На алтарь любви

Кэтрин вспыхнула и отвесила звонкую пощечину, но не хозяину, а слуге.

— Стыд и позор! — воскликнула она. — И это после того, как я обогрела и накормила вас! Я не разрешала ему целовать меня, а тебе — называть меня «милашкой».

— Может, лучше «красоткой»? — подал голос Том. Так в портовых кварталах называли шлюх.

Кэтрин возмущенно обернулась и хлестнула по щеке и его.

— Пожалуй, стоит раз и навсегда во всем разобраться, — заявила она. — Я не потерплю вольностей и не позволю вам распускать руки, а вашему слуге — язык. Вы, сэр, презренный наемник, а ваш слуга — деревенщина, которому не мешало бы помыться, а также поучиться хорошим манерам!

В ответ на ее речь Том добродушно рассмеялся.

— Ну, по крайней мере, я-то помылся, — самодовольно сообщил он ей. Это была чистая правда — сидя на его коленях, Кэтрин ощутила исходящий от него слабый аромат лимонного мыла.

— Да вы просто невозможны, оба! — бессильно фыркнула она. — Каков хозяин, таков и слуга! Как прикажете исполнять задание в таком скверном обществе?

— Есть лишь один выход — запомнить, что на время нашего путешествия мы — муж и жена, а Джорди — наш единственный слуга. — Неожиданно Том заговорил очень серьезно: — Нам с ним не раз пришлось бывать в переделках, и дважды он спас мне жизнь.

Кэтрин недоверчиво посмотрела на Джорди. Неужели такое пугало может кого-то спасти? Он выразительно кивнул.

— Истинная правда, хозяйка. Вот только хозяин выручал меня куда чаще, чем я его.

— Я ему доверяю, — воинственно продолжил Том, — и ты тоже должна ему доверять. От этого может зависеть твоя жизнь.

— Да уж, в этой неразберихе мы все от кого-то зависим, — с горечью откликнулась Кэтрин. — Я — от вас, вы — от меня, мы оба зависим от Джорди, а жизнь бедняжки Роба зависит от того, останемся ли мы трое живы и невредимы. Ни в одной пьесе такого не сыщешь!

— Насчет пьес тебе лучше знать, — ответил Том. — А в реальной жизни, дорогая моя, все друг от друга зависят. Так уж устроен мир со дня грехопадения.

Страх, сознание собственного бессилия и гнев захлестнули Кэтрин.

— Ах, вот как! Мы начали проповедовать! Впрочем, что тут удивительного — ведь нам придется выдавать себя за еретиков-республиканцев! А сможешь ли ты, мистер Том, достаточно гнусаво пропеть псалом? Или ты собираешься заняться этим искусством на пути в Антверпен? Будь так добр, овладей сей наукой поскорее — тогда ты, как и полагается почтенному проповеднику, сможешь оставить добродетель бедной девушки незапятнанной!

На грубоватом лице Тома проступила усмешка, а слуга взглянул на него с некоторым злорадством.

— Да, сэр, — протянул он, — вы горазды молоть языком почем зря, но хозяйка-то, похоже, вас переспорит.

— Вот то-то и оно! — торжествующе воскликнула Кэтрин. — Даже слуга может поучить вас здравому смыслу!

— Ладно, ладно, женушка, не ворчи. Давай-ка лучше устроим военный совет, но сначала отправь служанку на рынок — прикупить нам что-нибудь к ужину. Кэтрин оторопела:

— Вы хотите остаться на ночь?

— Да, сударыня. Пакетбот отходит ранним утром, так что мы отправимся на рассвете.

Ну, что же, слезами горю не поможешь, решила Кэтрин, с грустью подумав, что это изречение, похоже, будет ее боевым девизом.

— Ваши вещи уложены, сударыня? — резко поинтересовался Том. — Надеюсь, у вас достаточно нарядов — и на каждый день, и выходных? И вот еще что, сударыня. Ни один из верных последователей покойного лорда-протектора не возьмет себе в жены особу по имени Клеон. Право же, оно больше подходит ветреной актрисе. Ваше настоящее имя — Кэтрин, и я буду называть вас именно так, хорошо? Или вы предпочитаете Кэт?

Уязвленная его приказным тоном, Кэтрин ехидно отозвалась:

— Сойдет и Кэтрин. Как написал несравненный Уилл Шекспир: «Хоть розу назови иначе, но не изменишь аромат».

Том отвесил ей изящный поклон, который сделал бы честь любому придворному любезнику.

— Отныне вас зовут Кэтрин. А я — Том, и изволь обращаться ко мне с должным почтением, женушка.

Он широко улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами, и Кэтрин впервые заметила, как меняет улыбка его лицо.

Как ни странно, Том не возражал, когда после ужина она отвела его в комнату Роба. Кэтрин опасалась, что он начнет вольничать с ней, может, попытается намекнуть насчет исполнения супружеского долга, однако Том насмешливо поклонился ей и пожелал спокойной ночи.

— Не забывайте, дражайшая моя половина, что впереди у нас несколько дней путешествия, и мне бы хотелось, чтобы Грэм увидел вас отдохнувшей и свежей, как маргаритка весной — или, вернее, как фиалки, на которые так похожи ваши глазки.

— Учтите, мистер Тренчард, меня не проймешь даже лестью, — ехидно промурлыкала Кэтрин.

В ответ он ухмыльнулся:

— Том, женушка, только Том. Любая другая женщина была бы счастлива услышать такой комплимент от мужа, с которым живет уже пять лет.

— Да, но вы уже пуританин и проповедник, так что вам не пристало марать язык словами, которые ведут к искушению.

— Даже пуританину и проповеднику не запрещается любить свою супругу. Идите и плодитесь, как сказал Господь. А как бы мы исполняли его завет, не будь на свете любви?

— Даже дьявол может говорить словами Священного Писания, лишь бы добиться своего, — лукаво возразила Кэтрин. — Доброй ночи, муженек. Сладких тебе снов.

— Мне бы спалось куда слаще, не будь я в одиночестве, — печально провозгласил Том ей вслед и тихо рассмеялся, когда Кэтрин изо всей силы хлопнула дверью.

Чья-то рука легла ей на плечо, и Кэтрин резко отшатнулась от борта. Оказалось, Том. Его ничуть не мучила морская болезнь — кажется, он стал еще бодрее и жизнерадостнее, зато Джорди пошатывался позади него. Лицо слуги приобрело зеленоватый оттенок. Корабль накренился на борт, и Джорди проворно нагнулся над бортом, составив Кэтрин компанию.

— А ну-ка вниз, вы оба, — скомандовал Том, едва сдерживая смех. — В трюме вам станет лучше.

— Нет-нет, хозяин, — простонал Джорди, и Кэтрин слабо поддакнула.

— Делай, что тебе говорят, — приказал он Джорди, дождался, когда тошнота чуть отпустит Кэтрин, и, легко подхватив ее на руки, опустил на палубу возле ведущего в трюм трапа.

Внизу оказалось еще хуже, чем на свежем воздухе. Противно пахло дегтем и чем-то еще более отвратительным, но качка действительно почти не ощущалась. Том, уложив ее на узенькое ложе, которое он назвал койкой, и поставил неподалеку большой медный таз.

— Это на случай, если тебе опять станет нехорошо.

— По-моему, хуже уже не может быть, — нетвердо проговорила Кэтрин, однако спустя мгновение ударившая в борт пакетбота волна заставила ее рвануться к тазу. С нежностью, которой она никак не ожидала, Том поддержал ее голову и, когда дурнота миновала, помог ей снова лечь и натянул на нее грязное одеяло.