Мы живые
Шрифт:
— Извините, гражданин. Да, я действительно обещал вам место, но… понимаете, приехала двоюродная сестра большого человека из Москвы, и у нее нет работы… Непредвиденные обстоятельства… Знаете, человек предполагает, а Господь — располагает… Вы… заходите еще, гражданин.
Кира уже не так часто ходила в институт.
Но когда она сидела в большой холодной комнате, слушая лекции о стали, болтах и киловаттах, она распрямляла плечи, словно внутри нее какой-то ключ натягивал струны ее нервов. Иногда она оборачивалась и смотрела на Андрея, который всегда садился позади нее; слушая о балках и перекрытиях, она думала: не о нем ли все это? Не о его ли костях и мускулах? Не для скелета ли этого человека была
На его заботливые расспросы она отвечала:
— Андрей, у меня нет никаких кругов под глазами, это тебе кажется. И потом, раньше ты никогда не думал о моих глазах.
Когда Лео сел за стол, Кирина улыбка была немного натянутой.
— Видишь ли, сегодня у нас не будет ужина, — мягко сказала она. — То есть, настоящего ужина. Только хлеб. Когда подошла моя очередь, в кооперативе кончилось просо. Но я получила хлеб. Вот твоя порция. Я поджарила немного лука в постном масле. Знаешь, с хлебом очень вкусно.
— А где твоя порция?
— Я… я уже съела. Перед твоим приходом…
— Сколько ты получила на этой неделе?
— А… нам выдали… целый фунт, представляешь? Вместо полфунта, как обычно, правда, здорово?
— Да, здорово. Только я не голоден. Я пойду спать.
Маленький человек, стоявший в очереди за Лео, все время как-то странно посмеивался, издавая горлом какой-то шипящий звук, так и не доходивший до рта, — «хе-хе-хе».
— Видите этот красный платок в моем кармане? — прошептал он таинственно Лео в самое ухо. — Я вам раскрою секрет. Это вовсе не платок, а просто маленькая красная шелковая тряпочка. Когда заходишь, то с первого взгляда кажется, что это партийный значок или что-то в этом роде, хе-хе. Конечно, потом все становится ясно, но зато какой психологический эффект, хе-хе. Если есть свободное место, то это помогает. Ну вот. Ваша очередь. Ах, Господи Иисусе… Скоро стемнеет. Как летит время в очередях, гражданин, хе-хе.
В очереди в университетский кооператив какой-то студент, стоявший впереди Лео, громко сказал своему товарищу с партийным значком:
— Ну и ну! Иных студентов редко увидишь на лекциях, но в очереди за пайком — непременно.
Разговаривая со служащим за прилавком, Лео старался сделать свой голос умоляющим, однако он звучал черство и совсем невыразительно:
— Товарищ, вы не возражаете, если я оторву талон и за следующую неделю. Я сохраню его и отдам вам отдельно от карточки. Видите ли… мне нужно сказать жене, что я сегодня получил хлеб за две недели и съел свою пайку по дороге, иначе жена откажется съесть все… Спасибо, товарищ.
Дородный заведующий провел Лео темным коридором в пустую контору с портретом Ленина на стене. Он тщательно закрыл дверь. У него была приторно-дружеская улыбка и большие пухлые щеки.
— Здесь, гражданин, нам будет удобнее разговаривать. Значит так. Работу сейчас найти трудно, очень трудно. Сейчас человек, занимающий ответственный пост, имеет право принимать на работу других, а рабочее место в наше время — это определенная ценность. Далее. У человека, занимающего ответственный пост, не очень большая зарплата. А все так дорого. И всем нужно жить. А за хорошее рабочее место надо… уметь благодарить, не так ли?.. Почти разорен? Чего же ты тогда хочешь, подзаборник? Ты что думаешь, мы, пролетарии, будем принимать на работу первого приблудного буржуя?
— Английский, немецкий и французский? Хорошо, очень хорошо, гражданин. Нам действительно нужны учителя иностранных языков. Вы член профсоюза? Нет? Извините, но мы принимаем только членов профсоюза.
