Мясной Бор

Связь была, соединили комполка с артиллеристом дивизий Довбером.

— Видишь дома от тебя справа, у водокачки? — спросил Красуляк.

— Вижу, — ответил Довбер.

— Дай по ним огонька…

— Сейчас сработаем в лучшем виде.

Стукнули с огневых позиций боги войны, да только не на ту риску прицелы установили, снаряды не в дома, откуда немцы стреляли, пошли, а прямо на командный пункт Красуляка.

— Ты что, сдурел, Довбер! — заорал Красуляк. — Окривел на оба глаза! Ты куда стреляешь?

Осколок пробил ему полу полушубка и на излете упал на ногу комиссару.

— Прекрати стрелять, если не умеешь! — кричал командир полка. — Своих поубиваешь…

Послушался Довбер, прекратил стрелять. До полной темноты едва попытаешься высунуться, противник открывает шквальный огонь. А подавить его нечем, комполка уже не рисковал просить огонька у Довбера, от отечественного снаряда помирать — нет ничего обиднее.

— Вот что, Никонов, — сказал Ивану командир, когда стемнело, — держи тут оборону, а я малость отдохну.

Тот ответил, как положено, передернуть решил затвор карабина, чтоб дослать патрон в положенное ему перед выстрелом место, но затвор вдруг отказал. «Плохая примета», — подумал Никонов, а сам подошел к куче винтовок на дне траншеи, стал выбирать оружие поисправнее.

Потом решил спуститься в подвал дома, который облюбовали его бойцы, но тут немцы открыли огонь по строению зажигательными пулями, оно загорелось. Из дома выскочили несколько красноармейцев и побежали прочь. Иван затормошил командира полка, тот вроде бы и не спал, встрепенулся.

— Стой! — закричал, увидев бегущих в тыл.

Те, что называется, и ухом не повели.

— Стрелять буду! — в бешенстве закричал Красуляк, вырвал из рук Никонова винтовку, выстрелил раз, другой, третий…

Двоих командир полка свалил, стрелял метко, а остальных, которые все бежали, спас Иван, решительно отведя ствол винтовки в сторону.

— Ты чего?! — заорал командир.

— Бесполезно, — ответил Никонов. — Всех перестреляете — не остановятся. В сполохе они, очумели от страха. Бесполезно стрелять. Отдайте винтовку.

— Держи, — остыл Красуляк, протянул оружие Ивану, огляделся. — Мы с комиссаром отойдем, а вы нас прикройте. Тут не НП теперь, а тир, и мы в нем — мишени.

Дом горел весело, в траншее стало жарко. Никонов подумал: «Начальство-то мы прикрыли, они отошли, а самим теперь как выбираться? При таком освещении мы у немцев как на ладони. Прежним путем нам не уйти». Он понимал, что теперь надо применить какую-либо военную хитрость. Подозвал телефониста Поспеловского, тот только один и остался при нем, объяснил:

— Двинемся перебежками перед амбразурами, у самых домов. Проскочишь амбразуру — и сразу ложись. Желательно в яму.

Так и пошли. Подбирались к очередной амбразуре и, полусогнувшись, шмыгали мимо нее. Немец спохватится, даст очередь, а они уже далеко.

Пока Иван в кошки-мышки со смертью играл, мимо пулеметных стволов бегал, то думал с тоской: гранат бы! Хоть бы по одной покидать гансам, мандрилам нечесаным, в дырки. Но с гранатами дело обстояло худо. В большой они находились тогда нехватке, и трехгранный надежный штык подкрепить было нечем.

Так они с Поспеловским и преодолели всю линию обороны станции. Потом повернули налево и оказались у своих. Их привели в избу, где Никонов увидел собственного комполка, еще человек пять других командиров.

Вел с ними разговор представитель 2-й ударной, полковник Кравченко. Поначалу наорал на лейтенанта: «Кто такой?! Пошел отсюда!»

Красуляк вмешался:

— Мои люди, товарищ полковник. Никонов у меня завроде начштаба…

— Ладно, — махнул Кравченко, — пусть сидит. А вы все доложите, сколько у вас осталось людей.

Но тут он заметил, что один из командиров полков задремал.

— Спишь, сукин сын, на обсуждении боевых действий! — сорвался на крик представитель штарма. — Застрелю на месте!

Никонов вздохнул. Столько раз он это слово на войне слышал, что даже привык к нему. Уж на что до крайности аккуратный, все делает толково, приказы исполняет справно, а и ему кричали «застрелю» не раз… Зачем?

Бедняга комполка поднялся с места, пошатываясь.

— Четвертые сутки лежим на снегу, товарищ начальник, — просипел он. — Не евши тоже… Опять же на морозе… А тут в тепле разморило. Виноват…

— Сиди, черт с тобой, — смилостивился Кравченко. — А вы, кто рядом, толкайте его, если снова заснет. Докладывайте, сколько осталось людей в полках.

У одного оказалось пять человек, у другого шесть, у Красуляка даже семеро. А всего в шести полках набралось тридцать пять человек.

— Объявляю вас оперативной группой. Старший — Красуляк, — распорядился Кравченко. — Ставлю задачу: к утру взять Спасскую Полнеть. Выполняйте боевой приказ!

— А подкрепление? — подал голос один командир.

— К утру обещают прислать, — ответил представитель штаба армии. — Но до того надо взять поселок.

Когда пришел новый ясный день, наступавших на поселок остались считанные единицы. Правда, обещанное пополнение попозже прислали. С ним пошли в атаку с правой стороны шоссе Новгород — Ленинград и снова отбили водокачку. Но больше не осилили. К вечеру атаки прекратили, новые силы тоже иссякли. Командиры полков, Красуляк и Дормидонтов, положив своих красноармейцев, решили вернуться на исходные позиции.

Они перешли речку у моста, стали подниматься на берег, и тут их выцелил немецкий пулеметчик. Дормидонтова убил наповал, а Красуляка незначительно ранил в руку.

29

У Сталина болела голова. Он вызвал Поскребышева и чай велел заварить покрепче, нежели это делалось по обыкновению. Конечно, можно было снять боль, добавив в чай коньяка, однако вождь справедливо полагал, что прием спиртного с утра вовсе не опохмеленье, а обычная пьянка, только в начале дня. Но товарищ Сталин не может не работать в такое тяжелое для страны время, как бы он себя плохо ни чувствовал. Он дотерпит до обеда и тогда может позволить себе выпить рюмку доброй русской водки, которую предпочитает любым напиткам мира. Водка так хорошо разгоняет кровь, да еще если смягчить ее горечь, запив глотком хванчкары или киндзмараули.