Мятеж

И по ответам крепостников можно было заключить, что там колеблются, раздумывают над этим предложением, во всяком случае, наотрез не отказываются. Наконец согласились:

– Пришлите сначала к нам в крепость несколько человек, здесь и поговорим.

Ну что ж, дело хотя и опасное, но предложение надо принять: на два-три человека больше или меньше - это положения все равно не спасет. А из попытки, может, что и выйдет. Только бы начать - там уж само пойдет. Мы снарядили делегацию: Шегабутдинов, Муратов и помначснабдива Ефимов. Кажется, там, в крепости, присоединился к ним и Агидуллин, помощник и близкий товарищ Шегабутдинова, впоследствии все время служивший нам связью с ним, когда обстановка заставила Шегабутдинова играть трудную и опасную роль.

Делегация уехала. Мы нервно ждали результатов: то верили, то не верили в благополучный исход. Ловили каждый звук, долетавший от крепости. Кто-то уверял, что встретили дружно. Кто-то говорил, что избили при первой же встрече. Уверяли, что делегацию, обезоруженную в воротах, увели на расстрел в глубь крепости. Наконец прибежали партшкольцы и сообщили достоверное: крепостники говорили с делегацией мало, грубо, угрожающе, затем арестовали и посадили в крепостную тюрьму. В крепости усиленное брожение, - верно, к чему-то готовятся решительному...

Впрочем, что ж тут нового - мы и без того каждую минуту ждем удара.

Весть об аресте делегации вырвалась на волю, побежала по городу, в ближние деревни, в кишлаки.

Всякие вести и слухи переносились тогда с изумляющей скоростью. Буквально через минуту все значительные новости узнавала сразу широкая округа - тут помогал и телефон и живая связь, прежде всего крепостная конница.

В делегации арестовали Шегабутдинова. Об этом живо узнало киргизское население. И помчалась роковая весть: брошен-де вызов, подан сигнал, наших хватают, сажают в тюрьмы. Готовьтесь к бою. Живей, живей, подымайтесь живей!

Масанчи в штадиве встревоженно докладывал:

– Только что прибежала партия киргизов. Они у меня требовали оружия, чтобы идти на крепость освобождать Шегабутдинова... Хотели скакать в горы, подымать кишлаки. Уверяли, что быстро поставят на ноги целое войско. Но оружия у меня нет, они вернулись ни с чем... Мусульманство перепугано и взволновано до крайности. Многие попрятались, боятся резни... многие убежали в горы, молятся, спасаются кто куда...

Мы приказали Масанчи принять сейчас же меры через близких ребят и оповестить туземное население, что ничего особенного не случилось, что слухи о грозной опасности преувеличены и в большей части ложны, что Шегабутдинов в крепости вовсе не арестован, а остался лишь для переговоров.

В это время доложили, что человек двенадцать крепостников подошли к воротам штадива и хотят вести с нами переговоры. Их впустили. Провели сюда, в штадив, в главную комнату, где собирался и заседал непрерывно наш военный совет.

– Мы, делегаты крепости и восставшего гарнизона, - объявили они нам, - пришли поговорить с вами о разных важных вопросах.

Мы, конечно, сразу про наших арестованных: почему посажены, где сейчас, будут ли выпущены и как скоро?

Крепостники заявили, что наши товарищи уже на свободе, сейчас приедут сами, а "арестованы они были по ошибке и неизвестно кем".

Явная чепуха, но мы не возражаем, сносим молча.

Мы наблюдаем зорко их поведение, замечаем, как стараются они распылиться по одному, заглянуть сюда и туда, понюхать, увидеть, узнать, в каком положении наши дела, какими средствами и силами располагаем. А мы как будто случайно прихлопываем наглухо одну дверь за другой, не выпускаем их из тесного кольца, в пустой комнате ведем пустые разговоры. Уж сразу видно по уклончивым ответам делегатов, что толку от них никакого не будет, что пришли они сюда единственно как сыщики и всем их словам и завереньям грош цена.

– Так почему же, говорите, задержали наших представителей?

– А не знаем, - уклоняются они, - мы этого не знаем. Мы на это не уполномочены...

Говорят и все переглядываются: дескать, не обмолвились ли чем опасным?

– Мы только присланы сообщить вам, что крепость настроена очень миролюбиво... (Миролюбиво... миролюбиво...
– прогудели в поддержку три-четыре голоса...) и так же не хочет проливать кровь, как вы. Ваши делегаты об этом говорили нам в крепости, вот мы и пришли уверить вас, что тоже настроены мирно... (Мирно... мирно...
– прогудели снова голоса.)

– Тогда в чем же дело, товарищи? Из-за чего, собственно, выступил гарнизон, какие вопросы вас особенно встревожили, - давайте попробуем договориться.

– Нет, мы этого не можем...

– Да, не можем, совсем не можем... никак не можем...
– поддерживали крепостники говорившего.

– Почему же нет? Ну, хоть только предварительно...

– И предварительно не можем, на это нас не уполномочили, мы всего-навсего пришли успокоить вас...

– Но почему бы вам не вывести войска из крепости и не начать с нами настоящие, серьезные переговоры...

– А вот двадцать шестой полк придет...

– Что двадцать шестой?

– Когда придет, тогда поговорим... Без него мы говорить не можем, надо сразу за всех объяснить...

Так мялись уклончиво добрых полчаса.

Мы хотели было повести протокол этого "совещания" и подписаться под тем, что заявляют обе стороны. Но крепостники наотрез отказались и никак не хотели даже назвать свои фамилии.

Дело не клеилось. Они держались двусмысленно, ни слова не сказали путного, долбили одно:

– Мы только успокоить... Мы пришли вас только успокоить...

Нет уж, спасибо за этакое "успокоенье": ишь, как выглядывают, сквозь стены стараются рассмотреть - что там укрыто.

Сидим, полные взаимного недоверья, ловим друг друга на каждом слове, прощупываем, выпытываем, один другого сбиваем и путаем, выстукиваем-определяем слабые места.

С крепостной делегацией пришел и Сараев, верненский комендант, которого крепостники арестовали, держали долго где-то под запором, а теперь решили использовать:

– Если не воротишься, - заявили ему, - знай, что и Муратова и Шегабутдинова прикончим...

Мне все хотелось поговорить с Сараевым с глазу на глаз, узнать у него точно, что там творится, в крепости, но сделать этого никак было нельзя, мы сидим у всех на глазах, и за ним, за Сараевым, крепостники усиленно следят. Мы только встретимся глазами, - и вижу я по его серьезному, тревожному взгляду, что неладно дело. Он в ответ на вопросительный мой взгляд только медленно, значительно покачивал головой: