Мышка-норушка. Прыжок в неизвестность.

Раскрыв коробку с основой для ржаной буханки, я достала пакетик и направилась к хлебопечи, предвкушая, как дом наполнится ароматом свежей выпечки. Выставив программу, отмерила норму воды, налила её в ёмкость для выпекания и, высыпав содержимое пакетика, опустила крышку. Раздался мелодичный звон колокольчика и хлебопечь медленно принялась замешивать тесто для будущего хлеба. Вжик. Вжик. Вжик.

Я вернулась за стол. Прислушиваясь к равномерному жужжанию, пересчитала и записала в амбарную книгу количество коробок и банок. Порошкового молока в узких фольгированных тубах по 300 мл вместо семи штук положили всего три. Концентрата для рыбного супа оказалось на два больше. А с мясом птицы меньше и как раз на два. Мясных концентратов и вовсе не положили, заменили на гороховый, фасолевый и грибной. Хорошо, что овощные ассорти и рыбные консервы остались без изменений. Надо думать, пока. Не могли они так ошибиться. Значит, затеяли очередной необъявленный пересмотр продуктовых наборов. Тот, кто собирает эти контейнеры знает о нас всё, вплоть до того сколько раз в день мы пьём чай или кофе, какой джем намазываем на хлеб, с чем предпочитаем есть кашу и какой соус выдавливаем из пакетика на макароны. Вкусовые пристрастия могут измениться, но вот переделать список, по которому наполняют продуктовый контейнер только потому, что тебе разонравилась пшённая каша или надоел яблочный джем – нельзя. И это несправедливо.

В груди защемило. Вспомнился сосед-дебошир дядя Жора, погибший утром. Неужели он и правда, был столь беспечным, что не подумал ни о тёте Люсе, ни о сыновьях? Работал на комбинате, а значит, получал двухразовое питание в столовой, как и папа. Его продукты доставались семье. Мало, конечно, но главное, они все были живы. А теперь? Их больше нет… Куда забрали мальчишек? Отчего старший офицер не помог тёте Люсе, которая была ещё жива? Наверняка он того же возраста, что и мои родители. Они учились в другое время, нежели я. Им точно говорили и о сострадании, и о взаимовыручке, обо всём, что с самого детства так старалась привить мне бабушка.

А другие соседи? Вышли получать продукты, а увидав полицию и военных, попрятались по своим дворам-норкам, словно им всё равно, что случилось с теми, кто живёт по соседству. Испугались? Но ведь я не испугалась! Я хотела помочь! С кем-то из нас точно что-то не так, но вот с кем? С ними? Или со мной?

Удивляясь собственному бесстрашию и безразличию соседей, я переписала очередную партию банок и поставила консервы в шкаф. Заглянула в окошко хлебопечи. Слегка потрескавшаяся корочка будущего хлеба начала подниматься.

Неожиданно подумалось – люди разучились общаться. У них нет этой потребности. Наверное, виноваты новости. Каждый день по видеостене твердят об угрозе отравления и заражения. В головах засела формула: «Не ходи – отравишься, заразишься сам – отравишь и заразишь остальных – все умрут!» А может и не новости вовсе тому виной, а что-то иное. Что если папа разглядел истину? Что если все эти проблемы созданы искусственно с одной лишь целью – тотальный контроль и управление людьми?

От осознания возможной правоты стало страшно. Вспомнилось, как резко замолчал папа, когда я вошла в комнату. Как мама просила меня быть осторожной и ни с кем не говорить о том, что я слышала дома. Что если это правда? Или нет? Может мне только показалось? Напридумывала себе страшилок и теперь ищу подвох там, где его нет. Мама права. Нужно поменьше думать об этом. Наверное, даже хорошо, что кроме родителей мне поговорить не с кем…

Из общей комнаты послышалась звуковая заставка, и голос диктора второй раз за день стал зачитывать новости о девайсах-убийцах. Я прикрыла дверь на кухню, но даже через неё слышала каждое слово. Чем больше диктор говорил, тем отчётливее перед глазами вставала картина, случившаяся у пайкомата. Вспомнилось расползающееся под соседями кровавое пятно. Меня замутило. Тошнота, всколыхнув внутренности, подкатила к горлу.

Подскочив со стула, я распрямила плечи и сделала глубокий вдох. Взгляд выхватил яркое мерцание браслета. Надо успокоиться! Будет плохо, если они узнают о моём состоянии. Я сделала вдох и медленно выдохнула. Под ребром кольнуло, но и тошнота стала отступать. Подышав ещё немного, подошла к шкафу, налила из кувшина воду в стакан и поднесла к губам. Прохладная жидкость потекла в горло, перебивая неприятный кисловатый привкус, смешанный с лёгкой горечью. Облегчение пришло быстро, и это радовало. Браслет перестал мерцать.

