Мы строим дом

Я видел, как тетка замерла, выслушивая моего приятеля, перевернула блеснувшую на солнце косу, что-то сказала и стала сердито вжикать по ней брусочком. Приятель, оглядываясь и спотыкаясь, побежал обратно.

Потом мы ели пышные слойки с сахарной пудрой и смотрели из кустов, как паровоз въезжает на поворотный круг и крутится на нем, нетерпеливо стреляя паром.

Что такое коммунизм, мне вскоре популярно объяснил Феликс. Я понял только одно: всего будет так много, что никто не захочет тащить в свой дом барахло, которое надо чинить, охранять и протирать влажной тряпочкой. Нужна тебе машина -- берешь напрокат и едешь. Нужен костюм или пальто на зиму -получай. Поносишь, потом отдашь. То же с велосипедами и спиннингами. Конфеты и вафли будут лежать штабелями, и никто не станет считать, сколько ты взял. Хочется -- ешь. Машины будут добывать уголь, варить и отливать металл, колоть дрова и подметать улицы. Мы будем только нажимать кнопки и улыбаться.

Феликс особенно уповал на могущество техники.

Ему было тогда двадцать пять лет, он работал радиомехаником в порту и вечерами мастерил телевизор "КВН". Я садился рядом с ним на низенькой табуретке и ждал, когда брат попросит меня что-нибудь подержать или принести. "Да не суетись ты, -- одергивал меня Феликс.
– - Возьми спокойно проводок и держи. Вот так.
– - Он отдувал едкий канифольный дымок и, загадочно взглянув на меня, рассуждал: -- Вот будет у меня сын, дам ему вместо игрушек трансформатор -- пусть привыкает к технике. Или дрель. Какая ему разница, чем играть..."

Тот первый "КВН" с маленьким зеленоватым экраном прожил в нашей семье долго. Мать сделала для него холщовый чехол с вышитой на месте кинескопа тройкой скачущих коней и, когда вечером приходили соседи со своими стульями, торжественно снимала его и щелкала ребристой ручкой...

Феликс в то время за два года одолел три курса электротехнического института. Но дальше учиться ему стало неинтересно, и он зарылся в книги и самодельные приборы. Феликс "искал направление" и за год поменял восемь мест работы. В девятом он нашел то, что искал. Но пришлось оформиться подсобником -- иных вакансий не было. Феликса переполняли идеи и мало волновало, кем он числится.

Через год его назначили ведущим инженером. В трудовой книжке так и записано: переведен из подсобных рабочих в ведущие инженеры лаборатории в"-670.

Об этом я узнал совсем недавно.

Мы строим дом. Дело дошло до стропил, на которые ляжет крыша. Это уже не шутки.

Если залезть на вершину сруба, то увидишь под собой крышу старого дома с законченным квадратом трубы. Дом стоит, как в просторной коробочке, обнесенный толстыми бревенчатыми стенами, и ему, наверное, грустно. Он догадывается, что дни его сочтены, и новая крыша, высокая и шиферная, даст приют этим людям, которых так хорошо знает.

Планки, прижимающие влажный от моросящего дождя рубероид, поросли мохом. Краска на стенах облупилась, и доски отливают сизым голубиным цветом. Наш старичок нахохлился и угрюмо смотрит в землю. Хотя какой он старичок?.. Мой ровесник, ему нет и тридцати.

Ко мне наверх поднимается Феликс и, ухватившись рукой за укосину стропил, смотрит вниз.

– - Вот бы отец порадовался, -- стараюсь бодриться я.
– - Такой домина...

Феликс молчит. Наверное, он представляет отца, с удивлением оглядывающего нашу постройку. "Угу..." -- говорит он, и я начинаю спускаться .

Феликс наваливается грудью на стропилину и смотрит вниз, на залатанную крышу. Его недвижимая фигура в старом отцовском макинтоше долго вырисовывается на фоне серого вечернего неба...

