Мы вместе были в бою

— Мария!

Она подняла глаза и посмотрела прямо на Стахурского.

Это был первый взгляд Марии. Первый после того взгляда там, ночью, на берегу Днепра, на Трухановом острове, под небом, усыпанным звездами. Первый после полугодичной разлуки.

Мария смотрела ясно. Он был бы спокойным, этот взгляд, если бы страшное волнение не искрилось в нем, если бы безграничная мука не туманила его. Этот взгляд говорил: «Я люблю тебя — можно? Ты люби меня — это можно. Мы имеем право на это. Верь».

Асланов сказал:

— Как видите, товарищ Стахурский прилетел весьма кстати.

Мария кивнула головой.

— Мне придется задать вам вторично кой-какие вопросы, чтобы товарищ Стахурский был в курсе дела. Это поможет нам скорее во всем разобраться.

Мария снова кивнула.

— Итак… почему вы приняли на работу эту женщину? Она вам была необходима как специалист, которого трудно найти?

— Она по профессии чертежница. Я могла бы, конечно, найти другую чертежницу. Но я хотела ей помочь.

— Эта женщина сама обратилась к вам с просьбой дать ей работу?

— Нет. Я случайно увидела ее заявление среди других в отделе кадров и обратила внимание на ее фамилию. Я хорошо знала человека с такой фамилией еще на войне.

— Что же вы сделали?

— Я вызвала ее и спросила: не знает ли она Яна Пахола? И она ответила мне, что это ее муж.

— И тогда, вы приняли ее на работу?

— Да.

— Что вами руководило?

— Я хотела быть ей чем-нибудь полезной. Ее муж воевал вместе с нами и не раз спасал жизнь мне и моим товарищам.

Мария взглянула на Стахурского, словно просила его подтвердить ее слова.

— Значит, вы поверили этой женщине потому, что хорошо знали ее мужа?

Мария подумала.

— Не только потому. Мне была также известна ее судьба. Не только ее горе и беды, но и ее деятельность: она принимала участие в восстании против фашистов в концлагере.

Асланов помолчал, потом сказал:

— Расскажите нам, пожалуйста, еще раз историю этой женщины, как она вам известна.

Мария рассказала:

— Когда Ян Пахол был угнан в Германию, жена его, Маричка, осталась с детьми в Мукачеве и сильно бедствовала, как все при гитлеровских оккупантах. Особенно ее мучила неизвестность — она ничего не знала о судьбе мужа. Но Пахол был на работе в Германии, и никаким особым репрессиям она не подвергалась. Так прошло три года. Младший ребенок умер от истощения. Маричка даже не могла об этом уведомить мужа — она не имела с ним связи, только слышала, что он с группой местных людей переброшен на восток обслуживать тылы гитлеровской армии в наступлении на СССР. Потом вдруг нагрянули жандармы и забрали ее вместе со старшей дочкой. В гестапо Маричка узнала, что ее муж бежал из армии. Было подозрение, что он убил гестаповского офицера и сжег машину, чтобы замести следы. Ее не раз допрашивали, но потом тюремщики убедились, что она действительно ничего не знает, и отправили ее в концлагерь близ Зальцбурга…

— Простите, — прервал ее Асланов и обратился к Стахурскому: — Что вы можете добавить к тому, что рассказала сейчас товарищ Шевчук?

— Ничего. Все, что она рассказала, точно соответствует действительности.

— Это вам известно со слов Пахола?

— Да.

Асланов обратился к Марии:

— А вам все это рассказала Маричка Пахол?

— Да.

— Прошу вас, продолжайте.

Мария рассказывала дальше:

— В концентрационном лагере второй ребенок Марички умер с голоду. Ненависть к фашистам, разрушившим ее жизнь, отнявшим детей и мужа, ожесточила Маричку. В лагере она встретилась с советскими женщинами, брошенными сюда только за то, что они были советскими. Она видела, как отважно ведут себя эти женщины и как твердо верят в близкую победу Советской Армии. Ни голод, ни пытки, ни издевательства не могли сломить их, и Маричка прониклась глубоким уважением к стране, где живут такие мужественные и героические люди. Она сблизилась с группой советских женщин, которые отнеслись к ней с дружеским участием. Когда в лагере образовалась подпольная организация сопротивления, Маричка примкнула к ней. Во главе этой организации стояли советские люди… Однажды Маричка получила передачу — хлеб и чистую сорочку. В хлебе была записка от мужа: он был здесь, рядом, и прятался от гитлеровцев. Это немного утешило Маричку в ее великом горе. В это время пленники узнали о победоносном наступлении советских войск и их приближении к Австрии. Они решили поднять восстание… Когда Советская Армия перешла Дунай, пленные перебили внутреннюю охрану лагеря, захватили оружие и намеревались пробиться навстречу частям наступающей Советской Армии. Но им не повезло. Внешняя охрана быстро опомнилась, начала обстрел кинжальным огнем из пулеметов и забросала территорию лагеря гранатами. Большинство восставших погибло. Оставшихся в живых гитлеровцы сочли зачинщиками и решили с ними жестоко расправиться. А пока заставили их сжечь трупы павших. Приближались армии союзников, и фашисты хотели скрыть от них следы зверской расправы. В этой группе оказалась и Маричка. Но расправиться с этими людьми не успели: англо-американские войска подошли быстрее, чем их ожидали гитлеровцы, и охрана концлагеря сложила оружие.