Я вернулась к столу и прислушалась. Видимо, новостной блок закончился, громкость видеостены стала меньше.

Доставая из второго контейнера бутылку с растительным маслом и коробки с порционными соусами и джемами, я невольно продолжала думать о случившемся. Смерть соседей заставила меня вернуться в далёкое детство. Напомнила о том дне, когда у меня на глазах под машиной погиб любимый котёнок.

Мне было десять, и я испытала свой первый в жизни шок. Я осознавала то, что видела, но отказывалась верить в случившееся. Бабушка успокаивала, уговаривала. Я её не слушала. Просто не могла. Каждое утро наливала в блюдце молока и звала котёнка. Рыжик! Бабушка вздыхала, недовольно ворча. А однажды блюдце исчезло.

Да, я знала, это бабушка убрала. Она говорила, так для меня лучше. Теперь я понимаю, она была права. Но пустота, образовавшаяся внутри, на долгие годы изменила мою жизнь. Да и меня саму.

Закончив разбирать основные контейнеры, я открыла маленькие. Такие выдавали по праздникам два раза в год и на дни рождения. В них всегда был шоколад, орехи, сдобное печенье, сгущённое молоко с сахаром. Могли положить мармелад или пастилу, конфеты или цукаты. Особо ценились в подарочных наборах белковые полуфабрикаты – яичный порошок, сушёное мясо, грибы, вяленая рыба и птица в желе. Многое из этого можно было хранить довольно долго. Но самое ценное – запаянные в вакуумную упаковку, кусочки свежего мяса в маринаде. Если набор сладостей удавалось растянуть минимум на полгода, то даже в такой особой упаковке мясо долго не хранились.

Как распорядиться содержимым второго контейнера всегда решали сообща. Отставив его в сторону, я принялась выкладывать на стол и аккуратно записывать в амбарную книгу вкуснятину, подлежащую хранению. Четыре плитки горького шоколада, пачка лимонного мармелада, пара пакетиков фундука и изюма да три банки сгущёнки перекочевали к припасам, отложенным ранее. А вафельный торт с ореховой посыпкой, пакет соевых батончиков и банку с интригующим названием «Какао», отдалённо похожую на армейскую фляжку, доставшуюся деду по наследству от его деда, я решила положить обратно в контейнер и подождать возвращения родителей. Что это за странный напиток под не менее странным названием, я не знала. В продуктовые наборы он ни разу не попадал, у бабушки я его не видела, да и в школе нам ничего кроме ежедневного чая и молока раз в неделю не давали.

Подвинув к себе маленький контейнер, я достала прислонившуюся к углу упаковку с яркой этикеткой, ту самую, что привлекла моё внимание тогда на улице. Это было печенье. Ореховое. Дедово, любимое…

Я не видела, как умер дед. Вот только вчера мы были у них в гостях, пили чай с его любимым ореховым печеньем. А на следующий день, вернувшись из школы, я узнала, что его больше нет. На похороны меня не отпустили. В правилах школы смерть родственника не была внесена в перечень обстоятельств, для переноса сдачи итоговых годовых зачётов. И как-то само собой в голове сложилось – если не видела, как умер, как был похоронен, значит, жив. И бабушка, и родители понимали, что я не приняла смерть деда. Их это пугало. Они качали головами, пытались поговорить со мной. Но я не желала, чтобы кто-то вторгался в мои душевные переживания.

– Мне так проще справляться с болью, с потерей, – твердила я. – Не было этого! Я не видела!

Родители всякий раз горестно вздыхали.

Отправляясь к бабушке на остров, я всегда брала пачку орехового печенья для деда. Бабушка плакала, просила не привозить, не напоминать. Но я упорно твердила, что он вышел ненадолго, вот-вот, хлопнет дверь и дед вернётся…

Я так и не смогла подобрать слова, чтобы объясниться с бабушкой. Она умерла незадолго до того, когда я осталась без работы. Умерла в госпитале, сказали, от отравления. Родителям по статусу можно было получить разрешение на погребение. Но им даже прах её не выдали. Сказали – запрещено. А я, как и прежде для себя решила – не видела, значит, не было. И когда родители сказали, что мы переезжаем на остров в городок химкомбината, я поначалу отказалась собирать вещи.

– Зачем нам ехать? – допытывалась я у мамы. – Бабушка вернётся и что тогда? Опять переезжать?

– Рита! – мама всплеснула руками. – Бабушки больше нет. Она умерла. Если в детстве мы с папой снисходительно относились к твоим причудам, то теперь… Ты взрослый человек, дипломированный специалист, профориентолог. Как ты можешь отвергать действительность? Твоя работа помогать понять себя, научиться избавляться от проблем. А ты сама себе не можешь помочь. Я просто не понимаю, как тебя взяли на работу в школу?