Мы всякую жалость оставим в бою…
Шрифт:
Через сорок минут мы — четверо командиров полков, начальник штаба и начальник разведки обсуждаем в штабе план наступления.
Согласно правилам военной науки потери обороняющихся относятся к потерям наступающих как 1:3.
Оберштурмфюрер Вилли Хенке. Западный фронт. Неделю спустя
Русские продержали поляков на границе ровно сутки. Время необходимое для развёртывания двух своих отборных танковых дружинных дивизий «Варяг» и «Русский витязь». Те самые, испанские. Ох и вмазали же они полякам, ох и вмазали… рассказывали, пшеки от них удирали сломя голову. Обе дивизии на новых тяжёлых танках воевали, двухбашенных «Змей Горыныч», мы их просто «ЗГ» звали, пушка грабинская, сто двадцать два мымы, скорость — под пятьдесят км, броня — до ста пятидесяти, и моторы — по восемьсот сил. Да ещё «Хейнкель-Миг», новейшие, плюс пикирующие «Пе-2». Там вообще бойня была. А позади зондеркоманды церковные шли, зачисткой и сортировкой занимались местного населения… Я потом ездил, смотрел что они вытворяли, но это уже потом было… Ну, короче, через три дня мы к Кракову подошли. Вернее, к тому месту, где он раньше был. Города не было. Ну не было и всё. Груда развалин, остатки пожарищ, кое-где по руинам уцелевшие ползают, жрать ищут, родственников там. И мертвечиной воняет из камней так, что надолго аппетит отбивает. У меня половина роты зелёной ходила, пока сапёры мост через Вислу строили. Да и мне, мягко говоря, не по себе было… Мы по городу ни одного выстрела не сделали, не по кому было. Не знаю, на что их Смыгл-Рыдзя надеялся, но здесь накрыли все его так называемые танковые части, оба бронеполка. Все его «Рено-17» времён первой мировой войны, а пехота вообще была деморализована налётом. Так у нас и пошло потом: едва разведка на сопротивление натыкается — авиация спешит. Да не два-три самолёта, а сотня, или полторы, и начинается концерт. Особенно интересно было, когда они «зажигалки»
О, чёрт! Опять бегут в плен сдаваться… Странно, не в форме, гражданские… Мать моя родная! Да это же евреи! «Не стрелять, идиоты! Не стрелять, приказываю!!!» Короче, остановились мы, ждём. Подбегают к нам, все с белыми флагами, орут по-своему, плачут. Ребята наши — пехотинцы окружили их, стали разбираться, куда этих унтерменшей девать, и что вообще с ними делать, я механику командую, подъедь поближе, мол. Посмотрим, что случилось. Тот тронул, евреи поначалу шарахнулись, но посмотрели что грязедавы не дёргаются, успокоились. Ровно до того момента, пока я из люка наружу не вылез… Что тут началось! Бабы их как завизжали, да в обморок хлопаться стали, мужики вообще, бледные как мел, на колени попадали да детей мне протягивать стали, мол не убивай хоть их. А мы смотрим, понять ничего не можем, потом только дошло, что они форму мою эсэсовскую с русской дружинной спутали, у тех тоже чёрная, и молнии в петлицах. Только у нас сдвоенная, а у них по одной… Да, думаю, это что же союзники вытворяют, что жиды к нам, немцам сдаваться бегут… Тут Роммель примчался со своими штабными, давай разбираться, что к чему. Ему такого наговорили, что он аж затрясся, побелел весь, и мне так рукой махнул, мол, давай, уезжай, не дёргай народ. Я и сам-то рад убраться. По ТПУ рявкнул, Ганс мой развернулся и быстрее к нашим газанул. Словом, угнали евреев в тыл, а те рады радёшеньки, как же — живы остались, мимо нас шли чуть ли не с песнями… Я, правда, потом узнал, что недолго они радовались — загрузили их в поезда, да через всю Германию прямо к французской границе и бегом, к лягушатникам. Пускай с ними разбираются, раз так любят их. А девятого сентября штурм Варшавы начался. Там пшеки специальную группу войск создали, так и назвали — «Варшава»…
Оберштурмфюрер Вилли Хенке. Западный фронт. Штурм Варшавы
