На берегах Невы

Я не верил этим заявлениям.

— Почему так всё остаётся, и она не разводится с мужем?

— Мы не хотим жениться. Мы оба думаем, что поженившись, мы только всё испортим, нашу совершенную любовь. Никто из смертных не испытывал такой любви.

— А её муж, он что-нибудь подозревает?

— Откуда? Мы же не глупые, мы оба очень осторожны. Мы никогда вместе не появляемся на людях.

Он засмеялся.

— Часто она говорит со мной телепатически в его присутствии, когда он занят чтением газеты. Мы возбуждены своей смелостью.

— Её неверность её не смущает?

— Что за нелепый вопрос! Мы: она и я, выше узкомыслящей морали человечества.

— У неё есть комплекс вины? — настаивал я.

— Мой дорогой друг, — усмехался он, — У нас нет никакого комплекса вины. Мы — высшие существа, мы верим в духовную свободу. Мораль — это продукт обычаев и традиций, наложенных обществом, в котором живёт человек. Мы же — дети богини Мойры, которая отвергла все цепи и оковы морали.

— Ты играешь с огнём.

Это было всё, что я мог ему сказать.

Честно говоря, я разочаровался в Бартельсе. Он претендовал быть странником, прохожим, отвлечённым от человеческих дрязг. Теперь же он оказывался вовлечённым в любовь с замужней женщиной, делая при этом странные утверждения по части их обоюдных телепатических способностей.

* * *

Я уже оканчивал университет, когда однажды поздно ночью Бартельс позвонил мне.

Его голос был хмурым.

— Мне нужно с тобой поговорить, мне нужна твоя помощь. Приходи сейчас ко мне домой.

Я колебался. Было холодно, и я очень устал за день.

— Пожалуйста, помоги мне.

— Я не знаю, где ты живёшь.

Я ведь не был у него ни разу. Он дал мне адрес. Я до сих пор помню его: Мойка 68. Он встретил меня на улице, и мы поднялись по лестнице на четвёртый этаж.

— Вот она.

Леонила, которую я никогда прежде не видел, лежала на кровати, тяжело дыша, с полузакрытыми глазами. Увидев меня, она попыталась заговорить, но у неё не получилось: звуки застревали у неё в горле. Я сразу понял.

— У неё инсульт.

— Да, она всё ещё в сознании, но может впасть в коматозное состояние.

— Как это всё случилось?

— Двадцать минут назад она пришла ко мне. Она была возбуждена, я старался успокоить её. Её муж всё про нас узнал. Наверно, он следил за нами, когда она была у меня после обеда. Он беспощадно избил её и выбросил её из дома. Она прибежала сюда, и вдруг её голос стал хрипнуть. «Я плохо себя чувствую, но не беспокойся, мне скоро станет легче». И вдруг я заметил, что её правая рука слабеет, а левый глаз закрылся. Это был инсульт, сильный инсульт. Мы должны доставить её в больницу, но я не могу сам этого сделать: Денисьев сразу же об этом узнает. Ты должен доставить её в больницу, сказав, что нашёл её недалеко от своего дома. Да… ты должен это сделать. Скажи, что нашёл её на Загородном проспекте недалеко от Невского.

— Как я могу…, — запротестовал я.

Мне не хотелось ввязываться в семейные дела профессора Денисьева.

— Быстро, быстро, каждая минута дорога, — он толкал меня, он настаивал.

Я накрыл её шубой и надел на неё тёплую шапку.

— Подожди минутку, — голос Бартельса снова был спокойным. — Она должна поступить в больницу, как неизвестная, пусть муж забеспокоится, где она.

И он забрал из её сумочки два письма, адресованных ей, и записную книжку.

— Ей потребуются деньги.

И он положил двести рублей ей в кошелёк.

— В какую больницу ты хочешь, чтобы я её отвёз?

По очевидным причинам я был раздражён им.

— Только не в мою клинику. Возьми её в Александровскую больницу, у меня там знакомый невропатолог.

— Почему бы ему не позвонить сейчас?

— Нет, я не хочу, чтобы нас видели вместе, не сейчас.

Еле-еле мы нашли извозчика. Это была старая полузамёрзшая лошадь. Мы ехали до больницы, казалось, целую вечность, в то время как я держал находящуюся без сознания Леонилу на своих руках.

С помощью санитаров мы внесли её в приёмный покой, и дежурный врач согласился, что это экстренный случай.

— Её имя? — спросил он меня.

И я дал ему эту версию, что якобы я нашёл её на улице.

— Она, должно быть, из зажиточных, — заметил доктор. — Соболиная шуба… вы смотрели её сумочку?

— Нет, — сказал я.

— У неё есть все деньги, чтобы заплатить за частную палату и за лечение, а никаких документов нет.

Он обещал тут же устроить палату и обеспечить кислород. В течение нескольких дней она находилась в критическом состоянии без сознания, и только я приходил к ней. Бартельс звонил мне каждый вечер, но приходить отказался.

— Меня знают в этой больнице.

Он так и не позвонил невропатологу, работающему в этой больнице, как он обещал это сделать. Я сам поговорил с ним, это было в тот день, когда Леонила стала постепенно приходить в сознание.

Доктор Шаров, невропатолог, тут же пришёл к ней и воскликнул:

— Леонила Викторовна Денисьева! О, господи! Мы должны срочно звонить Денисьеву!

— Я её не знаю. Я никогда их не встречал: ни её, ни её мужа, — пробормотал я извиняющимся тоном и вышел из палаты.

Когда Бартельс позвонил вечером, я тут же сказал ему, что больше я в этом не участвую.

— Это твоя проблема, и я сделал больше, чем мне бы следовало.

У меня не было дружеского расположения к нему.

— Не злись, я сходил с ума оттого, что с ней случилось.

Две недели ничего не было слышно. До меня дошли слухи, что было жуткая сцена, когда Денисьев натолкнулся на Бартельса в её палате. Денисьев обвинил Бартельса в соблазнении его жены. Бартельс это отрицал: «Наши отношения были чисто платоническими».

В свою очередь Бартельс обвинил Денисьева, что он чуть не убил бедную женщину. Всё кончилось, со слов присутствующей сестры, типично русским образом: муж и любовник пожали друг другу руки и заверили друг друга, что предпримут все усилия, чтобы обеспечить правильное лечение. В действительности, Денисьев признался, что любит жену более всего в своей жизни. Однако он допустил, что бывал ревнив. И кто не будет ревнив при такой красавице жене, намного младше его. Позднее я узнал, что оба они провели вечер в том же самом кафе, где я частенько бывал с Бартельсом. Оба пили шампанское и обсуждали печальную судьбу женщины, которую они оба любили и обожали.