На Большом Каретном

Ирина Генриховна лихорадочно сопоставляла уже накопанные факты по любовникам и сожителям любвеобильной женушки Толчева с тем, что сказал начальник МУРа, и не могла не выдвинуть собственную версию:

– А если предположить, что убийца Толчева и убийца Бешметова одно и то же лицо? И этот некто оставил в мастерской довольно серьезную улику, которая могла бы вывести следствие на правильный след?

Начальник МУРа, кажется, проглотил «убийцу Толчева», что уже было для нее немаловажно, однако на поставленный вопрос только плечами пожал невразумительно:

– Предположить, конечно, можно все, но прокуратура сразу же отрыгнет вашу версию как надуманную.

– Почему?

– Да потому, что никакого следствия по делу Толчева не ведется, а посему и улик никаких нет и быть не может.

– Но... но вы-то сами, надеюсь, не думаете так?

Она была возмущена подобной постановкой вопроса, что заставило Яковлева саркастически усмехнуться.

– Лично я так не думаю, но... Короче говоря, будем работать. – Яковлев посмотрел на часы. – У вас есть еще время?

– Да, пожалуй.

– В таком случае приглашаю на Петровку. Необходимо скорректировать работу вашего агентства и группы капитана Майкова, который, видимо, и будет заниматься убийством Бешметова.

Ирина Генриховна не могла скрыть своего удивления.

– Как... как Бешметова? И почему только Бешметова? Разве эти два дела, я имею в виду убийство Толчева и...

– Успокойтесь, Ирина Генриховна, – остудил ее пыл начальник МУРа. – Вопрос с Толчевым в прокуратуре закрыт – самоубийство. И я уверяю вас, следователь сделает все, чтобы отстоять позицию своей конторы.

– Но ведь это... – возмутилась было Ирина Генриховна.

– Такова жизнь, – развел руками Яковлев. – Впрочем, мне ли вам об этом рассказывать? Думаю, от Александра Борисовича вы о таком крючкотворстве среди прокурорских работников понаслышаны, что заштатное самоубийство, а возможно, что и убийство какого-то там фотокора – это... Короче говоря, плюнуть и растереть.

Да, она была наслышана о громких, казалось бы, государственного значения уголовных делах, которые преспокойно ложились под сукно, а то и просто спускались на тормозах, чтобы только не навредить нужному человечку, но все это не касалось ее лично, а тут вдруг...

– Но вы-то совершенно иного мнения! – не сдавалась Ирина Генриховна.

– Совершенно верно, иного, – кивнул Яковлев. – Потому и пригласил вас сюда.

Когда в «Глории» закончилось наконец-то оперативное совещание и Ирина Генриховна, стараясь не смотреть на часы, засобиралась домой, она вдруг почувствовала, как засосало под ложечкой, а в голове, словно заезженная пластинка, давила на мозги до боли простая истина: «Человек предполагает, а Бог располагает». И действительно, рассчитывала в этот день приехать домой пораньше, а вышло... А вышло, как всегда в подобных случаях, наоборот.

Человек предполагает, а Бог располагает.

И перед тем как нажать кнопочку звонка, перекрестилась мысленно, догадываясь, как встретит ее Турецкий. Насчет дочери она не волновалась особо, с ней было все проще и в то же время сложнее. Она уже вступила в тот распрекрасный возраст, когда человек начинает осознавать себя личностью, у него появляются свои собственные, как у взрослого человека, проблемы, и он начинает отпочковываться понемногу от родителей. Но это дочь. А вот что касаемо дорогого муженька...

За дверью послышались до боли знакомые шаги Турецкого, она невольно перекрестилась еще раз... и была страшно удивлена и поражена, когда муж принял из ее рук сумочку, помог раздеться и, кажется, даже чмокнул ее в щечку. Как в былые годы. Впрочем, именно это могло ей и показаться.

Подготовившаяся к совершенно иной встрече, она вдруг растерялась и, не зная что сказать, промямлила негромко:

– Прости, Саша, но... Не могла раньше, не получалось. Честное слово. Я тебе все расскажу.

– Да ладно тебе, без проблем, – хмыкнул Турецкий, подавая ей тапочки, – об одном только прошу: звони в следующий раз, когда будешь задерживаться.

– Да я бы позвонила, но...

– Ладно, проехали, – буркнул Турецкий, направляясь в кухню. – Ужинать будешь? Или только чай?

Ирина Генриховна покосилась на мужа, не зная, как себя вести. Как вроде бы ничего и не было промеж ними или все-таки?.. Вот и пойми теперь мужиков.

– Так все-таки? – напомнил о себе Турецкий, открывая дверцу холодильника.

– Чай и... и что-нибудь поесть.

Она опустилась на краешек «уголка» и уперлась глазами в затылок мужа, который в этот момент доставал из холодильника холодную телятину и еще что-то к ней. И отчего-то вдруг настолько тоскливо стало на душе, что даже всплакнуть захотелось. Невольно подумала о том, что, пожалуй, прав был ее Турецкий, когда пытался доказать ей, что не женское это дело – ловить бандюков да убийц, и, может быть, действительно бросить свою затею к чертовой матери, пока не зашло слишком далеко. Но в этот момент Турецкий захлопнул-таки дверцу холодильника, и она глубоко вздохнула, пытаясь сбросить с себя нахлынувшее.

– Посидишь со мной? – негромко попросила она.

– Естественно. И даже чайку с тобой попью.

И снова она бросила на мужа вопросительный взгляд. Давненько не помнила его таким покладистым и уступчивым.

– А вы что, разве не ужинали? – наконец-то вспомнила она про дочь.

– Отчего же, ужинали, – пожал плечами Турецкий. – Однако чайку с тобой попить – это уже в кайф.

Она едва не поперхнулась от этих его слов.

– Послушай, Турецкий, я, конечно, все могу понять, но когда тебе сначала одно, а потом другое – это уже, прости меня, ни в какие ворота не лезет.

– Ладно, не бери в голову, – миролюбиво произнес Турецкий, выставляя на стол хлебницу. – Думаю, у нас еще будет время поговорить.

– И все-таки?

Он пожал плечами и совершенно по-мальчишески шмыгнул носом.

– Да как тебе сказать?.. Может, я позицию свою пересмотрел?

– Кто? Ты?!

– А почему бы и нет?

– Да потому, что этого не может быть только потому, что не может быть.

Он вздохнул и развел руками:

– Вот здесь-то и проявляется твое узко направленное музыкальное образование.