Мю Цефея. Только для взрослых
Шрифт:
«Просто удивительно, — подумал уцелевший разбойник, — я все еще живой и невредимый. Однако за паладина меня точно повесят, даже панское заступничество не спасет». Конечно, разбойник жестоко просчитался. Вместо виселицы его на следующий день притащили на это самое поле другие паладины. Раздели догола, немного потешились, как заведено в мужском церковном братстве. Затем разбойнику отрубили ноги. Потом руки. И только затем пришел черед головы.
Шальная босяцкая кровь снова напитала корни Томата, будто ему и без того было мало этой соленой и невкусной жижи. Многие помидоры уже завяли, и только Томат с несколькими счастливчиками еще как-то держались, цепляясь взглядом то за солнышко, то за игривую тучку, то за серую
— М-м-мф-ф-фм-м-м-м-мвкш-ш-ш-ш-шна, — восхищался красотой покрытого опарышами мяса Филипп. Черный, упитанный и наглый, он восседал на убитом коне, потирая передние лапки.
— Дорогой мой, это возмутительно! Еще два дня тому это была милая лошадка, которая щипала травку, нюхала цветочки нежными ноздрями и делала «и-го-го». А теперь ты радуешься…
Филип лишь отмахивался от обвинений Томата. Как и все мухи, он был склонен к философским размышлениям и даже выработал собственное направление. Филипп верил и активно убеждал других, что накопленные за жизнь грехи высшие существа искупают после смерти, отдавая плоть на пропитание малых сих, к которым относил и себя. Люди и скот только и делают, что жрут-жрут-жрут, так почему бы хоть разик не покормить маленькую бедную мушку?
То, что сам Филипп отожрался на кармических харчах до размеров крупного шмеля, крылатый философ воспринимал как тонкую иронию над мещанскими традициями глупых людишек. Или даже как постиронию, если вы сведущи в современной философии детей домохозяек.
Дни исчезали, как капли дождя на горячем черноземе. В усадьбе появились новые хозяева. Забрали в салат остатки овощей, и это оказалось совсем не то, что представлял себе Томат. Совсем не то. Сам он, впрочем, не успел удостоиться этой сомнительной участи. Помешали люди, прискакавшие верхом на лошадях. Кровь новых хозяев, тревожная и нежная, все еще не верящая, что такое счастье, как дом с садом и огородом, и все им, даром и навсегда, уберите, пожалуйста, меч, я уверен, мы можем договориться, поща…
Потом появились другие всадники в хороших доспехах. Кровь предыдущих убийц потекла к Томату, однако ничего нового не принесла. Люди с мечами удивительно похожи между собой.
Пошел дождь. Затем снег. С востока, где попирал землю родовой замок пана Чтобыемукабачоквсраку Миклоша Чаплинского, потянуло дымом. Это паладины ставили окончательную точку в спорных вопросах налогообложения. Из столицы на выручку Чаплинскому спешили королевские гусары. Грунтовые воды приносили к Томату все новую кровь, мысли, надежды, страхи. Снег покрыл Томата по самую плодоножку. Несъеденные товарищи сгнили, и только Филипп не оставлял друга в одиночестве. Другие мухи впали в спячку или погибли в неравных схватках с пищевой цепочкой, но только не единственный постироничный друг Томата.
— Ф-ф-ф-ф-фифдеф-ф-ф!
Да, хотел ответить ему уже не маленький одинокий помидорчик. Именно это слово! Что происходит, почему все эти прекрасные люди убивают друг друга вместо того, чтобы взять и сделать салат. Впрочем, в салат Томат больше не хотел.
Всё изменилось весной, когда стаяли снега и кони по брюхо проваливались в грязь. Филипп догрызал пойманного на чердаке хозяйского дома хорька. По небу плыли облака, похожие по форме на чуму, мор и глад. Над макушкой Томата несколько человек решали судьбу этого края и всех его жителей.
— То есть нонсенс, пановэ. — Вдова Потоцкая, приходящаяся покойному также старшей сестрой, возмущалась и сверкала глазами. Один был зелен, как черенок Томата, другой по цвету напоминал чернозем. Два короля и один епископ смущенно отводили глаза от ее колдовского взгляда… и глубокого декольте, конечно. — Нонсенс! Я прекрасно распоряжусь владениями мужа, нечего и беспокоиться, тем более перекраивать карты. Что вы придумали, мы же так хорошо жили!