В Варшаве мясорубка ещё та была. Долго мы ковырялись, почти неделю, такое там творилось… Как раз перед штурмом нам приказ зачитали, неприятный. Мягко говоря. Наши освободили Бромберг, по-польски — Быдгощь, а там… там поляки наших немцев, фольксдойче, всех убили. Триста человек. По варварски. Глаза выкалывали, языки и уши отрезали… потом в лес свалили кучей, даже не закопали… Варшава — город стратегически очень важный. Во-первых, столица, во-вторых, промышленный центр, там почти все их заводы военные сосредоточены, ну в-третьих, там все дороги встречаются, что из Балтики к Карпатам ведут, ну и восточные и западные воеводства. А самое главное — у них через Вислу всего четыре моста проложено для железных дорог. Так два из них в самом городе находятся. Захвати город — нашим войскам и союзникам облегчение будет, и большое. Сразу снабжение накроется, драпать некуда станет, да и не вывезешь много без дорог на себе. Ну и опять повторюсь, столица. А из истории войн известно — взял столицу: войне конец. Один раз только это правило нарушили, и не пшеки грязные, а союзники русские — Москву сдали, а потом Наполеона победили. Мы, кстати, тогда вместе лягушатников били, а вот поляки — на стороне французишек были… С третьего числа они готовиться к обороне начали. Их маршал Рыдз-Смигли велел оборону готовить по югу Варшавы, где мосты и броды через Вислу, от Модлина до Сандомира. Главным поставил пограничника с интересной фамилией, ну, он её оправдал полностью — Чума. Генерал Валериан Чума почти все свои войска по дурости извёл. У русских к нему столько претензий накопилось, что не передать, он же в Пограничной страже командовал, и по его указке поляки у русских на границе провокации организовывали: посты и заставы обстреливали, банды через границу науськивали, из пушек деревни приграничные обстреливали. Так что…
Мне Эрвин сводку показал перед началом, разведданные: им за пять дней удалось сформировать две роты танков 7-ТР, роту танкеток, две роты противотанковых орудий, 360-й пехотный полк, ряд мелких вспомогательных подразделений и несколько артиллерийских батарей; были задержаны эшелоны 40-го и 41-го пехотных полков, 9-й полк и 49-й дивизион тяжелой артиллерии, 5-й и 29-й полки легкой артиллерии. 8 сентября столичный гарнизон состоял уже из 7 линейных, 3 маршевых и 7 импровизированных батальонов пехоты. Создавались два полка народного ополчения. Артиллерия располагала 56 орудиями (в т. ч. 16 тяжелых гаубиц). Бронетехника насчитывала 27 танков и несколько танкеток. Главный оборонительный рубеж проходил вдоль внешних границ предместьев и кварталов на окраинах города: Сельце, Охота, Мокотув, Чисте, Воля, Коло, Повазки, Изабелин, Маримон. На улицах Варшавы возводились баррикады и противотанковые заграждения. Но пока поляки готовились к драке, начальнички их смывались потихоньку: чиновнички всякие, полицейские, а седьмого сам Рыдз-Смигля лыжи навострил, поговаривали в Брест собрался было, да там уже русские соратники чай пили. Пришлось ему в Румынию бежать, да не добежал, уже перед самой границей его колонну наши бомбардировщики накрыли… А пока маршал пятки смазывал, его министр пропаганды, Умястовский варшавянам мозги пудрил, агитировал за драп, ну, Чума недолго думал, Романа к стенке, а на его место своего поставил, как его, Липиньский, Лепильский… Помню, вроде Вацлав, его ещё мэр поддерживал. Ну, эта троица, включая мэра, народ накрутила, и те массово на копку бросились и баррикады строить. Мол, будем до последнего драться. Сразу стали всякие отряды организовывать — гражданскую оборону, вспомогательные ПВО, рабочие батальоны… Даже комиссар у них появился специальный при штабе, опять наш знакомый мэр подсуетился, Старжинский. Он у них вместо символа — народ защищает свой город. Словом, пока они там в демократии упражнялись и наши подошли, четвёртая танковая генерала Рейнхарта. У того двести шестьдесят «троек» с русской пушкой на 76 мм, четыре батальона мотопехоты, да два дивизиона пушек полковых. Поляки, значит, горлопанят, а наши спокойно рубежи для атаки занимают. Ребята все злые, за Бромберг рассчитаться хотят, да и опытные, уже