Мысли мамы, или Как не загнать себя в угол

Я вытирала пыль в ожидании свекрови, нет не потому, что она была придирчива к чистоте, а потому, что мне всегда кажется перед любыми гостями, что в доме недостаточно убрано.

Да, какое там «перед гостями», я перед возвращением Димы с работы и то быстро поправляю подушки, убираю со стола кружки, вот она, сила привычки.

Я приподняла изящную фарфоровую статуэтку балерины, которую в прыжке держал партнёр, подарок Димы, привезенный, вроде, с Питера, и остро ощутила, что очень тогда скучала, боялась, что он не вернётся, и наша с ним история любви закончится.

Сколько себя помню, лет с тринадцати, мечтала о таких чувствах, чтобы всё внутри натягивалось, как струна гитары, чтобы при взгляде на любимого спирало дыхание, как при быстром беге, а сердце начинало стучать неистово.

Я искренне ждала любовь и боялась, что описанное в романах и книгах – выдумка, поэтому когда почувствовала внутри натяжение «струн сердца» к Диме, то был страх, что это не любовь, а лишь желание любить.

С полками в коридоре было «покончено», и хныканье Паши дало знать, что он захотел на ручки, да и я была не против.

Вместе мы прыснули в зеркало из пульверизатора, струйки пены побежали быстро вниз, как будто море оставляет след пены на песке.

Я корчила гримасы с Пашей в зеркале, а в голове крутились мысли про любовь.

«Огня» тогда в мой подростковый страх подливали рассказы мамы. Она открыто признавалась, что любви так и не испытала, что вышла замуж за папу, потому что «все подружки уже с колясками, а я – нет». И на этом тему отношений между мужчиной и женщиной мы с мамой закрыли. Меня особенно подростком распирало любопытство, хотелось подробностей их ухаживаний, но нет.

В домофон позвонили, я ещё раз глянула в зеркало, оно блестело. В квартире было чисто, уф, успела.

Открывая дверь, я гадала, во что на этот раз будет одета свекровь, пожалуй, в облегающем платье.

Вот шум открывающегося лифта, стук каблуков, и вот она такая изящная, как лебедь, утончённая, в чёрном комбинезоне в горох, красных босоножках, я смотрю и глаз не могу отвести.

– Паш, смотри, какая у тебя бабуля красивая, – улыбаюсь я, стоя в растянутой майке и шортах. – Здравствуйте, Наталья Леонидовна, ого какой у вас вырез на спине. О-ля-ля.

Она улыбается, а я думаю, что больше лет сорока пяти бы ей никогда не дала.

– Давай без отчества, раз уж я сегодня «о-ля-ля». Держи, вот вам радости, Лен, – мне протягивают пакет с фруктами, бумажные пакеты с одеждой внуку и глянцевый журнал. – А это прям тебе, чтоб отвлечься от чего-то умного.

Я смотрю на свекровь и взгляд падает на статуэтку балерины, в голове пробегает мысль, что вон она, такая же эффектная, но почему ей не хотелось домашнего уюта и счастья каждый день, а не кочевыми набегами, украдкой, порой прячась от людей.

Всё, что я до этого знала про отца Димы было его имя, что он был старше Натальи и несвободен, да брошенная свекровью фраза, когда мы сообщили о моей беременности:

– Если бы в годы моей молодости рядом была такая семья, которую вы образовали с Димой, то я, может, не поверила бы, своей тетки, которая меня воспитывала, приговаривая: «Лучше быть любимой любовницей, чем женой, которую бьют», – и тогда, возможно, нашла бы я, своего человека, а не жила стереотипами. А, может, бы и не нашла.

Наталья терлась кончиком носа о носик Паши, а затем крепко прижала к себе, не особо обращая внимания на то; как он втирает ей в волосы спелый абрикос.

– Я тоже по тебе соскучилась, – нежно поцеловала она в макушку Пашу. – Родничок такой большой ещё, всё не заживает.

Она проронила это, но казалось, что хотела сказать что-то совсем иное, но постеснялась.

Я придвинулась к ней чуть ближе, давая понять, что хочу узнать, что на самом деле вертится у неё на языке, но вслух бормотала:

– Паша всячески подстраивался к родам, помнил про особенности таза мамы, поэтому и родился таким яйцеголовым с большим родничком. Катя, говорит, что дети понимают на уровне интуиции, природы, как должны проходить роды, а врачи нередко зря назначают кесарево.

Повисло молчание, и мы сидели втроём на диване, хотя нет, мы с Натальей сидели и стеснялись, а Паша вертелся в руках, как дождевой червяк на асфальте, и не стеснялся ничего, то смачно пукал, то пускал пузыри изо рта, то рвал журнал, принесённый свекровью, то кричал резко «Ааа» голосом орангутана.

Свекровь поджала под себя ноги и залезла на диван.

Я не могла поверить своим глазам: такая всегда по-королевски манерная она сидела, обняв свои колени руками, и сказала:

– Мне твоя Катя мою тетку Нину напоминает, у неё было восемь классов вечерней школы, поэтому после войны ее назначили руководить колхозом, а она, как мне признавалась, думала сначала, что озимые – это значит надо их прям в зиму, раскапывая сугроб, сеять. Собрала мужиков и говорит им, чего, типа удумали осенью. А они ей в ответ: вот, вроде, Нин, девка ты образованная, но дура.

Я рассмеялась от того, что Наталья Леонидовна голос так меняла, изображая мужиков и свою тетку, и поняла, что мне, пожалуй, впервые не стало обидно за то, что Катю сравнили с дурой:

– Подруга у меня хорошая, очень, она ребёнка ждёт сейчас.

– Да я знаю, Лен, – иронично произнесла свекровь, – о ней вчера на работе говорили, к тебе пришла, и у меня на языке «крутилось» спросить, как она, она ведь беременная от сына моей коллеги, видишь, как тесен мир, он с женой недавно из-за неё развёлся, вот и говорили о том, как он будет или нет с дочкой общаться, ей пять на днях исполнилось, а он не поздравил.

Я опустила голову, будто мне было стыдно за то, что Катя увела кого-то из семьи.

Свекровь улыбнулась и стала чесать себя за пятку, поймав мой удивленный взгляд, она рассмеялась:

– Ты чего так смотришь? Да, я могу сидеть, задрав ноги выше головы, могу чесаться, а ещё …

Тут довольный Паша, который всё это время рвал принесённый мне журнал, пукнул, и свекровь такая:

– Да-да, а ещё я пукаю, потому что я человек, а не красивая статуэтка, которой ты меня видишь, да и вообще недавно видела программу, что только ленивцы не пукают, а я не ленивец, не статуэтка, я обычный человек, и твою Катю я не осуждаю, понимаешь?