Тут все заговорили одновременно, очень
красочно и многозначительно. Томат уже знал, что у людей одни и те же слова одновременно могут означать одно, другое или третье. Поэтому Томат, впитавший кровь сотен подобных им, не слушал слова. Он проникал в суть.Деньги, говорил, епископ. Деньги. Это только кажется, что разошли по всему свету оборванцев собирать десятину, и ты уже богач. Обучить, снарядить и прокормить эту прорву тяжелее, чем кажется. А тут еще и эта ваша феодальная вольница. Королевства! Каждый пятый паладин помирает на первом задании. Еще столько же погибает на втором. А у вашего владения, глубокоуважаемая сударыня, бумажки не в порядке, ваш покойный муж задолжал Церкви…
Да погоди ты, святоша, отвечает один из королей. Тоже мне, документы! Документы разные бывают, и раз уж Потоцкий отправился на небеса вместе со всей дружиной, давайте поднимем архивы. Да, сто лет прошло, и мы подписали тогда все бумаги и были не против передачи наших земель Потоцкому. Но наше королевство на подъеме, поэтому время жечь архивы. Говорите, это ваши земли? А мы и наши пушки говорим, что теперь эти земли опять наши.
А второй король смотрел на глазастую Потоцкую. Его рыжие кудри отливали бронзой на солнце. Земли, деньги, власть, говорил он, все мимолетно. Всё поднимается из праха и в прах уходит, а вот ты, красавица, почему такая грустная? Жизнь идет, и ты достойна того, чтобы вдыхать ее полной грудью, уж поверь мне, своему королю.
И, конечно же, короли и епископ говорили друг с другом. Думаешь, ты и твои гусары такие крутые? Думаешь, ты и твои пушки такие крутые? Думаешь, ты и твои паладины такие крутые? А вот давай проверим! А вот давай проверим! А вот давай проверим!
Голоса переполняли Томата, ему захотелось заплакать, но глаз у бедного помидора все еще не было, и заплакать не получилось. Томат хотел, чтобы все эти люди замолчали, ну, разве что, пусть еще рыжий немного поболтает с зеленоглазой, но они говорили и говорили… И говорили, конечно же, не о том.
Если бы не Филипп, разорвавший глотку одному из королевских стражников, они бы мололи языками до скончания времен, пока солнце не скатилось бы на землю, опаляя всех смертоносным жаром. А так… Это твоя тварь, нет твоя, вы порочные дьяволопоклонники… Кишки епископа изящно обернулись вокруг стебля Томата. Да сколько можно! Кровь дружинников и паладинов перемешалась, и хорошо хоть сами венценосные особы успели скрыться. А некоторые даже обменялись напоследок долгими заинтересованными взглядами.
Жаркое майское солнце подсушило землю, ветер принес запахи разнотравья. Томат вытянулся вверх, окреп и выбросил новые стебли. Солнце щекотало его ярко-красные бочки. По небу плыли облачка, похожие на покойников, а корни нашего помидорчика регулярно пробовали кровь на вкус. Вдалеке гремели пушки. Иногда через огород проносился взмыленный вестовой, но случалось это всё реже. Филипп говорил, что всему виною дурные слухи об этих местах, но Томат не видел в этом логики. Всё дурное, что здесь случалось, люди приносили с собой.
Ближе к осени до корней Томата добралась и кровь королей, что спорили над его головой. Сначала одного, затем другого. Горячая кровь вдовы Потоцкой тоже впиталась, но ближе к зиме. В отличие от мужчин, женщина умирала измученной, но счастливой. Двое, шептала она в голове Томата. Двое вас, милые мои детки, берегите друг друга, любите друг друга и будьте счастливы…
Новая зима не принесла снега, зато беженцев случился полный урожай. Оборванцы, пропахшие дымом сгоревших домов, жались к краю огорода, не решаясь подойти к Томату. Какой огромный, шептались они, больше тыквы. А может, больше коровы? Жаль, мы так давно не видели ни тыквы, ни коровы, одна вареная человечина. Хорошо хоть котел успели унести, а вот это что за страшилище, интересно, он кусается?