Мятежное сердце

— Ехать надо! — говорю я.

— Не сходи с ума, — уговаривает Лу. — Когда ты в прошлый раз спала?

Так сразу и не ответишь. Должно быть… Нет, не вспомню, когда. Усталость кошкой вьется вокруг, трется теплым боком. Нельзя поддаваться.

— Даже не помнишь, — говорит Лу.

Он уже спешился и снял Эмми со спины Гермеса. Мейв и Томмо выбрались из Космического Компендиляриума. Я смотрю на их осунувшиеся лица.

— Ладно. Три часа.

— Четыре, — говорит Лу.

— Не меньше, — поддерживает Слим. — В здешних краях нужно иметь ясную голову. А животным не дать отдохнуть — просто глупость.

— Хорошо, пусть будет четыре, — сдаюсь я. — И ни минутой дольше.

Никто меня не слушает. Все уже хлопочут, помогают Слиму разбить лагерь и разжечь костер. Я слезаю с козел. Разминаю плечи, растираю затекшую поясницу. Все-таки телега — совсем не то, что верховая лошадь. Я каждый ухаб и каждую кочку прочувствовала задницей.

Мейв подходит ко мне. Косится на Слима. Тот болтает с Эмми. Как всегда, несет какую-то чушь.

— Он трепло, — говорит Мейв, — но о себе ничего не рассказывает. Задумаешься тут.

— Ага, — соглашаюсь я. — Не волнуйся, я с него глаз не спускаю.

Мейв скрещивает руки на груди. Ковыряет землю сапогом.

— Что такое? — спрашиваю.

— Я сегодня дурака сваляла, — говорит Мейв. — Джека всезнайкой обзывала, а сама… Последний тупица догадался бы, что этот дурацкий верблюд слушается только Слима. И как меня угораздило?!

— Да ладно, — говорю я. — Ты сама себя наказала. Ехала в этом коробе весь день.

— Поделом мне, — отвечает Мейв. — Совсем я поглупела.

— Мейв, прекрати! А как же сегодня, у моста? Всех переправила, от охотников отбилась.

— Ага, весело было. — Мейв чуточку оживляется. Смотрит в сторону Лу. Он занимается костром. Наверное, почувствовал. Оглядывается и сразу снова принимается раздувать огонь.

— Я выпендривалась, — говорит Мейв. — Стыдоба. Как маленькая, из кожи вон лезла, лишь бы только он меня заметил.

— Еще бы не заметить, — отзываюсь я. — Ты же всех спасла. Вы из-за меня чуть не погибли. Если кто и поглупел, так это я. А ты молодец.

— Хоть эти три жизни мне зачтутся, — говорит Мейв. — Только это не искупит потерь в Чернолесье. Вольных Ястребов и разбойников уже не вернуть. Если б не моя гордыня… Эш и Крид мне твердили, что надо сваливать, а я уперлась. И вот итог. Сорок жизней, Саба. Мои друзья погибли из-за меня. Тяжело с таким жить.

— Если все время себя грызть, никому лучше не станет, — говорю я.

— А я не могу иначе, — отвечает она. — Каждый раз, как глаза закрою, вижу их лица. Они во сне приходят за мной.

— Знаю, — отвечаю я.

— Руби, — тихо говорит Мейв. — Эш. Крид. Каждое имя — как нож в сердце. Вот я и вспоминаю их имена. Чтобы не притупилась боль. Пока я не искуплю свою вину. Может, тогда смогу заснуть.

— Может быть, — говорю я.

Мы молчим. Потом я спрашиваю:

— Мейв, ты когда-нибудь чувствуешь себя старой?

— Я старой родилась, — говорит она.

Мы смотрим друг на друга долгим взглядом. Наконец Мейв кивает и отходит к костру. По дороге едва не задевает Томмо плечом.

Он подходит ко мне. Дай руку, говорит. Я не сразу протягиваю ему правую руку. Ту, что Лу так сильно сжал от злости и обиды. Рука до сих пор болит. Синяки остались.

— Это мне Слим дал. — Томмо отвинчивает крышку баночки, зачерпывает мазь из зверобоя и принимается смазывать мои синяки. Бережно так, одним пальцем. У меня горло перехватывает.

— Зря он так, — говорит Томмо.

— Я его обидела, — отвечаю я.

Томмо странно усмехается.

— Значит, обида за обиду? — Опускает глаза. Весь сосредоточен на том, что делает. Глаза — первое, что я в нем заметила. Темно-карие, почти черные. С длинными темными ресницами. Как у олененка. Когда я впервые увидела Томмо в таверне Айка, он был совсем мальчишка. Нескладный. Бледные костлявые локти и коленки. Сейчас загорел, выправился. Мужчина. Поджарый. Густые волосы связаны в хвост, чтоб не лезли в лицо. Резкие скулы. Хорош, ничего не скажешь.

Тот глухой мальчик. Осторожней с ним, Саба. Он в тебя влюблен.

Томмо замирает. Почувствовал мой взгляд. Скулы порозовели. Не поднимая глаз, подносит мою руку к губам. Едва касается синяка, Я кожей чувствую его дыхание.

— Я бы тебя никогда не обидел, — говорит Томмо.

Вот теперь он смотрит мне прямо в глаза. Серьезно так.

Нет. Нет-нет-нет-нет-нет…

— Томмо, — начинаю я.

Он набирает побольше воздуху в грудь.

И в этом самый миг Слим кричит издали:

— Сколько яиц будете? Одно или два?

* * *

Один пациент Слима, которому тот удалил вросший ноготь, в благодарность подарил ему копченый кабаний окорок. Старикан отхватывает ножом толстые ломти и жарит с голубиными яйцами. Он возится со здоровенной сковородкой, а наши держат жестянки наготове, у всех слюнки текут. Следопыт прямо на ноги Слиму уселся, так старается прилезть поближе. Наблюдает, как Слим переворачивает мясо, поливает растопленным жиром яичницу. Нос у пса подергивается, слюни свисают до земли.

— Оголодал, друг мой? — спрашивает Слим. — Не волнуйся, всем хватит, и людям, и зверям. Никогда не слыхал о ручном волкодаве. Да еще и с голубыми глазами. Он у вас с рождения?

— Не, — отвечает Эмми. — Пес нашей знакомой, Марси. Только она умерла, наверное.

— Что делать, все мы умрем, — вздыхает Слим. — Каждый надеется умереть хорошей смертью. Иные гибнут с блеском, словно солнце. Другие молятся, чтобы уйти во сне. В моем возрасте начинаешь задумываться о таких вещах. Я жалею, что не умер, знаешь когда?

— Когда? — спрашивает Эмми.

— На двадцать первом году жизни. Теплой летней ночью я лежал на берегу прозрачного ручья. Обнимал прекрасную девушку. И она сказала, что любит меня. Миг чистой радости.

— Хорошо, наверное, — говорит Эм.

— Лучшая минута моей жизни, а я и знать не знал. Бывает. Так, жратва готова. Подходите по очереди. Не толкаться!

Топот ног, торопливые благодарности, и тишина, только скребут ложки по жестянкам. Все мы уминаем вкуснющую стряпню Слима за обе щеки. Не могу даже вспомнить, когда я в прошлый раз ела. В животе радостно бурчит. Остатки еды подчищаем пальцами. Эмми с хлюпаньем вылизывает жестянку.