Мыши

Я вспомнила все решения, принятые мамой с той самой минуты, как она обрушила разделочную доску на череп Пола Ханнигана: закопать его в саду вместо того, чтобы вызывать полицию, продолжать жить так, будто ничего не случилось, сбросить мусорные мешки в заброшенные шахты, где их никто никогда не найдет, оставить себе пистолет, разыграть перед врачами «скорой» спектакль о смерти от инфаркта. Сколько трудных решений, сколько правильных ходов.

— Ты блестяще сыграла свою шахматную партию, мама.

— Мы обе, Шелли. Мы обе.

Когда от долгого сидения на деревянном стуле у меня заныла спина и уже было невмоготу читать про новые модные тенденции, диеты, фильмы и старлеток, я сказала:

— Я не чувствую себя виноватой в том, что мы сделали, мама. Я рада, что они оба мертвы. Я ни о чем не жалею — даже о том, что случилось вчера. Он получил то, что заслужил. Собаке собачья смерть, я бы так сказала. Все, что мы сделали, абсолютно все, было самообороной. Даже вчерашнее.

После ланча мы поехали по округе и долго гуляли вдоль берега реки. Выдался еще один чудесный день, и пейзаж радовал глаз своими живыми сочными красками. Желтый цвет канолы был таким ослепительным, что я едва могла смотреть на него — это было все равно что смотреть на яркое солнце. Небо поражало глубокой лазурью, дальние холмы — изысканной лавандой, молодые деревца вдоль берега были принаряжены в листву цвета зеленого лайма, который вскоре должен был смениться желтым, высокий луговик налился изумрудной зеленью, а дикие цветы в его зарослях проглядывали чистейшей первозданной белизной.

— Как на картинах Ван Гога, — сказала мама. — Такое впечатление, что краски вовсе не смешивали на палитре, а просто выдавливали из тюбиков.

Когда мы подошли к заброшенному участку берега, где буйствовала жгучая крапива, мама огляделась по сторонам — нет ли поблизости пешеходов или рыбаков? — достала из сумочки пистолет и быстро швырнула его в реку. Он пошел на дно с ласкающим слух звуком — плюх!

— А как же насчет того, что вода всегда выдает свои секреты?

— Пусть. Они никогда не смогут связать этот пистолет с нами. Я просто больше не хочу держать его в доме.

— Ты уверена, что он нам больше не понадобится?

Мама обняла меня за плечи:

— Да, Шелли, уверена. После всего, что нам пришлось пережить, меня уже ничем не испугаешь.

В тени плакучей ивы, на маленьком клочке сухой земли, мы сожгли водительское удостоверение Пола Ханнигана. Мама поднесла к нему зажигалку, и оно медленно покрылось черной копотью, а уголки в огне сами собой начали загибаться. Пластик выделял зловонный черный дым, который, как я подумала, только и годился для кремации ядовитой души Пола Ханнигана. Я испытала невероятное облегчение, когда его лицо обуглилось и съежилось до неузнаваемости.

Откровения толстяка о найденном водительском удостоверении не спровоцировали грандиозный скандал с мамой, который казался мне неизбежным — даже накануне, когда мы провели вместе не один тревожный час в ожидании новостей, которые могли решить нашу судьбу. И вот теперь, когда пластиковая карточка горела у наших ног, я поняла, что никакой ссоры уже не будет. Мама не собиралась задавать мне вопросов, не собиралась упрекать меня, не собиралась вновь поднимать эту тему. Я знала, что она простила меня.

Мама посмотрела на меня и нежно улыбнулась:

— Больше никаких секретов?

— Никаких, — согласилась я без тени колебаний.

Когда пламя погасло и костерок остыл, я ткнула пальцем в скрюченное черное насекомое, некогда бывшее водительским удостоверением Пола Ханиигана, и оно рассыпалось золой.

Ближе к вечеру нам обеим захотелось посидеть в саду. Хотя мои шрамы быстро заживали, я все равно старалась быть осторожной, и мы огляделись в поисках уютного уголка в тени.

— Может быть, там? — спросила мама, показывая в дальний конец сада.

Я побледнела. Она как раз смотрела в сторону овального розария, который сейчас превратился в необъятный цветочный фонтан.

Она заметила выражение моего лица и поняла свою ошибку:

— Может быть, вон там будет лучше…

Но я перебила ее:

— Нет, у розария.

Мы взяли пластиковые стулья и расположились в прохладной тени роз, всего в нескольких метрах от могилы Пола Ханнигана. Я справилась с отвращением, взяла себя в руки, постаралась отнестись ко всему философски. Неважно, рядом я с его трупом или нет, Пол Ханниган все равно навсегда останется со мной. Я пришла к мысли, что теперь он стал частью меня— так дикари, которых я видела по телевизору, верили, что убитые ими кабаны или обезьяны становятся частью их самих. От него было не скрыться, не убежать. Отныне Пол Ханниган был навсегда со мной. В горе и в радости.

Эта сюрреалистическая сцена даже подсказала мне сюжет картины, которую я бы хотела нарисовать однажды: две благородные викторианские леди пьют чай на лужайке, в то время как в цветнике на заднем плане проступают очертания трупа в истлевших лохмотьях. Я бы назвала ее « И средь жизни мы пребываем в смерти», строчкой из христианской погребальной молитвы. Она будет лишний раз напоминать о том, что, независимо от того, где мы и что делаем, Смерть и Ужас всегда рядом с нами. И главное испытание — продолжать жить и быть счастливыми, краем глаза наблюдая за этими зловещими спутниками, далекими, размытыми, но все равно узнаваемыми.

Мы блаженствовали, лениво болтали, и, когда на палисадник легли фиолетово-голубые тени, я тронула маму за плечо.

— Мм?.. — сонно пробормотала она, не открывая глаз.

— Я хочу вернуться в школу, мам, — сказала я.

Она сразу открыла глаза, в них было удивление, беспокойство; извилистая морщина вновь бороздила ее лоб.

— Но до экзаменов всего несколько недель, Шелли. Сейчас весь твой выпуск в учебном отпуске, разве не так?

— Да, верно, — сказала я, — но работают подготовительные классы, которые я хотела бы посещать. Миссис Харрис знает все детали, к тому же я бы хотела встретиться с некоторыми своими учителями, особенно с мисс Бриггс.

Мама не назвала истинную причину своего беспокойства, но по-прежнему хмурилась.

— А как же те девочки — Тереза Уотсон и двое других? Что, если они там будут?

— Не думаю, мам; сомневаюсь, что им интересны подготовительные классы, но если я все-таки встречусь с ними…

Я вспомнила, как схватила нож с обеденного стола и всадила его в спину Пола Ханнигана; вспомнила, как гналась за шантажистом и в моем сердце бушевала жажда крови. Если бы Тереза Уотсон посмела прикоснуться ко мне, я бы прижала ее к стенке с такой силой, что перебила бы ей позвоночник, прежде чем она успела бы опомниться. Если бы она заглянула мне в глаза и увидела в них, на что я способна, она бы драпала от меня во весь опор. Я уже убила двоих мужчин, и какой-то школьнице было не запугать меня.