Мышка-норушка. Прыжок в неизвестность.

Так время и шло. Я взрослела, но в моих привычках ничего не менялось. Когда узнала, что любимой бабули больше нет, долго уговаривала себя.

«Этого не может быть. Не видела, значит, не было».

Детская отговорка незримо шествовала за мной по пятам, оберегая и защищая. Так мне казалось.

Положив в хозяйственный контейнер сухой спирт, двустороннюю клеящую ленту и антисептики, отодвинула его и достала продовольственный. Все продукты в индивидуальной упаковке. Мама рассказывала, что она застала ещё те времена, когда печенье, макароны или овощи можно было купить «на развес». Правда, маленькой ещё была, но запомнила хорошо. А вот я такого себе даже представить не могла. Когда пошла в школу, продукты уже упаковывали порционно.

Помню, бабушка часто возмущалась, мол, еда всё больше становится похожа на пластик. Безвкусная. Бесполезная. Говорила, что люди забыли аромат и прелесть натуральных продуктов. Как-то я её спросила, что это значит. Она отвела меня в сад и показала маленький огород. Меня удивило то, что там росло. Помидоры и огурцы с бабушкиных грядок, яблоки и груши с её деревьев на вкус и правда были не такими, как те, что выдавали в пайках. У них был ни с чем не сравнимый аромат и очень насыщенный вкус. Какой-то особенно манящий и притягательный. Не то, что еда в школьной столовой – водянистая и неаппетитная.

Пересчитывая запасы, я то и дело вспоминала школу. Нынешняя, по мнению моих родных, сильно отличалась от той, в которой обучались они. Система распределения на общие и профильные классы заведомо делила учеников на привилегированных и тех, кого называли вторым сортом. «Чернью». И в этом распределении, которым ведал искусственный интеллект, не играло роли кто твои родители. В общий класс могли попасть дети чиновников, если им не удавалось сдать вступительные тесты. А в профильные попадали дети рабочих и к ним учителя относились не хуже, чем к тем, кто считал себя элитой общества.

Система образования была внедрена Высшим советом агломерации: неподкупная, неподвластная никому, кроме самого Совета. Договориться с директором школы невозможно, ведь он не подчинялся городским чиновникам. А с искусственным интеллектом, проводившим тестирование, спорить и вовсе бесполезно.

Ученикам, попадавшим в общие классы, не выдавали учебников. Что успевали записать на уроке – то и было основой для сдачи итоговых тестов. Немудрено, что ребята плохо усваивали программу. Расслышать и успеть законспектировать материал в классе, где галдят сто пятьдесят подростков – та ещё задачка! На повтор можно не рассчитывать. Искусственный интеллект не переспросишь, вопросы не задашь.

Хотя были те, кому удавалось сдать еженедельные тесты. За это они могли рассчитывать на привилегию – им дозволялось всю следующую неделю посещать столовую профильных классов, так как для общих питание не предусматривалось. И потому оказаться в столовой было огромным преимуществом, ведь давало возможность сэкономить для семьи продукты. К тому же можно попытаться заручиться поддержкой учащихся профильных классов и напроситься к ним на индивидуальные занятия. «Привилегированные» помимо учебников имели доступ к дополнительным пособиям и библиотеке, когда как ученикам общих классов путь туда закрыт. Надеяться им не на кого, а вот бояться…

Чем меньше тестов ученики сдавали, тем ниже становился их социальный статус и рейтинг лояльности, а значит и перечень профессий, на которые они могли рассчитывать после окончания школы, сводился к минимуму. И оплата за работу меньше. И продовольственный паёк. У тех, кто не справился с итоговыми выпускными тестами или вовсе не был к ним допущен, дела обстояли ещё хуже. Они могли рассчитывать только на разовую работу по социальному нормативу с минимальной оплатой. Их первых исключали из списков обеспечения. К тому же они получали пожизненный запрет на создание семьи. Им запрещалось иметь детей вне брака и потому они подвергались принудительной стерилизации, а медицинская помощь ограничивалась до «экстренной».

