Мыслящий тростник

— Не надо терять голову, Юбер. Медицина редко ставит абсолютно точный диагноз.

— При чем здесь медицина? — сказал больной, печально покачав головой.

Марсиаль ждал продолжения. После очередной паузы, тянувшейся несколько секунд, прозвучал еле слышный шепот;

— Меня арестуют.

— Это еще полбеды! — с облегчением воскликнул Марсиаль. (Все, что угодно, лишь бы не смерть.) — Ну, и напугал же ты меня! А я было решил, что ты уже одной ногой в могиле.

— Я бы предпочел лежать в могиле, — сказал Юбер мрачным топом, но, как всегда, изящно выговаривая слова.

Марсиаль едва удержался от смеха.

— Ну-ну! — весело проговорил он. — По мне, все, что угодно, лишь бы не смерть.

— А бесчестье?

— Фью! Если речь идет о чести, это ерунда. Особенно в наше время.

— Нет, не ерунда.

— Ты сказал, что тебя арестуют? Когда?

— Завтра, а может, сегодня вечером, а может, через полчаса. Полиция может нагрянуть в любую минуту.

— Представь себе, — вдруг перешел Марсиаль на светский тон, — я подозревал что-то в этом роде.

— Быть не может!

— Может. Помнишь, я был у тебя в последний раз? Ты говорил по телефону, упоминал о каких-то документах… Я сразу смекнул, что речь идет об официальных бумагах.

Наступило долгое молчание. Юбер с напряженным вниманием вглядывался в свояка, словно пытаясь решить вопрос, можно ему довериться или нет.

— Ты уверен, что Эмили не подслушивает у дверей? — спросил он шепотом.

— Да ты что! Эмили не способна…

— Пойди посмотри, — сказал Юбер тоном человека, которому род людской уже не внушает больше никаких иллюзий.

Марсиаль повиновался и снова присел на край постели.

— Никого там нет, само собой. Ну-с, так что ж это за официальные бумаги?

Юбер испустил сдавленный стон.

— Не знаю, говорить тебе или нет…

— Как угодно. Если ты мне не доверяешь… Но это обидно, Юбер.

— Недоверие тут ни при чем… Просто я боюсь твоей реакции…

— Я не грудной младенец. И наверное, все это совсем не так страшно, как тебе кажется. Я тебя знаю: ты человек щепетильный, порядочный, вечно делаешь из мухи слона. Как я понимаю, речь идет о какой-нибудь служебной оплошности. Ты что, потерял официальную бумагу? Так?

— Ничего я не терял. И документы, о которых шла речь, вовсе не официальные… Это фотографии, — заключил он со страхом. И в смятении посмотрел на свояка.

— Какие фотографии?

— Совершенно личного свойства… — Он отвернулся. — Я допустил неосторожность… Понимаешь?

Марсиаль остолбенел.

— Кажется, начинаю понимать, — выговорил он наконец. — И все-таки я хотел бы узнать подробнее… Кто сделал эти снимки?

— Выродок, — сказал Юбер с неожиданной злобой в голосе. Глаза его вспыхнули. — Гнусная, мерзкая тварь. Я никогда не доверял… Твердил друзьям: «Это человек не нашего круга. Его не следует принимать. Мы же не знаем, откуда он взялся». Но люди светские окончательно потеряли чувство долга и уважения к самим себе. Они разучились делать разницу…

— Ах, так эта история произошла в светском кругу? — спросил Марсиаль вкрадчиво, и, будь у Юбера более изощренный слух, он сразу распознал бы ловушку.

— В самом избранном! — подтвердил Юбер, не замечая грозы, собирающейся над его головой.

— Если я понял тебя правильно, речь идет о свальном грехе?

Лицо Юбера перекосилось от отвращения.

— Зачем только я пускался с тобой в откровенности?! Что за выражения! Как ты все умеешь принизить. Все замарать. Ненавижу вульгарность.

— Прошу прощения. Но может, ты все-таки объяснишь…

И Юбер объяснил. Нет, речь совсем не о том, что предполагает Марсиаль. Ведь все зависит от стиля — не так ли? От манеры. Вечерние трапезы либертинов XVIII века не имеют ничего общего с римскими вакханалиями. Утонченный эротизм не похож на грубое распутство. Светские люди (еще раз повторяю, самое избранное общество) могут позволить себе собраться в изысканной обстановке, в загородном доме и немного поразвлечься в истинно аристократическом понимании слова «свобода». Что тут плохого? Какой ущерб эти изысканные увеселения могут нанести обществу? Были бы женщины очаровательны, а мужчины деликатны и хорошо воспитаны. Во всем соблюдается величайший такт. Свет приглушен. Вокруг — огромный темный парк. К тому же есть еще второе помещение — настоящий маленький дворец. Комнат этак на двенадцать. Правда, бывает, конечно, что кое-кто и перейдет из комнаты в комнату. Но ведь это же забавно. Сталкиваются друг с другом в коридорах. Хохочут до упаду. Главное — не терять чувства юмора. Ах, почему, почему в Эдем впустили змия! Коварного змия, вооруженного фотоаппаратом! И теперь по рукам ходят снимки. Они гнусно компрометируют цвет общества (сливки, да-да, самые настоящие сливки). Потому что толпа (не высший, конечно, свет, а чернь — та, что читает вечерние газеты) — она все принижает (гневный взгляд в сторону гостя — Юбер понемногу отходил), все пачкает. Ведь скандал порождает только шумиха, газетные сенсации. Злобные насмешки, зависть. И поэтому-то очаровательное, галантное развлечение воспитанных людей — таков дерзкий и остроумный способ элиты бить по морде плебейского Катоблепаса, бросать изящный вызов Жозефу Прюдому — превращается во что-то грязное, низкое…

Марсиаль был потрясен. Вот уж чего он никак не ждал! А меж тем должен был этого ждать. Теперь ему припомнились кое-какие высказывания Юбера: «Что ты знаешь о моей личной жизни?» или «Можешь не беспокоиться насчет моего темперамента». И еще, когда Марсиаль был у него в последний раз: «Плоть и без того мучает нас на этом свете. Надо надеяться, что мы будем избавлены от нее на том» или что-то в таком духе. Яснее ясного. И как только Марсиаль не догадался? Ай да Юбер! Скакал себе, точно фавн, по коридорам уединенной виллы в полной боевой готовности… Но кто бы мог предположить? Кто бы заподозрил игривого проказника в этом важном чиновнике, распутника в этом технократе? Юбер — и двойная жизнь? Значит, решительно никому и ничему нельзя доверять. Мир рушится. Марсиаль посмотрел на свояка. Самая обычная, бесцветная внешность, вислый нос, лысоватый череп. Ничто в этом худом лице не наводило на мысль о разгуле… Лежит под одеялом длинный, голенастый, настоящий марабу… Марсиаль пытался представить, как Юбер перепархивает с цветка на цветок. Немыслимо.

Ох, и здорово же он скрывал свою игру, наш милейший Юбер! Марсиаль больше не испытывал ни капли сострадания к больному. Скорее уж настроился на суровый лад. Готов был осудить. Еле сдерживал негодование.

— Ты говоришь, что вас сфотографировали и снимки ходят по рукам?

— У нас есть причины этого опасаться. Мне кое-что сообщили.

— Стало быть, вас шантажируют?

Юбер закрыл глаза — то ли в знак согласия, то ли от страха.

— А что на них заснято, на этих снимках?

— Откуда мне знать? Я их не видел. Но можно предположить… Вечера кончались немножко вольно.

Марсиаль выждал несколько секунд.

— Хорошенькая история, — наконец пробормотал он вполголоса.

— Прости, не понял?

— Говорю — все это не бог весть как красиво! И это ты, Юбер, серьезный, ответственный человек, занимающий официальное положение, — ты участвуешь в подобных… оргиях!

— Но я же говорю тебе, что все протекало самым пристойным образом. На самом высшем уровне!

— Не смеши ты меня Христа ради! Высший уровень! Полагаю, на этих фотографиях запечатлены не просто партии в крокет на лужайке? Этот высший уровень не мешал вам порхать из комнаты в комнату и носиться полуголыми по коридорам…

— Какая чушь! Что ты мелешь? Это же не водевиль Фейдо!

— Еще бы, это все, конечно, куда более возвышенно, — заявил Марсиаль, негодование которого росло с каждой секундой. — И кто же в этом участвовал?

— Лучшие люди. Сливки общества.

— Сливки общества снимают пенки наслаждения… Извини за каламбур дурного тона, и все же…