Мысль превращается в слова
Шрифт:
Охотясь на кошек глазастых.
И женщины тонут в цветах —
И больше всё в белых и красных!
И в храмах негромко поют,
Воскресшего днесь воспевая…
И я здесь не праздно стою,
А крестик в руках согреваю.
«Крикливее стали вороны, и тени длиннее…»
Крикливее стали вороны, и тени длиннее,
И солнце сегодня – точь-в-точь! —
заржавевший пятак.
Но осень в Дивееве – осеней всех осеннее —
Мне на слово
Она голенаста, сутула – почти некрасива.
(Под небом дырявым— откуда иные слова?)
Она, как с похмелья жестокого дюжина пива:
С утра – помогает, к обеду – кувырк голова!
Да что голова, если всё естество наизнанку?!
А осень меня допивает по строчке – до дна!
Чтоб ветер пустого – меня! —
как консервную банку,
Таскал по дороге, которой названье – страна.
Чтоб било меня, колотило, секло и трепало
За то, что ввязался в словесную эту игру…
Но я всё равно оглянусь на ступеньках вокзала,
Слезами заплачу и смертью тогда не умру.
«По чёрному – белым, по красному – чёрным…»
По чёрному – белым, по красному – чёрным
Рисует мой сын… Содрогнулась душа…
За всё, что мне раньше казалось бесспорным,
Сегодня не отдал бы я ни гроша!
Усилием воли себя возвращаю
Туда, где ходил по песку босиком,
И жизнь прожитую в песок превращаю,
И рваный башмак наполняю песком…
Хоть смейся, хоть плачь —
Провиденье пристрастно
И в Санкт-Петербурге, и в Караганде…
По белому – чёрным! По чёрному – красным!
Услышь мя, Идущий ко мне по воде!
Караганда
Дождь прошёл стороной,
и вздохнул терриконик —
Сводный брат нильских сфинксов
и сын пирамид.
Смерч подбросил листву на беспалых ладонях,
Зашвырнул чей-то зонтик на мой подоконник,
И умчался в притихшую степь напрямик.
Вечер сыплет крупу антрацитовой пыли
На усталых людей, доживающих век.
Город мой, ведь тебя никогда не любили,
Твои сказки похожи на страшные были,
И кровит под ногами карлаговский снег.
Утопает в грязи свет немытых окошек,
Ночь троллейбусу уши прижала к спине.
Город кормит с ладони остатками крошек,
Прячет в тёмных дворах издыхающих кошек,
А собачники утром приходят ко мне.
На сожжённую степь, на холодный рассвет
Дует северный ветер – гонец непогоды,
На дымящие трубы нанизаны годы…
В этом городе улицы в храм не приводят.
Да и храмов самих в этом городе нет.
Подранок
Юность
в отчем краю бесшабашной была —Наше вам… из карлаговских мест.
Я из дома ушёл, закусив удила,
А очнулся – трелёвка окрест.
Я погнал своё время, пустил его вскачь —
Эка невидаль – лесоповал! —
Ел подёнщины хлеб, пил вино неудач,
Протрезвившись, ещё наливал.
Жил в полярных широтах, где лыком не шит
Каждый первый, кто ставит вопрос…
И узнал, что назойливый гнус не звенит,
А глаза выедает до слёз.
Я бы мог там безбедно прожить много лет,
У чужого пригревшись огня,
И закат бы сумел принимать за рассвет,
И никто не стрелял бы в меня…
«Любил я блатные словечки…»
Любил я блатные словечки
И драки – квартал на квартал.
И жизнь не плясала от печки,
А волчий являла оскал.
Горячий привет космонавтам!
Такими гордится страна!
А я по заброшенным шахтам…
И было мне имя— шпана.
На сцене актёр, но не зритель:
Спектакль, продолжение, срок…
Хвала тебе, ангел-хранитель,
За то, что не уберёг,
За то, что незримая сила
Меня приковала к столу,
За то, что дружков уносила,
В ближайший пивняк на углу,
За… что мне нелепая доля
В стихах плавить воск и металл?
Была бы на то моя воля —
Ни строчки бы не написал!
«Опять вы мне снитесь, друзья-почемучки…»
Опять вы мне снитесь, друзья-почемучки —
Вы мне докучали, и я не забыл…
Я целому классу чинил авторучки,
И вкус фиолетовых помню чернил.
Лиловые пальцы, лиловые губы…
Девчоночье вредное, злое: хи-хи…
А я был хорошим, а я был не грубым —
Я тайно писал для Маринки стихи.
Но классная наша, она же – учиха —
Меня выставляла… И делу конец.
Я крышку на парте отбрасывал лихо!
А в школе работали мать и отец…
А пончик с повидлом! За восемь копеек!
(Простите, друзья, – захлебнулся слюной…)
А лазов-то было, лазков и лазеек!
И нож перочинный – у каждого свой.
Мы бились нещадно, носов не жалели
За первое место в пацанском строю.
Мы «Взвейтесь кострами…» отчаянно пели.
А если вдруг кто-то орал: «Наших бьют!»…
Да я понимаю, что время другое,
И времени детские души под стать.
Но есть ли у них то, своё, золотое,
Чего не купить, не урвать, не продать?