почувствовали вкус боёв и побед. Но этот придурок всё испортил. Вместо того чтобы сразу начать, пока пшеки не очнулись от очередного горлопанства, стал к себе гостей приглашать, мол, посмотрите как Варшава сейчас захвачена будет. И простоял почти до пяти часов вечера. А когда гости собрались, будто в кино, поляки уже успели позиции свои занять, и ему вмазали, и сам опозорился, и солдат столько положил зря… А поскольку генерал уже оповестил всех, что взял Варшаву, то ничего ему не оставалось, как гнать свои части на убой… Наши ребята на «троечках» в Волю, ну, это один из пригородов Варшавы, рванули, а там пшеки всю улицу скипидаром с керосином полили, и когда они въехали туда — подожгли… И не дёрнешься ведь никуда — тесно, узко, не видно ничего. А сквозь дома пройти мощности двигателей не хватает. Так и спалили всех, а ещё прямо по горящим из пушек крупного калибра… нет, я понимаю, война. Но… Словом, ещё раз я в мудрости Фюрера убедился, когда он в приказе своём указал, что пленных должно быть минимальное количество… Сорок пять машин мы тогда потеряли, а пехоты вообще — не считано. Записали их как без вести пропавших… Кто знает, сколько их сгорело, сколько в плен попало. Насчёт плена вообще — лучше самому пулю в висок пустить, чем этим унтерменшам попасться — один чёрт убьют, но легко не отпустят. Это мы люди гуманные: либо пулю в затылок, либо шеренгой под пулемёт, а у этих — долго мучаться будешь… А к вечеру поляки из тяжёлых гаубиц садить начали, и Рейнхард из своего штаба троих офицеров потерял, жалко, его самого не шлёпнули, потому что он на следующий день опять ребят на убой погнал, так и гонял бы, пока не прискочили тут орлы из конторы Гейдриха и быстро его в укорот не взяли. У русских Апостолов Веры одолжили. Те этого козла и укоротили на одну голову. И правильно… Самое обидное, что авиация у нас подкачала — не смогли они нормально подавить оборону, пожалели гражданское население, а эти поляки… нашли мы потом в одном сарае своих, видно в плен попали, раненые, по отдельности всё: руки, ноги, туловища, кожа, головы… А тут буквально каждый час со все сторон вести приходят: там наших нашли, тут захоронение обнаружили… к концу боёв насчитали пятнадцать тысяч убитых гражданских немецкого происхождения. Наши уже вообще звереть начали, негласно решение приняли — пленных не жалеть.
И стали мы силы накапливать, к решающему штурму готовиться…А тем временем польский генерал Пискор Тадеуш, командующий свежеиспечённой армией «Люблин», вместе со своим конниками и пехотой себе ещё войска подчинил оставшиеся: Варшавскую бронемоторизованную бригаду, что между Демблином и Сольцами оборону держала, да ещё семь пехотных батальонов и сто сорок пушек… Вот на них-то нас и бросили, мою камфгруппу…
Фриц Штейнбаум. Флаинг — капитан. Китай
Командование моё остатками нашей части долго не продлилось. Как только я сообщил командованию войск в Китае о том, что больше нашей эскадры нет, сразу поступил приказ: самолёты передать японцам, а пилотам немедленно возвращаться в Бирму. Чем мы и занялись сразу же, после получения письменного подтверждения полученного по телефону распоряжения. Конечно, обидно было покидать поле боя побеждёнными, но здесь начальство рассудило здраво: лучше быть побеждённым, но живым. Чем победителем, но мёртвым. Японцы были очень вежливы, но в их взглядах я увидел признаки обречённости. Пусть Страна Восходящего Солнца была ещё сильна, но наиболее здравомыслящие офицеры понимали, что против объединённых сил Союза им не выстоять. Да мы тоже чувствовали, что против моего родного тевтонского гения, подкреплённого неисчерпаемыми русскими запасами сырья и невероятными людскими ресурсами Британии и её союзникам придётся очень тяжело. Настораживала позиция САСШ, которые могли бы вмешаться, чтобы повернуть маховик истории вспять, но янки отсиживались за океаном, явно надеясь на то, что бескрайние водные просторы защитят их от опасного врага. Тогда я впервые понял, что вскоре нам предстоит последний и решительный бой. Бой за право на существование вообще…
В Рангуне меня ждало письмо от жены. Маша писала, что ожидает ребёнка, и эта новость вывела меня из состояния отчаяния. В которое я погрузился после разгрома в Китае. Там же нас немедленно погрузили в самолет, и мы срочно вылетели назад, в Британию. Уже через четыре дня, донельзя вымотанные длительным перелётом мы ступили на землю Островов. Сразу же с аэродрома нас отвезли в военную разведку, где мы представили подробнейшие отчёты о своей неудавшейся командировке. Сдав толстые пачки ответов на предоставленные нам вопросники и подписав бумагу о неразглашении, мы получили недельный отпуск для отдыха. Поймав такси, я помчался домой, где меня ждала жена. Встреча была бурной. Маша разрыдалась от счастья, увидев меня целым и невредимым. Она почти не изменилась, только слегка округлилась, да в глубоких, как ночь, глазах появилось незнакомое доселе выражение грядущего материнства… Утром она позвонила на работу в III Интернационал и предупредила, что берёт отпуск в связи с моим приездом. Товарищи обрадовались, но настоятельно порекомендовали мне зайти в ближайшее время. Не могу сказать, что меня это сильно обрадовало. Если откровенно, то после того, как я стал офицером Королевских ВВС и достаточно уже повоевав, хотелось покоя и спокойной семейной жизни, тем более сейчас, когда я должен буду стать отцом. Но я знал, что покой и мирная передышка в Европе продлятся недолго, и именно сейчас нам необходимо объединится со всеми, кто поможет нам, нет, не раздавить, хотя бы сдержать поднимающую голову коричневую гидру. По выезде из Рангуна нам вручили жалование и боевые, поэтому денег у меня было много. По сравнению с недавним бедным прошлым. Мы решили вместе с женой сходить куда-нибудь поужинать, а пока просто погулять по Лондону. Благо день был просто великолепный: ярко светило осеннее солнце, в пронзительно синем небе изредка проплывали снежно белые облака. Посвистывали неугомонные пичуги. Купив в ближайшей булочной батон мы вышли на Пикадилли и кормили воробьёв. Шумные задиры устроили настоящую свалку, дерясь за добычу. На лице моей жены светилась счастливая улыбка, я обнимал её одной рукой за плечи… Потом мы просто сидели на лавке, обнявшись и наслаждаясь минутой покоя и любви. Нам было просто хорошо. Ушли куда-то коммунисты и фашисты, далёкая пока война. Мимо спешили мирные прохожие, негромко рычали моторами автомобили, звенели велосипедисты, предупреждая задумавшихся лондонцев.
— Если бы так было всегда…
Я встрепенулся и взглянул на жену.
— Извини, ты что-то сказала?
— Если бы так было всегда, — вновь с тоской произнесла Маша, — чтобы не было войны, не лилась кровь, не гибли дети.
Она с тревогой заглянула мне в глаза:
— Ты понимаешь, о чём я?
— Конечно, любимая. Я тоже устал, но долг превыше наших мечтаний. У меня счёт к этим гадам. Личный счёт.
— Ты прав. Вскоре они начнут.
Внезапно на улице всё изменилось, прохожие вдруг устремились к ближайшим заведениям. Мария вздрогнула и прижалась ко мне плотнее.
— Что-то случилось?
— Кажется…
Владелец одного из заведений выставил приёмник на улицу и включил полную громкость:
— …таким образом, Польша начала военные действия против России. На границе, судя по сообщениям русского радио никакого проникновения на территорию страны нет. Линия фронта проходит по государственной границе и удерживается пограничными частями без напряжения. По сообщениям польского радио части Речи Посполитой взяли Брест, Минск, Смоленск, а передовые отряды уже вошли в Москву. Захвачен в плен Верховный Правитель России Кутепов. Жители восторженно приветствуют доблестные польские войска, несущие им освобождение от фашистского ига…
Маша высвободилась из моих объятий, затем поднялась со скамейки и зябко подняла воротник:
— Пойдём домой, я замёрзла…
— Но на улице тепло…
Она топнула ногой:
— Как ты не понимаешь?! Это — начало конца!!!
