Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

— Ну что ты! А может, так и бывает, как написано, и только у нас с тобой по-особенному. Как ни у кого.

— Это всем так кажется, и Даше, например, и Ивану Ивановичу.

В эту минуту по цепи передали приказание:

— Титова к комиссару!

И я побежал. Но едва только сделал несколько шагов, как раздался тяжелый взрыв, заглушивший гул моторов.

— Вот так действительно и бывает, — улыбнулась мне Аня, слегка побледнев.

Я выбежал на берег к большому камню, из-за которого Кархунен наблюдал за действиями наших самолетов.

Над озером кружились три самолета, и так радостно было видеть, запрокинув голову, красные звезды на их широких плоскостях.

Они разворачивались над лесистой высоткой на противоположном берегу и уже оттуда пикировали на две избы и сарай, стоявшие на открытом каменистом наволоке.

Вслед за первой бомбой в землю метнулась вторая, третья…

— Видишь? Видишь? — Комиссар пальцем показал мне на несколько черных фигурок, которые, согнувшись, выбегали из избы.

Никто из них не ожидал, что советские самолеты налетят и будут бомбить три лесные хижины, затерянные на берегу огромного карельского озера.

У каждого самолета, по всей видимости, было по четыре бомбы. Положив их очень кучно у избушек, летчики сделали круг над озером и ушли…

Через час, самое большее, летчики будут у себя дома. Они станут рассказывать про то, как бомбили, про то, что они не видели нас, про… да мало ли про что… Они пойдут в столовую и будут ругать повара за неважный обед, потом подойдут к радио и будут слушать голос Москвы — одним словом, они будут дома… Дома, до которого нам еще пешим ходом по прямой более ста километров…

Перед избами был разложен костер. Взрывной волной или прямым попаданием он был разметан и потушен.

— Ну, теперь нельзя терять ни минуты. — Кархунен выстрелил.

Это было сигналом атаки.

Пробирались через кусты, ветви хлестали по лицу, но мы бежали на мысок, к двум избам и сараю.

Мы стремились поскорее дорваться до рукопашной. Мы бежали и кричали «ура», готовые каждую секунду лечь костьми, а в нас никто не стрелял, и сарай и избы оказались пустыми.

Все были рады. Мы вырвались. Мы сделали все, что надо, и теперь уже пробьемся к своим.

Самолеты не зря бомбили лесные избушки. Около разметанного костра Лось нашел разбитый «максим», в избе, у которой взрывная волна сдвинула набекрень крышу, стоял свеженький, только что заряженный «льюис».

Под столом стояло несколько ящиков с патронами. Тут же валялись сапоги, портянки.

Было ясно, что зверь только что выкурен из своего логовища.

Если бы они защищали мысок пулеметами, нам пришлось бы круто. Но, к счастью, они бежали, и надо было немедля организовать переправу.

Лось, схватив топор, оставленный фашистами, отошел в сторону и стал рубить молоденькую сосенку. Немало их потребуется на плоты. Но Иван Иванович уже взобрался на перекошенную крышу и стал бросать оттуда доски.

Отец и Матти Ниеми возились, разбирая бревенчатую стену сарая. Самолеты помогли нам. Взрывные волны расшатали стены изб, поставленных без фундаментов, углами прямо на прибрежные валуны.

Люблю я родные избы, их красивые бревенчатые стены, на которых так многообразна игра света и тени. Полны очарования и старые, темные бревна, которые лучи солнца окрашивают в самые разнообразные тона, и новые срубы, отливающие блеском, еще более ярким от темных полос мха в пазах. А какие чудесные резные наличники над окнами в нашем селе! Довелось мне однажды побывать в Кижах. Я стоял внизу у пристани и никак не мог наглядеться на ступенчатую, многоглавую, веселую и строгую, прекрасную древнюю церковь.

Шокшин корил меня не раз за то, что я так привержен к разным крылечкам, и называл мои вкусы отсталыми. Он и сейчас вспомнил об этом.

— Смотрите, как ловко работает любитель деревянной архитектуры! Ты действуешь, Николай, непоследовательно, — кричит он с крыши соседней избы, глядя, как я срываю целый венец, — уничтожаешь то, что любишь. Я вот действую последовательно, и я рад, что это не бетонные пакгаузы.

У меня нет времени и охоты вести с ним словесную перепалку, все мои мысли поглощены тем, чтобы оттащить и положить в основание плотика бревно, сорванное с первой избы.

Это действительно было счастье, что на мысу стояли избы. Самый удобный и готовый материал для плотов.

Кархунен приказал строить маленькие плоты — на четыре-шесть человек. Это легче. В случае же аварии или боя при переправе у нас были бы небольшие потери.

В работу пошли и веревки, и лямки от заплечных мешков, и обмотки с ног.

Аня и Даша сидели на берегу и вязали жгуты из соломы, которой было сколько угодно на чердаках разрушенных изб.

Просто удивительно, как ловко работал отец. Пока я связывал одно бревно с другим, он успевал связать шесть. Так же неумело, как и я, сколачивали плоты Шокшин и Сережа. Зато под руками Ивана Ивановича и Ниеми плоты словно вырастали сами.

Правда, мне немного мешала чашечка в кармане. Я боялся ее разбить.

— Береги сапоги! — сказал отец, когда я вошел в воду.

Нечиненый сапог сразу же наполнился холодной водой, а починенный стал словно непроницаемым. Я снял сапоги и сунул в мешок. Босиком было легче. Большинство ребят тоже разулись. Я выпрямился и огляделся.

От нашего мыска до противоположного берега было с километр. Тот берег сразу же вырастал над гладью спокойного озера скалистой, поросшей густым сосняком высоткой. За нею уже была «ничейная» зона, а там наша, наша земля. Даже сосны на том берегу, озаренные дневным солнцем, показались стройнее, чем сосны на этом берегу. А высокая прибрежная плакучая береза, какая она замечательная! В ней было неуловимое сходство с Аней и с моей младшей сестренкой.

Плыть нам предстояло по открытому месту, напрямик. Слева на озере, в сотне-другой метров от переправы, зеленели два небольших островка. Остроконечные ели стояли на них не шелохнувшись.

Я снова принялся вязать плот. Через четверть часа он был готов. Кроме нашего, было еще несколько.

Остальные партизаны, не снимая винтовок, торопясь, заканчивали работу.

— Начинай переправу! — скомандовал комиссар.

Мы первыми оттолкнули плот в воду. Шокшин, отец, Душа, Аня и я…

— Попал я на семейный плот в эту экскурсию, — сказал Душа, — только, прошу прощения, не могу грести, бесплатный пассажир.

Он лег плашмя. А мы стояли на коленях, и в руках у нас вместо весел были доски от крыши. На других плотах устраивались так же, как и на нашем.

Войдя по колено в воду, я оттолкнул плот подальше от берега, и, колыхаясь, разбивая гладкое отражение плывущих облаков, плот пошел вперед.

Я вскочил на него. Вышедшая сквозь щели вода покрыла его. Аня даже вскрикнула от неожиданности, когда ее коснулась холодная влага.

— Не беспокойся, дочка, не утонем, — ободрил ее отец.

Сильным взмахом доски он подвинул плотик еще дальше вперед. Шокшин с другой стороны тоже загребал своей доской. Отец и Аня были на левой стороне плота, Шокшин и я — на правой, а посредине между вещевыми мешками лежал Душа с перебинтованными руками и мурлыкал, напевая себе под нос: