Мятеж

Вдруг сомкнулась кольцом вокруг телеги партийная школа и твердо уперлась, сдерживая бурный натиск толпы. Все исчислялось мгновеньями, все совершалось почти одновременно.

Видим, как взметнулся в телегу Ерискин, и в тот же миг слух пронзили резкие слова:

– Да это что? Ах вы, сукины дети!..

Неожиданный окрик застудил на мгновенье толпу, она будто окаменела в своем страстном порыве. Момент исключительной силы!

– На што выбирали меня?!
– крикнул Ерискин.
– Раз председатель - я никому не позволю... никому не дам... что за разбой... Ишь, раскричались... Если только кто-нибудь их тронет, - указал он в нашу сторону, - тогда выбирайте другого, а я не стану... И черт с вами, из крепости уйду!

Слова произвели большое впечатление. А тут еще Павел Береснев.

– Товарищи, - говорит, - так нельзя: к вам люди пришли говорить по-хорошему, а вы что? Разве так обращаются? Я тоже уйду из крепости, если што...

– Слово, слово мне!
– крикнул Букин.

– Лишаю слова, - твердо объявил ему Ерискин и повторил еще раз во всеуслышание: - Букину слова не даю: лишаю!

Никто не протестовал. Эта была очевидная, бесспорная победа...

– Для продолженья речи слово даю говорившему оратору.

И он рукой дал мне знать, чтоб продолжал.

Надо было выдержать марку, надо было не объявлять своей радости по поводу счастливого исхода. Хоть видимое, но сохранить спокойствие, - как ни в чем не бывало, ровным тоном объяснить приказ центра - приказ, а не просьбу!

– Мы остановились, товарищи, на том...

А толпу не узнать. Она стихла, будто виноватая. Только соскакивали отдельные жалкие выкрики одиночек. Но это же пустяки: буйный гнев вошел в берега. Быстро, походным маршем проходили последние вопросы. Толпа словно зубы потеряла, - нечем было грызть, чавкала, как старуха, опустошенным, беззубым ртом. Покорили нас было за то, что:

– Киргизам вот, беженцам, неделю помощи устроили, а нам что - кукиш?

Но и этот вопрос миновали: договорились, что широко организуем помощь общественную копалолепсинцам в добавление ко всему, что для них и без того делается ускореннейшим темпом. Последний вопрос о власти:

– Крепость выбирает двух в военсовет дивизии и трех в облревком...

Заупрямились было опять на том, что и во что вливать: боеревком в военсовет или наоборот. Уломали, убедили, доказали, что о д н а крепость центром признана не будет и в ход пустят против нее броневики... А вот вместе с нами - другое дело...

– Мало двух... Мало трех, - галдели кругом.
– Всех давай, соединяй...

Пока они перекликались, мы с Никитичем устроили в телеге мгновенное совещание:

– А не один черт, что два, что десять? Давай еще разрешим во все двенадцать отделов ревкома по одному - накинем дюжинку на свой риск!

И объявили:

– Хорошо. Кроме тех пяти, пусть будет еще двенадцать представителей в отделы Обревкома.

Успокоили количеством.

Проголосовали и приняли безусловное подчинение приказам центра. Хотели было тут же и выбирать, чтоб отделаться зараз. Но толпа решила по-иному:

– Сегодня же вечером каждая рота пришлет в городской театр по пять человек, - там из них изберут представителей.

– Что же, и это неплохо.

– Теперь вот что, товарищи, - заявили мы.
– Все ясно: и вам ясно и нам. Теперь договорились по всем вопросам, и власть у нас будет одна. Завтра с утра - работать. Кончены все недоразумения. Так и скажем сегодня же Ташкенту: с гарнизоном договорились, работаем отныне мирно и дружно... Вы сегодня же, вот после этого собрания, расходитесь из крепости по казармам, - дальше незачем здесь оставаться, раз договорились по всем вопросам...

Это нами было сказано будто вскользь; будто разумелось само собой, что из крепости надо сегодня же уходить, а мы, дескать, им только вот об этом напоминаем: не забудьте, мол, товарищи!

Митинг окончен. Толпа медленно расползается в разные стороны. Мы беспрепятственно выходим с Никитичем за ворота крепости, легко и весело поминаем отдельные моменты бурного собрания. А в штадиве - на телеграф и делаем Ташкенту короткое сообщение:

...Полученный приказ из центра о конструкции власти было постановлено объяснить на общем собрании гарнизона, так как красноармейцы и слышать не хотели, что его разберут какие-то выборные делегаты... Можете себе представить, что значит заставить пятитысячную массу крепости (не только гарнизон, но и полевые части), - массу, страшно взволнованную и требующую оставления своей крепостной власти, - убедить в необходимости подчинения приказу центра! Сегодня, 15 - VI, в 10 ч. утра мы открыли в крепости общее собрание, длившееся целых шесть часов. Налицо имелось двенадцать волнующих массу вопросов: о расстрелах, об Особом отделе, о Трибунале, о суде над белыми офицерами на месте, об отправке их из Верного в Семипалатинск, в Сибирь, о немедленном аресте всех назначенных (Ташкентом.
– Д. Ф.) работников и о неподчинении центру.

Докладчиком по всем вопросам пришлось выступать мне. Одно время раздавались настойчивые требования о нашем аресте и расправе. В конце концов принято голосованием подчинение центру и согласие от каждой роты выбрать по пять человек представителей, которые сегодня в шесть часов собираются в Советском театре, - из них будут выбраны добавочные члены в Военсовет и Обревком. Как пройдут выборы и состоятся ли они (трудно сказать.
– Д. Ф.), так как настроение крепости весьма изменчиво. Предложение выбрать делегатов непосредственно гарнизонным собранием принято не было. Город оцеплен патрулями. Тов. Фрунзе, это следует иметь в виду при поездке в Верный...*

_______________

* Фрунзе дал знать, что сам собирается выехать в Семиречье.

Делегаты собрались вовремя. Советский театр до отказа набит был всякой публикой. У делегатов на руках имелись особые мандаты. Мы, военсоветчики, тесной кучкой пригрудили к председательскому столу. Председателем избран был представитель крепости Прасолов - тот самый, что 11-го, на заре мятежа, на митинге в казармах кричал громче всех. Потом он в дни мятежа словно сгинул, редко где показывался, вовсе не выступал. Мы о нем и забыли. А теперь - почему-то в роли председателя. Он сидел за столом, а мы ему подшептывали и подсказывали свои советы и предложения. Заседание было отменно спокойным. Избрали представителей: в военсовет Петрова и Чеусова, а в облревком - полтора десятка.

Ночью я сообщил центру:

– Сейчас закончилось собрание делегатов частей, которое было уполномочено общим собранием гарнизона выбрать представителей в военсовет дивизии и в облревком. Завтра приступим к работе. У меня нет точных сведений о выбранных, - это я сообщу завтра. По-видимому, все закончится без кровопролития. Принципы государственной власти и централизации восторжествовали над самочинством и разнузданностью. Т в е р д о з а п о л о ж е н и е н е р у ч а ю с ь (курсив мой.
– Д. Ф.), но (некоторых.
– Д. Ф.) результатов как будто достигли, - во всяком случае, добились определенного перелома в настроении гарнизона.

Теперь придется доканчивать те скверные остатки, которые неизбежно сопутствуют всякому (подобному.
– Д. Ф.) неорганизованному движению... Скажите, выехал ли кто из вас на легковом автомобиле в Верный?

– Я этого не знаю, - говорил Ташкент, - а потому не могу ответить...

– Хорошо, до свиданья.

– Всего наилучшего...

Мы собрались в штадиве, обсуждали сложившуюся обстановку. Она, бесспорно, была куда благоприятней, чем вчера, чем два дня назад. Но быть начеку! Вот оно, по вечерней тишине слышно в открытые окна топанье тысяч ног - это части уходят из крепости в казармы. Прекрасно. Мы этого ждали. Мы на этом настаивали. Мы этого добились. Но... быть начеку!