Словно молния пронзила меня — а ведь она права! Гитлер и Муссолини не останутся в стороне, а после того, что я видел в Китае, они разорвут Польшу на части за пару недель, и съев добычу не остановятся, а пойдут дальше, войдя во вкус…
Майор Макс Шрамм. Восточный фронт. Большой рейд
После того, как мы испытали наши тяжёлые «Ме-264» в боевых условиях и убедились в их надёжности, в головах моих пилотов возникла бредовая мысль — совершить налёт на Токио и другие острова Империи. Конечно, это была чисто политическая акция, но получилось так, что именно это поддержало боевой дух наших наземных частей, ведущих тяжёлые оборонительные бои и заставило некоторые горячие головы на Западе призадуматься о смысле того, что происходит сейчас в мире. Технические данные машин вполне позволяли нам достигнуть не то что Островов, но и совершить полёт на Нью-Йорк и обратно без посадок и дозаправок. Только вот как вернуться, когда на нас навалятся озверевшие японцы, ведь их новейшие истребители свободно могли взобраться на высоту в десять тысяч метров, в то время, как у нас максимальная была восемь… истребителей сопровождения такой высотности и дальности мы в тот момент не имели. Поэтому я и не хотел рисковать ни машинами, ни, тем более, экипажами. Нам и так хватало работы по поддержке обороняющихся частей Восточного фронта. Тем более, что части из центральной России только начали выдвигаться из мест постоянной дислокации. Но всё же меня убедили, и я обратился с рапортом о разрешении первого «Большого Рейда», как мы впоследствии прозвали такие полёты: Монгольская губерния — Китай — Метрополия — Владивосток — Монголия. В ставке генерала Врангеля раздумывать долго не стали, и взвесив тщательно все «за» и «против» такое разрешение дали. Мы ещё и ещё отрабатывали маршрут, изучали карты местности, механики ещё и ещё раз проверяли наши гигантские «Мессершмиты», оружейники осматривали бомбы, предназначенные для подвески. Стрелки тренировались в управлении турелями, командиры контролировали все работы, производимые с их машинами. Все понимали гигантскую ответственность, ложащуюся на них. И наконец этот день настал…
Восьмое октября одна тысяча девятьсот тридцать девятого года. Два часа ночи. Экипажи занимают места в самолётах, сухо чавкают уплотнители, прижатые люками гермокабин. Первые экипажи занимают положенные места, вторые — устраиваются в комнате отдыха. Щёлкает тумблер, дающий питание — кабина озаряется неверным зелёным светом вспыхнувших приборов. Мои руки слегка дрожат, но я знаю, что с первым оборотом двигателей это пройдёт… Свист сжатого воздуха. Медленно, словно нехотя проворачивается гигантская двухметровая мельница винта первого левого мотора, затем первый выхлоп, раздаётся нарастающий гул, глядя на мотор, из патрубков которого начинает бить пламя, я пропускаю момент начала запуска двигателей правого крыла, и когда перевожу взгляд на них, а потом назад все четыре мотора уже вращают свои винты. Даю газ — пламя вырывается из патрубков, но тут же стихает, вместе с оборотами, опять выбивается… Наконец всё выравнивается, приборы показывают, что моторы прогрелись. Можно стартовать. По внутренней связи командую радисту запросить разрешение на взлёт, несколько секунд, и в наушниках чётко слышится: «Первый большой, вам — взлёт!» Одновременно с этим вспыхивают прожектора, освещая полосу. Отпускаю тормоза шасси и одновременно подаю сектор газа на себя, давая максимальные обороты. Стрелки приборов двигаются плавно, без хаотического мельтешения, значит, всё работает как часы. Качаю рулями — ничего. Всё работает великолепно, на штурвале не чувствуется никаких заеданий. Самолёт трогается и я сразу сбрасываю обороты, давая пятидесяти шести тонной махине неспешно ползти к началу полосы. Правый тормоз, полный газ — «Мессершмит» разворачивается. Далеко впереди вспыхивает зелёная точка фонаря, вот она моргнула. Полный газ, неспешное троганье. И вот уже под стойками шасси начинают стучать стыки бетонных плит, начинает слегка потряхивать, затем сильнее и сильнее, скорость нарастает на глазах, вот прохожу точку отрыва — тяну штурвал на себя, воздух. Нехотя перегруженная машина ползёт в небо, усеянное звёздами… Почему-то в степи звёзды всегда больше, чем у нас, в Европе. Из патрубков ровными светлячками выбивается голубое пламя, я веду машину на высоту и ложусь на курс, держа минимально возможную скорость, надо дождаться, пока взлетят все и соберутся в строй.