— Значит, вы хотите вступить в профсоюз
работников просвещения? Где вы работаете? Нигде? Мы не можем вас принять.— Но меня не берут на работу, потому что я не член профсоюза.
— Повторяю: мы принимаем в профсоюз только работающих. Следующий!
— Полфунта льняного масла, пожалуйста. Если можно, то не слишком прогорклое… Есть подсолнечное? Нет, это для меня слишком дорого.
— Кира! Что ты здесь делаешь в ночном халате?
Он оторвал взгляд от книги. Свет единственной лампочки, горевшей над столом, намалевал тени на лице Лео и в углах гостиной. Кирин ночной халат дрожал в темноте.
— Уже четвертый час… — шепотом сказала она.
— Знаю. Но мне нужно учиться. Вот только закончу конспект. Иди в кровать, ты вся дрожишь.
— Аео, ты погубишь себя.
— Ну и что? Быстрее настанет конец всему.
Он догадался, каким взглядом она посмотрела на него, хотя и не видел ее в темноте. Он вышел из-за стола и обнял дрожащую белую тень.
— Ну, прости меня, Кира… Я не хотел… Дай я поцелую тебя… У тебя даже губы холодные… Если не пойдешь сама, я тебя отнесу на руках.
Он поднял ее на своих все еще сильных и твердых руках, тепло которых Кира ощущала сквозь халат. Прижав ее голову к себе, он отнес ее в спальню, шепча:
— Еще несколько страниц, и я приду к тебе. Спи, ни о чем не беспокойся. Спокойной ночи.
— Как управдом я обязан вам сообщить, гражданка Аргунова. Закон есть закон. Для вас, как не работающих в соцучреждениях, повышается квартплата. Вы ведь относитесь к категории лиц, живущих на нетрудовые доходы. Откуда мне знать, на какие доходы. Закон есть закон.
Позади него люди стояли в очереди, топчась, сгорбившись, медленно двигаясь. Впалые груди и сгорбленные плечи. Их желтые руки сжимались и дрожали, словно это были предсмертные конвульсии совсем изведенных душ; глаза их смотрели со смертельной тоской, с застывшим ужасом и мольбой. Совсем как животные на бойне. Он стоял среди них: высокий, молодой, статный; красивое лицо все еще хранило гордые линии рта.
Проходившая мимо уличная проститутка взглянула на него, остановилась в удивлении — такой мужчина среди толпы. Она подмигнула ему, приглашая пойти с ней. Он не пошевелился, лишь только отвернул голову.
XIV
Как-то раз вскоре после полудня обрушился дом. Треснула и сразу обвалилась передняя часть стены, хлынув кирпичным ливнем в белом облаке известковой пыли. Вернувшись с работы, жильцы увидели свои спальни как бы выставленными для всеобщего обозрения. Казалось, что чья-то безжалостная рука вывернула дом наружу — в холодный уличный свет, превратив в многоэтажные сценические декорации: вертикально повисшее пианино, схваченное оголившейся балкой, грозно нацелилось прямо на мостовую. Кто-то устало поохал, но без особого удивления, так как дома, давно нуждавшиеся в ремонте, без всякого предупреждения то и дело обрушивались по всему городу. Старый битый кирпич высокой грудой лежал на трамвайных рельсах, закрывая движение.
Лео получил работу на два дня по расчистке улицы. Он работал часами, сгибаясь и разгибаясь, наклоняясь и выпрямляясь, стараясь забыть о тупой боли в позвоночнике и кровоточащих пальцах, осыпанных красной пылью, ободранных и негнущихся на холоде.
Музей Революции устроил выставку в честь прибывающих делегатов одного шведского профсоюза. Кира получила работу по оформлению стенда исторических фотографий. Она не разгибалась в течение четырех долгих вечеров, моргая слезящимися глазами над линейкой, вздрагивающей в руках, которые уже с трудом выводили буквы. Подписи гласили: «Рабочие, умирающие от голода в арендуемых у капиталистических эксплуататоров конурах в 1910 году», «Рабочие, высылаемые в Сибирь царскими жандармами в 1905 году».