Мы же взрослые люди

И ничего не сбылось. Неудачные браки, недостойные ее мужчины, обычная панельная трешка с маленькой кухней без балкона. С ремонтом, который делал Илья еще до знакомства с Ниной.

А теперь она еще придумала Рината и Любовь, которые тоже не сбылись.

Воспоминания, мысли текли по Нине как по реке, а она была лишь руслом. И когда поток уменьшался, Нина чувствовала сухую пустоту.

Ринат достал из пакета бутерброды.

– Как вкусно. Ты такая хозяюшка. Повезло твоему мужу.

Ринат смачно жевал бутерброд. Старался разрядить обстановку. Нина не смотрела в его сторону.

– Да ладно тебе, Нин. Не обижайся, не дуйся. Бывает. Мы ж не чужие люди. Ну, немного переклинило тебя, так пройдет время, отклинит. Вон, Димон как-то по пьяни начал говорить, что давно мечтает переспать со мной. А наутро не помнил ничего. И больше не хотел, слава богу. Пройдет время, ты придешь домой и тебе самой будет казаться смешным все, что ты наговорила. Нин, это пройдет все, не боись. Я же такой же. Это отпускает. Честное слово. А бутерброды ты вкусные приготовила. Спасибо. Оставить тебе? Не хочешь? Не стоит из-за меня свою жизнь разрушать. У тебя дом, семья, муж, дети. Ты же нормальной жизнью живешь. Малыш твой еще совсем маленький. А я? Я всегда рядом буду. Ну, хочешь исчезну, пока тебя кроет? А потом появлюсь. Через месяц или через год, как захочешь. Ты ж мне родная. Я же как лучше хочу.

Нина подумала об Илье. И он всплыл в памяти внезапно родным и любимым. Ну да, странный, в кризисе, в поиске. Но ведь близкий. Чувство отчаяния и раскаяния хлынуло в Нину. И она наконец-то заплакала. Она готова была разрушить свою жизнь, поддавшись чувству, которое шло поперек всему, что было ей дорого, всему, что ей удалось создать. Поперек ее кастрюлям, тарелкам, поперек детским вещичкам в шкафу, поперек Алины и поперек их с Ильей жизни. И как с этим быть? Как? Слезы не переставая капали. Из правого глаза капало больше.

Ринат довез Нину, остановился у подъезда. Нина молча вышла. Москва пахла осенним городом. Асфальтом, мокрым бетоном, влажной землей, городской сыростью.

Ринат вышел за Ниной.

– Я провожу тебя.

Они зашли в подъезд. Вызвали лифт. Приехал маленький. Нина нажала на 13-й этаж. Лифт закрылся.

– Прости меня, Нина, я идиот.

Он обнял ее и поцеловал. Коснулся своими губам ее губ, потом щеки, потом шеи.

А потом он нажал на кнопку «стоп» в лифте.

И снова поцеловал. В шею.

– Прости меня, – шептал он, – только поцелуй, один поцелуй, и все.

Он обнял ее крепко за талию и прижал к себе. Руки блуждали по спине. Сильные, крепкие руки мужчины. Он ласкал ее как подросток, жадно, нетерпеливо, неумело. Он развернул ее к себе спиной, обнял сзади и стал целовать шею, ухо.

– Мы совсем как глупые дети, – шептал он. – Что ж мы такие глупые дети.

Его руки проскользили по ее груди. Обхватили живот, спустились вниз к бедру.

– Прости меня, Нина. Мне не стоило этого делать. Не стоило. Но один всего поцелуй.

Он снова развернул ее к себе и поцеловал глаза. Соленые от слез и синие как море. А потом губы. Его горячий поцелуй. Настойчивый язык нежно проник в ее рот, погладил зубы. Ринат не просто целовал, он будто дышал Ниной. До этого поцелуя Нина была как под наркозом. А тут в ней вдруг включилось то, что дремало все 36 лет. Они приникали губами друг к другу снова и снова. Этот поцелуй не разжигал страсть. Он был вообще не про страсть. Не про похоть. Не про желание тел. Этот поцелуй был про встречу.

Сколько прошло времени? Год? 20 лет? Вечность. И вот они наконец-то встретились. Их губы жадно искали друг друга снова и снова. Сползали на щеку, поднимались к глазам, забегали к уху, спускались к шее и снова приходили к губам.

Никто не сможет сказать, сколько прошло времени. Может быть, они до сих пор в поцелуе. В какой-то параллельной реальности. Где можно уложить и этот поцелуй, и всю их остальную жизнь. Детей, супругов, работу, свои заморочки и комплексы. Где поцелую этому ничего не мешает жить.

– Мне уже пора, – повторяла Нина снова и снова.

Кто-то стучал по дверцам лифта.

– Мне тоже пора, – говорил Ринат и продолжал целовать.

Никто из них не помнит, как они расстались в тот день. Нина как-то вышла из лифта, открыла дверь и зашла в дом. Ринат как-то доехал вниз, сел в машину. И вроде бы ничего же не произошло особенного, правда?

Потом пройдет еще много лет, и Нина будет вспоминать тот поцелуй как самый-самый, выделяющийся из тысяч. Пиковое переживание.

Ринат еще час сидел в машине у подъезда Нины. Он сидел, вертел в руках свой телефон. Включил Doors, включил Animals, включил The Who.

Он не хотел понимать, что с ним происходит. Он отказывался это принимать. Он верил в силу логики и не хотел, чтобы над ним брало верх бессмысленно неуместное. Он был раздосадован, чувствовал свое поражение. Что-то побеждало его вопреки железобетонным доводам. И он отказывался давать этому хоть какое-то название. Только условное обозначение – враг. И он будет сражаться с этим врагом до победы.

Ринат стер несколько телефонов подруг из записной книжки. Он стер приложения «Баду» и «Тиндер». Потом установил снова. Он доел бутерброды, оставшиеся после поездки. Выбросил мусор из машины. Достал все из бардачка, выбросил просроченные презервативы. Осталась только одна маленькая пачка. Покурил. Подумал о том, что надо бы достать травки. Проверил почту. В почту пришло подтверждение оффера. Новая долгожданная работа. Карьерный рывок. Он прошел несколько этапов собеседования. И вот наконец-то пришел официальный оффер. Значит теперь все не будет по-прежнему. Все будет перевернуто с ног на голову. Зима превратится в лето. Друзья станут адресатами в почтовом ящике. Подружки – воспоминаниями. Все, что было ему дорого, станет отголосками прошлой жизни. Нина станет тоже отголоском. Может быть, оно к лучшему теперь. Вот и выход.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

За шесть месяцев и четыре дня до письма

Следующим вечером Ринат приехал без предупреждения. О чем он думал, непонятно. Ведь у Нины дома мог быть муж (хотя муж уже уехал в ретрит), могли быть дети (но дети гостили у бабушки). Ринат об этом не знал. Нины просто могло не оказаться дома. Слишком много всего совпало.

– Я у подъезда, можно подняться?

Нина валялась в дикой тоске на кровати и пила можайское молоко. Ела чипсы. Ни прически, ни макияжа, ни прибранной квартиры. На кухне немытая посуда в раковине и на столе. Доска, на которой что-то резали неизвестно когда. Везде валялись игрушки, вещи, на сушке было горой навалено белье (у Нины не хватило душевных сил его развесить). Да в такую квартиру нельзя пускать даже подругу, не то что мужчину.