И никто не знает, что Феликс умрет через два года, вскоре после того, как мы построим дом. Дом, которым он хотел всех нас соединить.

И вот приходит время разбирать остатки старого дома. Комната. Кухня.

Мы решаем делать это в будни, узким кругом. Еще с вечера приезжает Феликс. Последняя ночевка в старых, много видевших стенах. Завтра этого дома не будет...

Феликс ходит по комнате, заложив за спину руки. Поскрипывают и прогибаются половые доски. Мы не спеша готовимся к ужину. Брат останавливается и трогает рукой потолочную балку, с которой свисает лампочка на шнуре. И я не знаю, о чем он думает: о том ли, что балка прочная и завтра легко не дастся, или вспоминает, как много лет назад вошел с окаменевшим лицом в эту комнату, чтобы попрощаться с матерью.

...Июль стоял синий, знойный, и мать все откладывала поездку в Ленинград для сдачи крови. Она чувствовала себя неважно, но откладывала. "Успеется, Коля, успеется, -- мать пила пахучие капли и, посидев в тенечке, шла стирать пеленки внука.
– - Куда я сейчас по жаре поеду? Наш пункт на ремонте, надо искать другой. Димка капризничает, Надежда еле ходит, того и гляди молоко пропадет. Вот дождь пойдет, и я съезжу. Дотерплю..."

– - Шура, ты с этим делом не шути!
– - сердился отец.
– - Уже неделю как просрочила. Я по себе помню: организм облегчения требует -- привык. Давай я с тобой съезжу .

Надежда спала как сурок, днем ходила с изможденным лицом, и мать вставала по ночам к плачущему внуку. Я ночевал на чердаке.

В то утро отец ушел за грибами один, не добудившись меня.

Но через час его вытолкнула из леса неведомая сила, и он уже подходил к калитке, когда я с сандалиями в руках выбегал с участка, чтобы вызвать "скорую".

"Мама умирает!.." -- только и успел крикнуть я, и отец, охнув, бросил корзинку и побежал к дому.

...И потом в автобусе, когда мы ехали с кладбища, кто-то сел рядом со мной и попытался привлечь к себе. Я не хотел, чтобы меня жалели, и хмуро повернулся к окну. Я еще надеялся, что это сон. Снились ведь и раньше кошмары.

"Да-а, -- вздохнули сзади, когда ветки деревьев перестали хлестать по крыше автобуса и мы выехали на шоссе.
– - Блокада свой оброк собирает... Такая молодая -- пятьдесят семь лет..." И я услышал то, что уже знал: матери требовалось вовремя сдать кровь. Восемьсот граммов. Привычка.

Мне еще долго чудилось при виде женщины в кремовом плаще, что это идет мама своей легкой походкой. Сейчас она подойдет...

Феликс поскрипывает полом, иногда останавливается и отрешенно смотрит в угол комнаты или на стол. Саня, не замечая никого, режет хлеб. Никола, закусив губу, бьет на кухне мух. "Ах ты, собака!
– - лупит он журналом по стене.
– - Будешь у меня знать!.."

Я выхожу на улицу. Сквозь листву пробивается от дороги свет. Темнеет погреб раскрытой дверью. Скамейка. Лужи. Покосившийся местами забор. Сколько всего было на этом участке земли...

Стукает калитка, и я слышу негромкие голоса сестер. Вот так новость! Приехали на ночь глядя.

– - Чего это вы?..

– - С домом попрощаться...

– - А мы как раз за стол садимся, -- я целуюсь с ними в темноте.
– Идите, я сейчас.

Утром мы разводим костер и несем к нему старые тряпки, матрацы, обувь... Сестры заступаются за некоторые вещи, но Феликс неумолим:

– - Сжигаем все, что горит. Кроме того, что на нас и постельного белья.

– - Постой, Феликс...-- испуганно смотрит Никола.
– - А инструмент? Топоры, стамески...