— С чьих слов все это вам известно? — спросил Асланов.

— Со слов Марички.

— И то же самое вам рассказал Ян Пахол? — обратился он к Стахурскому.

— Точно так.

— Что же было дальше?

Он спросил об этом Марию, потом Стахурского. Они рассказали печальный конец.

— Англо-американская администрация задержала группу в лагере. Они допытывались, не советскими ли пленными организовано восстание. Потом советская комиссия потребовала выдачи пленных красноармейцев, и их в конце концов передали. Маричка осталась совсем одна, о других уцелевших женщинах она ничего не могла знать, потому что ее внезапно изолировали в тюрьме на территории лагеря. Она ничего не знала также и о своем муже Яне, так как он пришел было в лагерь сразу же после вступления англо-американских войск, чтобы забрать Маричку, но его из лагеря не выпустили и изолировали отдельно от Марички. Потом до нее донесся слух, что Пахол убежал.

— Что было дальше с Маричкой? — спросил Асланов Стахурского.

Стахурский не знал. Пахол писал ему, что Маричка в лагере, а может, и в тюрьме.

— Что вы знаете про Маричку? — обратился Асланов к Марии.

— Когда было провозглашено воссоединение Закарпатской Украины с Советской Украиной и город Мукачев, родина Яна Пахола и Марички, вошел в Советский Союз, англичане вынуждены были передать Маричку советской репатриационной комиссии. Попав в нашу зону, Маричка прежде всего бросилась искать мужа. Но Ян Пахол в Мукачев не вернулся, и никто о нем ничего не слышал. Потеряв детей, мужа и окончательно лишившись душевного равновесия, Маричка не в силах была вернуться в родные места, в Мукачев, где каждый камень напоминал о прошлом. Она обратилась к репатриационным органам с просьбой направить ее куда-нибудь в другое место. Ей предложили указать, куда она хочет поехать. Маричка умышленно выбрала себе Казахстан — она раньше ничего не слышала о нем, но отроги Тянь-Шаня были в ее представлении дальше всего от ее родного города на отрогах Карпат. Она решила, что там ей лучше всего начать новую жизнь. У нее не было никакой профессии — в последние годы она была всецело поглощена семейными хлопотами, но в молодости, еще до замужества, она училась черчению и потому записалась чертежницей. Списки рабочих и служащих, прибывших на работу в Казахстан, были разосланы по всем учреждениям. Так мы встретились с нею, — заключила свой рассказ Мария.

Мария сидела взволнованная, не глядя ни на кого, устремив взор в пространство.

— Когда произошло все это? — спросил Асланов.

— В течение сорок пятого и сорок шестого года, до весны, — ответила Мария.

— Так, — сказал Асланов. — Но эта женщина, как установили наши следственные органы, родилась в России еще до революции и отсюда отлучалась только на короткое время.

Мария пожала плечами.

— Я говорю про Маричку Пахол.

Асланов протянул ей карточку.

— Вы имеете в виду эту женщину?

— Да.

— Вам приходилось читать что-нибудь написанное рукой Яна Пахола?

— Много.

— Переверните карточку.

Мария перевернула карточку и увидела строки, написанные знакомой рукой Пахола. Брови ее высоко взметнулись. Она быстро пробежала глазами текст и растерянно посмотрела на Асланова, потом на Стахурского. Карточка выскользнула из ее рук. Мария подняла руки и упала лицом на ладони.

— Что я наделала! — простонала она.

В комнате стало совсем тихо. Только слышно было тиканье часов на запястьях Асланова и Стахурского.

На улице, за приоткрытым окном, шуршали шины машин по асфальту, раздавались автомобильные гудки и где-то далеко-далеко, быть может у подножья гор, ревел ишак.

Все молчали.

Молчал Стахурский, захлестнутый и придавленный потоком сменяющихся чувств. Была и жалость к Марии, и облегчение, и радость, что она все же не виновна, но было и осуждение за то, что она не уберегла себя от такой беды.

Молчала Мария. Беда сломила ее. Она сидела все так же неподвижно, уткнувшись лицом в ладони, но плечи ее уже не вздрагивали — она больше не плакала: удар был такой сильный, горе было так велико, что слезы высохли на ее глазах.