Мы вращаем Землю! Остановившие Зло

— Но позвольте, — в глазах царя промелькнуло удивление, — у вас всего чуть больше полумиллиона солдат против четырехсот сорока тысяч австрийских. И вы собираетесь наступать, имея столь незначительный перевес над неприятелем?

— Не только собираюсь, но и буду, ваше величество, — отрезал Брусилов, — и успешно. А при должной согласованности действий всех фронтов мы имеем возможность одержать в настоящем году окончательную победу. Войска наши находятся в блестящем состоянии и имеют полное право рассчитывать сломить врага и вышвырнуть его вон из наших пределов.

Генералы молчали.

«Однако, — думал Алексеев, — экая у него прыть…».

«Решил стяжать славу? — думал Эверт. — Что ж, братец, попробуй. Говорить-то мы все горазды, а вот как оно получится на деле…».

«Пусть его, — думал Куропаткин. — Лишь бы меня не трогали…».

— Хорошо, Алексей Алексеевич, — бесцветным голосом произнес Николай, — Ставка разрешает вам начать наступление. Будут ли какие возражения?

Возражений не было.

* * *

Приднестровье, 21 мая 1916 года

— Вам все ясно, господин поручик?

— Так точно, господин штабс-капитан!

— Тогда с богом, Петр Митрофанович. Завтра от нас с вами будет зависеть, сможет ли наша пехота прорвать австрийские позиции или нет.

Демин козырнул и пошел к ожидавшей его лошади. «Да, — думал он, возвращаясь неспешной трусцой к себе на батарею, — мы, артиллеристы, стали подлинными богами этой страшной и непонятной войны, цели которой неясны не только моим солдатам, но и многим офицерам. Чего ради миллионы людей сидят в грязных окопах и убивают, убивают, убивают друг друга? Ради проливов, щита на вратах цареградских и православного креста над Айя-Софией? Или ради торговых преференций Ротшильда и Рябушинского? Англия с Францией — у них свои счеты с Германией, и в основном колониальные. Кайзер Вильгельм покусился на стародавнее морское владычество британского льва, чего надменные островитяне никак не могут стерпеть, а Франция помнит Седан и жаждет вернуть Эльзас и Лотарингию. А мы-то тут с какого бока припека? Высшие политические соображения… Освобождение братьев-славян от османского ига и месть за маленькую, но гордую Сербию, растоптанную сапогом императора Франца-Иосифа? Какое освобождение, если братья-болгары, сыновья тех, кто стоял рядом с русскими братьями на Шипке, теперь стреляют в сыновей солдат Скобелева, стоя в одном строю с турецкими янычарами, которыми болгарские матери веками пугали своих детей! Нет, это не война — это какое-то всемирное сумасшествие, повальная мозговая болезнь. Но вылечить эту болезнь можно только одним способом: победить, и чем скорей, тем лучше. И завтра я сделаю все от меня зависящее, чтобы приблизить эту победу. А виноватых потом будем искать».

На батарее все было спокойно. Шестидюймовые гаубицы надежно укрыты в лесу, люди спокойны и уверены. Поручик Демин ценил и уважал своих солдат и видел в них не бесправных нижних чинов, а товарищей по оружию. В артиллерии вообще отношения между солдатами и офицерами были более ровными, нежели в пехоте, — обслуживание сложной военной техники требовало высокой общей грамотности, и фейерверкер тяжелого дивизиона выгодно отличался от рядового стрелкового полка, для которого самой хитроумной машиной была обыкновенная борона.

Артиллеристы отдыхали. В яме горел небольшой бездымный костер, вокруг которого сидели солдаты, и только Игнатьев, осанистый мужик в годах, еще раз протирал ветошью двухсполовинойпудовые снаряды, разложенные на земле неподалеку от орудий, уставивших в темнеющее небо свои кургузые зевластые жерла. Это был уже ритуал — особой нужды в подобном священнодействии не было.

— Хороши поросята, ваше благородие, — сказал он, заметив Демина, — ужо порадуем завтра австрияков ветчинкой тротиловой.

«Да, порадуем» — подумал поручик, вспомним свое изумление при виде количества снарядов, доставленных на батарею перед наступлением. Четыре тысячи гранат — стреляй, не хочу, пока стволы не выйдут из строя! И приказ — снарядов не жалеть, кончатся — подвезем еще. «Снарядный голод», кошмар пятнадцатого года, остался в прошлом — батарея Демина могла непрерывно вести огонь в течение суток (если, конечно, не отвлекаться на еду и сон).

