Мятеж

Фронт прикрыт. Что делать армии?

Распустить - это, конечно, самое любое дело, об этом она только и вздыхает и шумит, напоминает своими требованиями, угрозами, посылкой пространных посланий, категорических телеграмм и живых ходоков.

– Баста! Разбили казака. Теперь, фью-фью, ищи-свищи его по Китаю! Шалишь, брат, не на того напоролся - мы те вихры взбучим, переказачим чуб!

– Так ведь не всех побили, - пробует силы какая-нибудь благоразумная голова.
– Это тоже не шутка, что по Китаю они бродят, казаки. Что Китай? Китай - вот он, рядом. Скакнут два скока - и снова здесь. Оно того, браток, пожалуй, чуть-чуть и опасно...

– Кому опасно, кому - нет, - гремит непоколебимый победитель.
– А нам: тьфу! Как нажарили в хвост - эк тебе, копыта сверкают...

– А все опасно. Вдруг - беда?

– И нет никакой. А што беда - мы тому всегда наготове, штоб встретить ее, потому - оружие навсегда при себе.

– То есть как?

– А так: по деревням.

– И пулеметы?

– И пулеметы.

– И орудия?

– Они самые, а що? Поставим под колокольню, пущай стоит. Как он самый этот казак на деревню, - тут она, пушка, готовенькая, ему по пузу храп!..

– Да где это видно, чтобы армия с оружием по домам расходилась! Что вы, ребята? Ни к чему это.

– То армия, а то и другая... Мы свое оружие сами добыли, наше оно, с бою у казака вышибли, а потому и отдавать не хотим... Кой черт! Тут, можно сказать, кровь проливали, а потом, пожалуйте, оружие, - мы его себе приберем... Да-с, голыми ручками... Нет, выкуси, на!.. Отдадим, того и гляди!

– Так, братцы, да разве ж можно этак рассуждать? Вы же тут одну дивизию составляете, а разве их мало, других дивизий?

– Нам какое дело?..

– Да не "нам какое дело", а все они, наши дивизии, одно дело делают, все за одно идут.

– Мы казака посшибали.

– Ну и ладно, посшибали - и ладно. А в других местах еще не побили врагов советских, там тоже дивизии. И у многих, быть может, вовсе мало оружия. Тут оно будет у вас под колокольнями стоять, а там...

– Там свое... Нечего тут: одним словом, что мы его тут навоевали, себе его и оставим, потому солдат без ружья - гусь бесхвостый.

– Да, пока он в строю, - упирается собеседник, - в строю ему нужна винтовка, а когда в деревне, при пахоте, тут не винтовкой надо работать.

– Знаем, чем работать, - и угрюмые взгляды досказывают недосказанное: "Отвяжись ты, сатана, все равно не дадим, чего пристал?"

Но как же можно отцепиться?

– Надо оставаться под ружьем, дивизию распускать немыслимо, враг под самым боком, близко враг...

– Ну, мы сами охраним себя. Больно нужны вы тут, понаехали, разные...

– Ребята, что вы?

– А то мы, что отчепись, и все тут... Сами воевали, сами и дальше будем воевать, коли надо, а вас тут никто не звал - сами наехали.

– Но дивизию, дивизию-то - нельзя же просто так по домам распустить?

– Нечего пускать, и сами уйдем...

– Да враг же тут! Он под носом. Он у самой границы. Как тогда, коли силы не будет никакой, когда разойдутся?

– А так и будем, прогоним - и все...

– Нет. Этак, братцы, не годится. Это не разрешение вопроса. К делу надо подходить, осмотрев его со всех сторон, а тут "ура", да и только, это не дело. И потом, армия может быть использована теперь на разные хозяйственные нужды. Вон, к примеру, на Урале или в Сибири как использованы красноармейцы: они там пашут, крестьянам помогают, рубят лес, сплавляют его, постройками разными заняты, дороги чинят, - это вот дело. Это действительно дело. И главное, потребуйся армия в бой - да вот она, вся тут под ружьем: час работает и строит, а на другой час палит и колет штыком. Вот что значит перевести армию на хозяйственный фронт: одной рукой за соху, а другой за винтовку. И мы здесь получили задачу - семиреченскую Красную Армию сделать трудовой...

Вы стоите в ожидании. Вам нужен ответ. А ответа нет. Отвечают только насмешливые да озлобленные взгляды, потом кто-нибудь прошипит язвительно:

– Неча учить - работать сами умеем!

Этак встречала масса красноармейская новую весть о переходе на трудовое положение. Командный состав, за исключением пяти-шести человек, смотрел на дело глазами массы. Коммунисты армейские слабо или вовсе не восставали против этих настроений, а многие даже крепко их поддерживали, оправдывали, присоединяли свои голоса.

– Беда, Панфилыч, - говорю Белову, - никакой тут у нас трудовой дивизии не выйдет...

– А ты еще только теперь очухался, - усмехнулся он, окусывая рыжий колючий ус.
– Погоди-ка, они еще митинговать начнут: пахать сегодня али не пахать, рубить али не рубить; они тебе такую т р у д о в у ю покажут не обрадуешься. На мой взгляд, - сказал он серьезно и крепко, - ничего из этого не выйдет, ровно ничего. Разве только отдельные части малые, где и командир хорош, да и то на время - разбегутся...

– Но ведь делать же надо что-то. И делать теперь вот, не откладывая, иначе и того хуже может выйти...

– Надо. Я не про то. Только надо так сделать, чтобы без ошибки. Я, знаешь ли, до твоего еще приезда вот что Ташкенту предлагал: всю нашу армию по домам - марш... Пущай идут отпущенные, чем ждать, как сами побегут. Раз только станем отпускать, тут и условие можно ставить, например: чтобы оружие в полку оставалось, чтобы на случай собрать можно было всех снова... А тем временем сюда чтобы подоспела надежная, хорошая дивизия. Вон, слышно, наши с севера идут, из Семипалатья... Ну, как подойдет - отчего тогда и мобилизацию не заявить? Год за годом, так и пошло, тут не откричаться, коли у нас дивизия будет верная под руками...

– Ну, и что тебе центр ответил?

– Отказали...

Я знаю, что Панфилыч всегда обдумывает разом несколько планов: сорвется один - другой наготове, другой не удастся - третий в запасе.

– Надо попытаться, - говорю ему, - осуществить вот то самое, о чем мы толковали в ревкоме: лес сплавлять на Алматинку да на Чуйскую долину, на орошенье.

Панфилыч будто впервые слышит эти планы - в глазах у него не то недоверие, не то изумление: ничего, мол, из этого не выйдет.

А на самом деле он уже не первый день наводит справки, узнает о размерах хозяйственных нужд и на Алматинке и на Чу, узнает, где какой имеется инструмент, сколько его и насколько он пригоден сразу к делу, куда и сколько потребно народу, - словом, проводит всю ту черновую работу, с которой начинается организация дела. И тем временем по полкам выяснялось: сколько где плотников, каменщиков, слесарей, прикидывались примерные цифры и людского специального состава и инструментов, что были по инженерным ротам, у саперов или просто в хозяйственных командах, у каптенармусов и даже у рядовых бойцов; выяснялось наличие и перевозочных средств - и у жителей и по дивизии: тут работали совместно некоторые дивизионные ребята с представителями "власти на местах" от уездных ревкомов и военкоматов.

Черновая начальная работа не дремала - работа по выяснению и подготовке. Было лишь окончательно ясно одно: как только затеем переброску из уезда в уезд, как только задвижутся полки, оставшиеся без дела и страстно рвущиеся по селам и деревням, лишь только узнают они, что распускать не предполагается, а закрепляют их на хозяйственную работу, каюк: разбегутся. А то и похуже что-нибудь. Уж если и давать какую работу, так только на месте, там, где стоят они теперь, полки. Обождать хоть некоторое время, хоть месяца два продержать в труде, который, быть может, ослабит малость это стихийное рвенье по деревням, - тогда можно будет затеять и переброску. Втянутся, вработаются, приучатся считать это трудовое состояние дивизии столько же естественным, как естественным считалось доселе ее боевое состояние. Словом, на худой конец, требуется месяц-два для изживания демобилизованного порыва. А ежели и тронут, так лишь те незначительные части, в которых можно быть уверенными, - этих можно слать и на Чу и на Алматинку.