Мы вращаем Землю! Остановившие Зло
Шрифт:
И уже спускаясь вниз, он еще раз встретился глазами с так и оставшейся стоять немкой и неожиданно для себя самого вдруг улыбнулся ей. И она ответила ему несмелой улыбкой…
Пришедшая в рейх война разрушила Германию — крупные города, в которых шли тяжелые бои, представляли собой сплошные развалины. Но городки и поселки пострадали меньше, и по ним можно было судить, как жили немцы.
Германия производила двоякое впечатление. Вся она была из серого камня, и имела какой-то арестантский цвет с зеленоватым оттенком, наводящим грусть и уныние. Дома с остроконечными крышами, крытые черепицей и железом, могучие, просторные, стояли как солдаты в латах, тесно прижавшись друг к другу, и напоминали близнецов. Все деревни, поселки были очень похожи друг на друга, на одно лицо. И комнаты, и мебель, и сараи, и постройки, и сады, и дороги —
«Зачем они пришли к нам? — спрашивали себя русские воины. — Чего им не хватало, при этакой-то роскоши? Что забыли они в наших нищих деревнях, где о такой жизни мы и не мечтали?».
В скотных дворах, похожих на крепости, было по пятнадцать-двадцать коров, много лошадей, а свиней, коз, овец, кур, уток — без счета. Каждый зажиточный бауэр имел наемных работников, а с началом войны — и рабов, привезенных со всей Европы. С приходом наших войск все эти господа притихли, многие сбежали на запад. Оставшиеся вели себя смирно, при встрече в глаза не смотрели, глядели в землю или в сторону, покорно склонив голову, жалко улыбаясь и, видимо, гадая, что же будет, как поступят с ними эти веселые, с виду добрые русские солдаты? Пронесет или надо будет держать ответ — хотя бы за сыновей, которые шли на восток с оружием? Страх страхом, а жадность брала свое — все они зорко следили за своим добром, при случае стараясь защитить его грудью или угодничеством. И они охотно предлагали победителям своих белокурых дочерей — на час, на ночь, — лишь бы сохранить нажитое.
Почитание военной касты вообще было у немцев в крови — они быстро научились разбираться в знаках различия русских офицеров, и «герр майор» (даже если майору этому — Павлу Дементьеву — всего-то неполных двадцать четыре года) был для них очень важной персоной, перед которой любой немец становился по стойке «смирно».
И русские солдаты принимали подношения и ласки немок — это было. И были среди этих солдат «кладоискатели» — в подозрительных участках они тыкали землю металлическим щупом и поднаторели в поисках закопанного. И приезжали в Германию многочисленные «проверяющие» с большими звездами на погонах, одержимые жаждой «подтрофеить» (это называлось «негласной репарацией»), и шли на восток груженые машины и целые эшелоны с «трофеями».
Во многих домах солдаты видели наши советские вещи и имущество с фабричными клеймами, русскими надписями: мебель, картины, зеркала, ковры, одежду, детские вещи и игрушки. И тогда уже хозяевам не помогали никакие ухищрения — ни угощение, ни шнапс, ни готовые на все женщины. При виде родных вещей русские солдаты зверели и крушили все немецкое подряд — они вспоминали горькие дни начала войны. И трудно их было за это осуждать.
А Павел Дементьев смотрел на все это добротное, богатое, но какое-то прилизанное чужое и ловил себя на мысли, что все здесь как-то не так, не по-нашему, и ничто не радует глаз: нет нашего русского простора, все обработано, освоено, сжато. Даже лес и тот не как у нас — сосны посажены человеком, натыканы строгими рядами и стоят тощие, как спички; на земле ни травинки, ни листика, ни палочки, весь подлесок вырублен. Лугов мало, трава и цветы как будто искусственные, не живые. «Вот ты какая, Германия…» — думал он.
Обе девушки плакали — они никак не могли поверить, что все, кончилось их рабское житье, в Германию пришли солдаты со звездами на пилотках, и они говорят по-русски — на языке, от которого рабыни почти отвыкли за несколько лет неволи, привыкнув к немецкому.
— Накажите их, пожалуйста! — умоляла одна из них, стройная и темноволосая. Ей было года двадцать два, не больше, но на вид девушке можно было дать и все сорок: по одному этому можно было сказать, что жилось ей тут совсем не сладко. — Они ведь с нами как со скотиной: работа не по силам,
а хозяйка била, морила голодом, держала связанными в темной комнате, пока руки-ноги не затекали. А хозяин… — она запнулась, но жажда мести пересилила чувство стыда. — Он хоть и старый уже, но здоровый бугай — откормленный. Придет вечером к нам в сарай, где мы спали, выберет одну из нас четверых, стащит с сенника за волосы, прижмет к углу, задерет подол, и… При всех… — она замолчала и опустила голову, пряча покрасневшее лицо. Вторая девушка тоже молча потупилась.— А фрау его что же? — негромко спросил кто-то. — Она как смотрела на это дело?
— Фрау? — девушка вскинула голову, и голос ее зазвенел от ненависти. — Фрау его так говорила: «Если мой Пауль захочет покрыть свиноматку — это, конечно, извращение, но это не повод для ревности. Так почему же я должна ревновать, если моему Паулю вздумалось покрыть самку недочеловека? Наоборот, это по-хозяйски: если эта самка принесет приплод, он в будущем может нам пригодиться».
— Товарищ майор, — услышал Павел, обернулся и увидел совершенно бешеные глаза смотревших на него троих солдат и сержанта. — Разрешите разобраться, а?
— Разрешаю, — сказал Дементьев и не узнал собственный голос: так ему свело скулы. — Только без мучительства ненужного, ясно?
— Так точно, товарищ майор, — сержант скинул с плеча автомат и взял его наперевес. — Есть без мучительства!
Солдаты вернулись через час и привели с собой еще двух освобожденных девчонок: изможденных, но радостных. Как они разобрались с рабовладельцами, Павел спрашивать не стал — он видел, как сержант, присев на травяной бугорок, пополнял патронами диск своего ППШ…
Такие случаи были не единичными. Бывало и так, что бывшие невольники сами (и жестоко) расправлялись со своими бывшими хозяевами — кто сможет за это их осудить?
Пятого мая группа офицеров 41-го полка отправилась в Берлин. В их числе был и майор Дементьев — разве мог он упустить такую возможность?
Город был разрушен — руины и щебень; дороги завалены обломками, подбитыми танками, сгоревшими машинами и перекрыты баррикадами. Деревья в парках и садах почти полностью уничтожены. Дома стояли черными скелетами, с проломленными перекрытиями, выбитыми окнами, разрушенными крышами и дверями.
Под ногами хрустело битое стекло. Наверно, во всем огромном городе не осталось ни одного целого окна. И неудивительно — сколько дней по нему гвоздили тысячи орудий всех калибров, да еще с воздуха сыпались тяжелые авиабомбы. Война вернулась туда, откуда она выползла, и над фасадами разбитых домов полной противоположностью истошному призыву «Wir kapitulieren nicht!», намалеванному белой краской на издырявленных стенах, висели белые полотнища.
Угрюмо выглядели Бранденбургские ворота с поврежденными колоннами и побитой снарядами четверкой коней наверху; почти все деревья в Тиргартене были срезаны бомбами и минами, и нелепым гротеском выглядела высившаяся там семидесятиметровая колонна победы над французами, сделанная из стволов трофейных французских пушек. Главная улица Унтер ден Линден — сплошное поле, изрытое воронками. Всюду развалины, смятое железо и мусор, мусор, мусор. Но потихоньку уже выползали из подвалов и бомбоубежищ уцелевшие жители — убирали трупы, расчищали завалы.
Павел жадно смотрел по сторонам. Не верилось, что все кончилось — стрелять больше не будут, и недавняя суматошная пальба из всех видов оружия была уже победным салютом. И еще не верилось, что он все-таки остался в живых; не верилось, что больше не надо пригибаться, заслышав мерзкий вой налетающего снаряда. И что можно бездумно шагать по искореженным улицам побежденного чужого города, фотографироваться у испещренных осколочными отметинами статуй львов и каких-то средневековых рыцарей и думать о том, что уж теперь-то, после такой Победы, все будет просто замечательно. Жаль вот только, что очень многие его боевые товарищи не дожили до этого дня и не смогли расписаться на стене рейхстага, как это сделал он, майор-артиллерист Павел Дементьев.
Шагая по улицам Берлина, Дементьев вспоминал тех, кто остановил Зло, но не дошел до этих улиц, — Богатырева, Гордина, Мироненко, Подгорбунского, Липатенкова, Горелова, Раскова. И лентой кинохроники прокатывались перед его внутренним взором воспоминания: первый бой подо Мгой, небо Придонья с воющими «юнкерсами», руки его артиллеристов, обожженные раскаленным от непрерывной стрельбы металлом орудий, разоренные села Подмосковья, горящие танки под Обоянью, непролазная грязь фронтовых дорог Западной Украины, плюющиеся огнем серые колпаки «панцерверке» и огненные трассы «РС».