Когда Демин подошел к костру, солдаты было встали, но он остановил их движением руки:

— Сидите, братцы. Отдыхайте, день завтра обещает быть трудным.

Не желая мешать, поручик отошел в сторону и присел на траву, глядя на багровый закат и покусывая сорванную травинку. «Кровь на небесах, — подумал он, — та, что прольется завтра». Стояла умиротворенная тишина, и до слуха Демина доносились обрывки негромкой беседы солдат, сидящих у костра.

— Третьего дня, сказывали, сам Брусилов приезжал. Лазал на передовую вместе со своими штабными, выглядывал в бинокль австрийские окопы. Сухощавый такой, жилистый, шустрый, в себе уверенный. «Побьем, говорит, супостата, непременно побьем!».

— А что? Очень даже возможно. Силищу-то какую собрали… И главное дело — бомб у нас теперь в избытке, есть чем дорогу мостить пехтуре.

«Если мы не подавим австрийские пулеметы и не порвем проволочные заграждения, — размышлял поручик, — пехота наша не пройдет: поляжет вся, как есть поляжет. Значит, мы должны так перепахать вражеские окопы, чтобы оттуда некому было стрелять. Тогда стрелки дорвутся до рукопашной и повыковыривают недобитых австрияков штыками — только так. А голой грудью на пулеметы идти бессмысленно — наши молодецкие атаки четырнадцатого года оборачивались кучами трупов при почти полном отсутствии результата. Теперь-то мы ученые — после того, как кровью умылись. Да и не одни мы получили этот урок — и немцы, и наши просвещенные союзники поначалу тоже немало своих положили, когда дуриком перли в атаку в полный рост. Страшная это была наука…».

Он вынул папиросу, хотел закурить, но передумал. Посмотрел еще раз на догоравший закат, поднялся и пошел в свой блиндаж: перед завтрашним днем просто необходимо было хорошо выспаться.

* * *

Что бы не говорили, а нельзя не признать, что подготовка к этой операции была образцовая, для чего потребовалось проявление полного напряжения сил начальников всех степеней. Все было продумано и все своевременно сделано.

Брусилов А. А. «Мои воспоминания»

Юго-Западный фронт, 22 мая 1916 года

Генералу Брусилову не спалось: давало о себе знать нервное напряжение, в котором он находился последний месяц. «Все ли сделано? — в который раз спрашивал он себя, и сам же отвечал на этот вопрос: — Да, сделано все».

Прорвать мощную оборону противника, глубоко зарывшегося в землю и опутавшего все подступы к своим окопам густой паутиной колючей проволоки, очень трудно. Брусилов отдавал себе в этом отчет и поэтому требовал от подчиненных максимальной продуманности планов — любую упущенную мелочь придется оплачивать русской кровью, и еще неизвестно, не зря ли будет литься эта кровь. Весь район расположения австрийских войск был изучен с помощью разведки, причем не только наземной, но и воздушной. Аэропланы кружились над головами солдат, и те рассматривали причудливые летающие сооружения, которые были еще в диковинку. Сделанные с аэропланов фотографии неприятельских позиций были увеличены и развернуты в планы, удивлявшие русских офицеров своим непривычным видом. В рощах и лесах затаились батареи тяжелой артиллерии прорыва — огненный молот, предназначенный сокрушить австрийскую оборону. И шло по ночам окопное рытье: саперы трудолюбивыми кротами вгрызались в землю, подтягивая линии русских траншей к вражеским на двести-триста шагов и уменьшая «зону смерти», которую предстояло преодолеть атакующим.

И все время, пока шла эта кропотливая работа, сам Брусилов, его начштаба генерал Клембовский и штабные офицеры почти постоянно находились на позициях, проверяя и перепроверяя, — командующий фронтом теребил всех, от командиров полков и дивизий до командующих армиями.

Даже со всеми пополнениями Юго-Западный фронт не имел и полуторного общего превосходства над австро-венгерскими войсками эрцгерцога Фридриха, а по тяжелой артиллерии уступал противнику втрое. Для достижения успеха требовался нестандартный ход, и Брусилов его нашел.