Мыс Раманон

— Мой Ры-ижик, — опять, как во время обеда, протяж­но и негромко напевает мама, достает из холодильника графин кваса, наливает два стакана, один дает Русику. — Серди-итый мо-ой мужичок. Нам ведь до-олго с тобой жи-ить. И ты все-о поймешь. А пока зачем тебе, а-а? Живи, бегай, радуйся, а я буду тебя люби-ить.

Русик глотал кисло-сладкий квас — ему казалось, что он высох, как растение, теперь поливает себя и оживает, может даже весь зазеленеть свежими листьями, — слушал и почти не понимал маму, лишь бы она говорила-напевала, была рядом, и всегда дома было тихо-тихо, как сейчас, и он поймет ее, научится понимать, ведь им до-олго вместе....

Сухо хлопнула калитка, застучали шаги, сквозь вино­градную сумеречь проник в оконное стекло звучный голос:

— Вот мы и дома, доченька! Почему же не встречает нас Мать наша Машенька?

ВИТЬКА-ДУРОХОД И ТАНКЕР «ОРЕЛ»

Витька шел в тельняшке с закатанными рукавами, в старенькой мичманке, но с надраенным большим крабом, в потертых джинсах и ботинках на желтой микропор­ке. Руки он держал глубоко в карманах, будто боялся, что свалятся брюки, на нижней губе у него, как приклеенная, дымилась папироска. Он шел по пляжу, вздернув нос и разглядывая из-под прищуренных девчоночьих ресниц загора­ющих и купающихся. Небрежно так, словно бы до глубины души поражаясь, чего они тут копошатся, визжат, когда есть в жизни другие, очень важные дела, Витька сплюнул, не вынимая изо рта папиросы; плевок едва не шлепнулся в зонт над толстой, красно обгоревшей тетей.

Его, казалось, не смог бы остановить пограничный патруль из трех вооруженных автоматами солдат, и потому Русик негромко, без особой надежды окликнул, бросив удочки и вытерев о трусы руки:

— П-привет, Витька!

Придержав шаг, Витька глянул вниз и чуть поверх Ру­сика, минуту помедлил, точно вспоминая, кто такой этот человек, осмелившийся его остановить наглым панибратским приветствием. Затем он выплюнул сгоревшую па­пиросу, провел языком по иссохшим губам — они у не­го тоже были припухлые, нежные, девчоночьи, — протянул руку, жестко стиснул Русику пальцы и выговорил с хрипотцой, вроде простуженный от морской непо­годы:

— Здоров, феринка.

Раньше Витька называл всех, кто младше него, сала­ками, сегодня назвал Русика феринкой — самой малень­кой рыбешкой в море. Значит, гордый очень. Или денег заработал, или на судно матросом поступил, или... Русик не мог угадать, какое еще более значительное «или» произо­шло с Витькой, от него всего можно было ожидать: он лич­ность известная, его знает вся Шестнадцатая станция Боль­шого Фонтана, все рыбацкие поселки вокруг. С детства его кликали Витькой-мореходом — никто лучше не ходил под парусом, не знал так хорошо типы военных и торговых ко­раблей, не презирал так штормы и ураганы, — но, когда за кражу спасательного катера Витька отбыл два года дет­ской трудколонии, а потом трижды его снимали с парохо­дов дальнего плавания (раз он доплыл до Босфора), слово «мореход» заменили на «дуроход». Нет, Витька не пере­менился особенно, только серьезнее стал: этой весной он получил паспорт и мог законно записаться матросом, хотя и не совсем настоящим — учеником пока. Мог работягой в торговый порт или подать заявление...

— В мореходку поступаю, понял? — так же чуть по­верху оглядывая Русика, сказал Витька и сунул руку в карман. — Документы сдал.

— Ой, мир-рово! Я подумал... Честное слово, подумал, что, может, в мореходку поступаешь?

Русик прокричал это громко, сидевшие и лежавшие ря­дом курортники повернули к ним лица и с особенным инте­ресом посмотрели на Витьку, что очень понравилось ему, и он, слегка зардев щеками, небрежно вынул сигареты «Опал», сунул одну в губы, прикурил турецкой зажи­галкой.

— Ну, чем занимаешься, малец? — спросил, выпустив изо рта дым и прижмурив длинные ресницы.

