Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

Но может ли человек, зажатый в тисках навязчивой идеи, смотреть на вещи трезво или хотя бы понять, какие из этих вещей имеют отношение к делу?

Я разработал несколько сценариев и набросал ряд речей – чрезвычайно разумных, но тем не менее полных нежности. Потом, как это часто бывает, все случилось внезапно и – для такой ситуации – даже просто. Мария как ассистент Холлиера имела право ужинать с преподавателями в общем зале «Душка». Как-то вечером, в конце марта, я столкнулся с ней, когда декан только что произнес молитву после еды и все мы двинулись пить кофе в зал профессуры. Точнее, я собирался пить кофе и спросил Марию, не принести ли и ей тоже. Она ответила, что кофе «Душка» не совсем то, что ей нужно в данный момент. Я увидел возможность и не преминул ею воспользоваться:

– Если вы готовы пройтись со мной до Плоурайта, я сварю вам хороший кофе. Могу и коньяку налить, если хотите.

– Очень хочу.

Через пять минут она уже помогала мне, точнее, наблюдала, как я ставлю маленькую венскую кофеварку на электроплитку. Через пятнадцать минут я уже признался в любви и гораздо более связно, чем ожидал, изложил концепцию Софии (которую Мария, как медиевист, уже знала) и то, что она, Мария, – моя София. Она умолкла и молчала, как мне показалось, очень долго.

– Это самое лестное, что я слышала за всю свою жизнь, – наконец произнесла она.

– Значит, вам эта идея не кажется смешной?

– Смешной? Ни в коем случае. Как вы могли подумать, что смешны?

– Мужчина моего возраста, влюбленный в женщину вашего возраста, безусловно, может показаться смешным.

– Но вы же не какой-нибудь абстрактный мужчина вашего возраста. Вы прекрасны. Я восхищаюсь вами с самого первого занятия.

– Мария, не дразните меня. Я знаю, что я такое. Я мужчина средних лет и совсем нехорош собой.

– О, это! Я назвала вас прекрасным за прекрасную душу, за восхитительную любовь к своему предмету. Кого волнует ваша внешность? Ох нет, это прозвучало очень грубо. Ваша внешность в точности подходит к вашей сути. Но внешность ведь не имеет значения, правда?

– Как вы можете это говорить? Вы же такая красивая.

– Вы бы по-другому на это взглянули, если бы ваша внешность привлекала столько же внимания, сколько моя, и заставляла бы людей думать о вас всякие глупости.

– Неужели мысли, которые я вам сейчас открыл, показались вам глупостями?

– Нет, нет. Я совсем не то имела в виду. Ваши слова, исходящие именно от вас, – величайший комплимент в моей жизни.

– Так что нам теперь делать? Осмелюсь ли я спросить, любите ли вы меня?

– Да, конечно, я вас люблю. Но, боюсь, совсем не той любовью, о которой говорили вы.

– Значит?..

– Я должна очень тщательно продумывать свои слова. Я люблю вас, но я никогда не перейду с вами на «ты». Я люблю вас за то, что вы помогаете мне постигать вещи, которых я не понимала раньше или понимала не так. Я люблю вас за то, что вы сделали ученость основным источником жизненной силы, а она сделала вас особенным человеком. Вы как огонь: вы меня согреваете.

– Так что нам теперь делать?

– А нам обязательно что-то делать? Мне кажется, мы уже что-то делаем. Если я для вас София, тогда что такое вы для меня?

– Я не очень понимаю. Вы говорите, что любите меня и что я для вас нечто важное. Значит, мы можем любить друг друга?

– Но мы уже любим друг друга.

– Нет, я имею в виду – по-другому. Полностью.

– Вы говорите про любовную связь? Постель и все такое?

– А это исключено?

– Нет, но я думаю, что это будет большая ошибка.

– О Мария, вы уверены? Смотрите, вы ведь знаете, что я такое: я священник. Я не прошу вас стать моей любовницей. Это было бы мелко.

– Ну уж замуж за вас я точно не пойду!

– Вы хотите сказать, что это совершенно исключено?

– Абсолютно.

– Увы. Но я не могу делать вам непристойных предложений. Не думайте, что это ханжество…

– Нет, нет, я прекрасно понимаю. «Ведь если бы я предал честь, я предал бы тебя» [105] .

– Не только честь. Можно сказать и так, но это нечто большее. Я иерей вовек, по чину Мелхиседекову [106] . Это связывает меня определенными правилами, не допускающими двойных толкований. Если я сойдусь с вами, не дав обета перед алтарем, я скоро превращусь в человека, которого вы будете презирать: в священника-отступника. Я согрешу не пьянством, развратом или чем-то иным относительно простым и, может быть, простительным: я стану клятвопреступником. Понимаете?

105

«Ведь если бы я предал честь, я предал бы тебя». – Из стихотворения Ричарда Лавлейса «Лукасте, уходя на войну». Перев. М. Бородицкой.

106

…иерей вовек, по чину Мелхиседекову. – Псалтырь, 109: 4.

– Да, прекрасно понимаю. Вы нарушили бы клятву, данную Богу.

– Да. Вы понимаете. Спасибо вам.

– Я уверена, что вы со мной согласитесь: я бы очень странно выглядела в качестве жены священника. И… простите меня, Симон… мне кажется, вам не жена нужна. Вам нужно кого-нибудь любить. Разве вы не можете меня любить, не втягивая в это совершенно посторонние вещи – брак, постель и все прочее, что, по-моему, не имеет ни малейшего отношения к предмету нашего разговора?

– Вы очень требовательны! Вы что, совсем не знаете мужчин?

– Почти совсем не знаю. Зато я хорошо знаю вас.

Слова будто сами вырвались, и я тут же пожалел о сказанном, но ревность оказалась быстрее меня:

– Не так хорошо, как Холлиера!

Она побледнела, отчего ее лицо приняло оливковый оттенок.

– Кто вам сказал? Хотя можно не спрашивать: он сам, конечно.

– Мария! Мария, верьте мне, это совсем не то, что вы думаете! Он не хвалился и не проболтался по глупости: он был несчастен и рассказал мне, потому что я священник, а я не имел права даже заикаться об этом в разговоре с вами!

– Это правда?

– Клянусь.

– Тогда слушайте меня, потому что я скажу вам правду. Я люблю Холлиера. Я люблю его так же, как вас, – за то, что вы прекрасны в своем собственном прекрасном мире. Я как последняя дура хотела Холлиера в том смысле, о котором говорили вы. Я не знаю и никогда не узнаю, почему это случилось, – потому ли, что я хотела его, или потому, что он хотел меня. Но это была огромная ошибка. Из-за этой глупости, которая не принесла мне ни черта хорошего, между мной и Холлиером встала некая преграда и я чуть его не потеряла. Думаете, я хочу, чтобы это повторилось с вами? Неужели все мужчины – жадные дураки и думают, что не бывает любви без этой особой уступки?

– Мир считает, что это – венец любви.

– Ну так миру еще многое предстоит узнать. Симон, вы назвали меня Софией: Божественной Мудростью, напарницей и соратницей Бога в Сотворении мира. А теперь я вас, может быть, удивлю: я согласна, что я – ваша София, и готова быть ею, пока вы сами того желаете, но я еще и своя собственная Мария. И если мы с вами ляжем в постель, может быть, ляжет туда София, но встанет оттуда Мария, и не лучшая ее часть, а София исчезнет навеки. А вы, Симон, дорогой мой, ляжете со мной в постель как мой мятежный ангел, но очень скоро превратитесь в полноватого англиканского священника, и мятежным ангелом вам больше не бывать.