жизнь свою продремал: ведь множество же людей, и не такие глупые, как я, хорошо зная о существовании своей В., растрачивают силы свои на чужих и не находят свою. Я же, как ребёнок, очарованный игрушками и сказками, сберегал свои силы, и В. сама пришла ко мне.

Всю ночь мы проспорили, утром в лесу спор дошёл до того, что я стал защищать художество как создание новой и лучшей реальности, как воплощение.

На это она возражала делами Олега: он тоже стремился создать новую реальность, но не мог, и «плоть» не досталась ему.

На это я возражал, что О. был молод и не владел в достаточной мере силой родственного внимания: не понял её. А если бы понял, то стал бы жить с ней как я, появились бы дети и он узнал бы...

Она не соглашалась.

Так в споре мы подошли к реке Нищенке. Тут на берегу стояла старая седая кобыла, возле неё на траве валялись два гнедых жеребёнка, её дети: годовалый и новорождённый.

Мы видели, как кобыла, наклонясь, коснулась губами своего жеребёнка.

Так в молчании у лошадей совершалось то самое, о чём люди говорили и не могли договориться всю ночь и утро. Это молчание было земным полюсом достижений святых людей. Там тоже молчание при достижении Целого.

Человек, имеющий постоянное общение с вечностью, в малых земных делах должен быть образцом для всех маленьких людей, лишённых дара чувства вечного в мире. Вероятно, это до крайности трудно, и вот отчего пустынники жили в пустыне, а художники создали себе особый растрёпанный вид и обстановку художественного беспорядка.

Современные художники, однако, забросили это и стремятся внешним своим видом не отличаться нисколько от прочих людей. Наверно, так будет с прочими «пустынниками» мысли: они не будут никуда уходить и, оставаясь на месте, особенным усердием и поддержкой внешнего порядка в «малых делах» создадут себе непроницаемую для постороннего взгляда «пустыню». Будущий пустынник будет иметь свой автомобиль, самолёт, окружит себя техническими усовершенствованиями и особенно обратит внимание на свои костюмы.

Вечером мы простились с ней на несколько дней, проводил до шоссе. На обратном пути её мать говорила мне о трёх вещах: 1-е, что над Лялей должно быть твёрдое руководство; 2-е — она очень трудная и её надо претерпеть и 3-е, что нельзя тоже и не давать ей воли и не доверять.

На это я ответил, что руководства я вообще не беру на себя и совершенно к нему не способен; пока я настолько верю сейчас в себя и в неё, что она не должна поступать самовольно сама по себе, а только как надо. На 2-е (претерпеть), я ответил, что я уже претерпеваю, но пока мне всякое лишение свободы сладостно, мне даже иногда кажется, что мог бы ради неё не писать, хотя очень возможно, что в этом обманываюсь. А на 3-е — о предоставлении ей свободы — ответил, что свобода в её руках, но глаз — мой: пока люблю — глаз моих с неё не спущу, пусть мне это даже будет стоить таланта. Впрочем, я глубоко верю, что, растворяя свой талант в любви, я себе что-то наживаю.

— А что это значит: глаз не спущу?

— Это значит, — ответил я, — что любовь есть движенье, и надо, двигаясь вперёд, самому следить глазом за другим. В этом движении есть две опасности. Первая состоит в удовлетворении каким-нибудь достижением и возникновении чувства собственности: эта опасность приводит к слепоте. При остановке из-за собственности друг исчезает из глаз. Другая опасность, что в собственность превращается ценность, взятая не из души другого, а из собственной души: иногда увлекает своё, только своё, хотя бы великое даже.

И вот если ты хочешь вместе с другом к Правде идти, то не верь звезде своей, откажись от неё. Помни всегда, что эта опасность страшнейшая, что это весы, на которых взвешивается и проверяется вера твоя и вера твоей возлюбленной.

Это испытание, в котором ты отказываешься от своего Бога, с тем чтобы, если он Бог настоящий. Он больше бы полюбил тебя и на твой путь поставил твою возлюбленную. Это испытание, в котором ты своему обманчивому прежнему Богу говоришь: «Отойди от меня, Сатана, мой единственный Бог живёт в сердце моей возлюбленной».

Весна в этом году запоздала недели на две и вдруг принялась догонять: только-только развернулась берёза и заблестели её клейкие листики, как уже смолкла брачная песня самцов и самки сели на яйца.

После знойного дня наступил вечер не прохладный, а только не жарко. И такая тишина! Мне кажется, я никогда не слыхал такой тишины — ни одной птички, и только изредка жук прожундит.

А давно ли, давно ли была ещё такая ужасная борьба солнца с морозом, и как тогда, после победы солнца, бросилась вся тварь на свою «любовь»! Теперь же вечером в этом молчании было так, будто их бог, вполне удовлетворённый, сел у реки покурить и дым его туманом поднимался над рекой. Ему теперь осталось только курить — самки его сели на яйца.

Мы осмерклись, сидя на изгороди, как куры на шестке. Вместе с природой я чувствовал удовлетворение и тоже покуривал, как бог у реки. Так мне ясно было теперь, почему у животных их акт размножения совершается всегда целомудренно, а в слова «животное чувство» мы, люди, вложили свой грех: вся тварь совершает свой жизненный акт бессознательно, и грех человека состоит в разделении души на плоть и дух в их борьбе.

Не отсюда ли происходит и всё сознание, с тем чтобы всё разделить и потом, поставив всё на свои места, спрыснуть всё живою водою творчества жизни и воскресить в единстве и радости.

Вот моя подруга рядом сидит со мной на шестке.

— О чём ты думаешь, милая?

— Я думаю, — отвечает она, — что хозяин наш прав: чтобы десять кур прокормить, нужно в месяц не меньше двух-трёх пудов зёрна. Он хочет кур променять на масло и только двух курочек оставить себе для забавы: на двух у него хватит зёрна.

— Придётся кормить трёх, — сказал я, — необходимо оставить себе петуха.

— Ах, как же это я забыла про петуха, — но как ты думаешь, может быть, петуха совсем не надо зерном кормить?