— Бычков ловлю... Краба, смотри, какого подцепил!

— Примитивное занятие.

— Да, противное,— согласился Русик,— ничего инте­ресного.

И вдруг он вспомнил, да он и подумал сразу, как толь­ко увидел Витьку-дурохода, но позабыл об этом за разгово­ром: надо попросить, чтобы помог Витька встретиться ему с отцом. Он ведь каждый день бывает в порту, знает наи­зусть все торговые пароходы.

— Вить, — тихо выговорил Русик. — Вить... ты не ви­дел — танкер «Орел» пришел из загранки?

— Зачем тебе?

— Папка у меня там...

— Так бы и калякал. Повидаться хочешь?

— Очень надо.

— А он тебя примет на высоком уровне?

— Ну да. Он же отец!

— Понятно, — кивнул Витька, задумчиво покурил, гля­дя в гладкое и теплое сияние моря. — Кажется, стоял вчера на рейде. Точно, «Орел». Такая ржавая посудина?

— Наверно.

— Так, помыслим. Тебе, значит, надо? А что я буду иметь с этого?

Русик схватил брюки, сунул руку в карман и протянул на ладошке три рубля металлическими монетами.

— И еще, — зашептал он, придвинувшись к Витьке. — Страхпом бочку с дерьмом возле дыры вкопал. Я проверил. Для тебя слазию, фруктов нагребу. И... и верный буду.

— Трояк... — размышлял Витька, будто не слыша горя­чих слов Русика. — До порта нам двадцать монет, оттуда двадцать... Закусить, то да се... Ладно, — шлепнул он по голому плечу Русика. — Свой рупь добавлю, поехали!

Русик мгновенно оделся, они зашагали в гору, съели из клеенчатой сумки бутерброды с сыром, выпили бутылку кваса, а сумку и удочку спрятали в пещеру на обрыве.

Решили ехать автобусом («Трамвай, — сказал Вить­ка, — транспорт пенсионеров»). Ждали недолго, с полчаса, зато влезли первыми и места заняли впереди — чтобы обзор был, как из ходовой рубки корабля.

Справа замелькали кирпичные, решетчатые, беленые изгороди и арки санаториев, пионерских лагерей, турист­ских баз, тесно занявших весь берег Большого Фонтана; слева — домишки частников, которые еще недавно были деревенскими, виноградники, огороды, во дворах — при­стройки, надстройки, крашеные вагончики для приезжа­ющих без путевок. А потом, за Шестнадцатой станцией, начался город: стеклянные магазины, киоски, белые высо­кие дома, праздничный народ, словно всегда тот же, без­заботный, живущий на асфальтовых улицах, среди чи­стеньких бульваров, кафе, ресторанов, кинотеатров.

— Знаешь, — заговорил Русик, чтобы скрыть свое сму­щение перед городом: он ведь редко выезжал со своей окра­ины, — я познакомился с вундеркиндом. Из тундры приехал, в Будынке живет.

— Это которые всё знают? Киберы?

— Ага. Такой умный и бледный.

— А ты спроси — откуда он взялся? Скажет, в капусте мама нашла. Дохляки. У них весь ум из книжек.

— Не-е, он ничего. Мы с ним у Страхпома персики во­ровали. Правда, трусил немножко. Ты помни: Страх бочку вкопал.

— Ха! Спасибо за информацию. Я ему в эту бочку дохлую собаку бросил. Не вытерпит. Свой запах терпит, этот — не сможет!

Русик засмеялся, понимая, как здорово придумал Вить­ка: в такую бочку да еще собаку! Надо не забыть рассказать Юлию, ничего подобного он наверняка не знает и не слы­шал. Вундеркинду не придумать!

За домами и парками открылся темно-синий, мерца­ющий солнцем клин моря с парусниками и белым теплохо­дом. Витька вгляделся, вздохнул чуть расстроенно:

— «Молдавия». Позавчера на трехчасовую прогулку ходил в открытое море. Билет два шестьдесят. Шик паро­ходик! Ресторан первого класса, бар-алле, музыкальный салон — седой дядька на пианино шпарит, оркестр и тан­цы на верхней палубе. Коктейль «Южная ночь» выку­шал: виски, коньяк, шампанское, сок манговый. Воображаешь?