Понижения социального статуса боялись все ученики, ведь вылететь из профильного класса – легко, вернуться – нереально. А вот из общего, при условии, что туда определили после первичного тестирования, перейти в профильный очень даже возможно. И «чернь» изо всех сил старались воспользоваться этой призрачной лазейкой в системе школьного образования. Видимо, её создатели не сильно надеялись на то, что кто-то будет в состоянии усваивать в полном объёме программу, надиктованную искусственным интеллектом. Не зря же учеников общих классов прозвали «чернью». Любому режиму всегда нужен кто-то для грязной работы. А военному – тем более. В нашей стране он установился ещё до моего рождения, и как было прежде я знаю только по рассказам близких.

Получая привилегию недельного посещения столовой, ученики общих классов пытались договориться хоть с кем-нибудь о дополнительных занятиях. Только мало кто соглашался им помогать. Золота на оплату у них не водилось. А за «спасибо» никто помогать не хотел. Кроме меня.

Я мало кому отказывала. Не потому, что мне не важна плата. Я не за золото старалась. Даже если бы они и смогли принести те крохи, что есть у их родителей – не взяла. Так меня воспитывали. А ещё в моей семье было принято помогать друг другу и тем, кто в этом очень нуждается. Не на показ. По-тихому. Молча.

Мне с самого начала не нравилось разделение по классам. Наслушавшись бабушкиных рассказов, я во всём видела неравенство и ущемление прав. Бороться с несправедливостью, «с системой» – верный путь в общий класс, к низшему рейтингу, на дно общества. Родители твердили мне об этом постоянно, по несколько раз на дню. Но несогласие с правилами и было моим слабым местом. Я старалась не выказывать недовольство, но ребята о чём-то таком стали догадываться.

Уж не знаю, кто у них там такой умный оказался, я этого выяснить не смогла, но этот «кто-то» сумел разгадать мою личную заинтересованность. Да, я хотела, чтобы все ребята получали знания независимо от обстоятельств, и этот таинственный «кто-то» просчитал моё внутреннее несогласие и рассказал остальным. А ещё ребята общих классов от кого-то узнали о моей страсти к собирательству. Видимо, Эля Горюновская разболтала. Она любила посплетничать. Все новости сообщала так громко, что слышали даже мыши на чердаке старой школьной пристройки, оставшейся ещё с бабушкиных времён.

Ребята приносили сахар, джемы, соусы и даже мёд в надежде, что я помогу им с учёбой. Но всякий раз, стоило мне отказаться брать скромные дары, они демонстративно вставали и шли к выходу. Мол, не берёшь плату – не будем заниматься. А этого я никак допустить не могла.

С каждым разом ребят становилось всё больше. Доказательств у меня не было, но единственная, кто меня хорошо знала и могла их подослать – Лена Сергач. Мы дружили в начальной школе, но, когда меня распределили в профильный класс, родители подруги запретили ей со мной разговаривать.

Лене не повезло. Мать работала с утра до ночи и дома почти не появлялась. Отец получил низший статус за драку. Его лишили социальных норм на трудоустройство и постоянного обеспечения. От этого он всё время ворчал, подъедал всё, что удавалось сэкономить, и каждый вечер, выходя встречать жену с работы, устраивал разборки. Ему уже выдали три предупреждения. Но, даже зная, что за этим последует обнуление статуса всей семьи, а значит, и голодная смерть, он продолжал бузить.

Условий для занятий у Лены не было, и она часто попадала в список не справившихся с недельным тестом. Получалось, даже если отец каким-то образом избежит обнуления, Лена имела все шансы на то, что её не допустят к итоговым годовым испытаниям. Сказать по правде, я за неё переживала. А она только грустно улыбалась и делала вид, что ничего страшного не произошло.