На Двине-Даугаве
Шрифт:
А все остальные могли лишь с порога любоваться гладким, как зеркало, паркетом да завидовать избранным, счастливцам, которые степенно ходили парами взад-вперед по паркету, отражаясь в нем зыбкими тенями.
Однако и избранным не всем удавалось сохранять должную степенность: то и дело, зорко оглядевшись по сторонам — нет ли поблизости надзирателя, — они с двух-трех шагов брали разгон и лихо катили на подошвах по сияющему полу от стены к стене.
Это, конечно, не могло оставить равнодушными тех, кому вход сюда был запрещен.
Не остался равнодушным и Никаноркин. План свой он обдумывал еще
И Никаноркин, забыв о недавней обиде, посвятил Гришу в свой план. Прежде всего надо было следить за Стрелецким, и когда будет установлено твердо, что надзиратель далеко… Ну, Гриша понял с двух слов. Вот это поинтересней тотализатора с игрой на пятаки! Второпях он позвал Довгелло, рассказал ему обо всем, и трое заговорщиков двинулись из класса вперед.
На беду, как раз в ту минуту, когда они уже подходили к своей цели, на пороге актового зала возник Виктор Аполлонович. Возник, да так и замер — видно, надолго, — отставив ногу, заложив большой палец правой руки в карманчик жилета: поза картинная, ничего не скажешь.
Он глядел на троих злоумышленников своими выпуклыми глазами, словно говорил: «Знаю, все знаю, голубчики!»
Друзья, понурив головы, прошлись один раз мимо порога в зал, другой…
На сегодня, видно, сорвалось!
В это время мимо Гриши, обдав его крепким запахом табаку и лука, протрусил рысцою школьный сторож Донат, подбежал к надзирателю и, почтительно прикрыв ладонью рот, громко просипел что-то вроде: «К-пр-сс».
Стрелецкий поспешно сошел с порога и, не оглядываясь, зашагал по коридору.
— «К его превосходительству»! — первым догадался Никаноркин. — К директору! Ну, теперь не зевать!
И правда, терять нельзя было ни минуты. Кабинет директора помещался этажом ниже, возле раздевалок. Виктор Аполлонович мог пробыть там всю перемену, а мог и вернуться очень скоро.
Трое воспитанников основного приготовительного класса с гулко бьющимися сердцами переступили через запретный порог.
Все сперва шло благополучно: никого из педагогов в зале не было.
Грише удалось беспрепятственно прокатиться до самого конца зала, где висела тяжелая парчовая занавесь. О ней он уже слыхал. Говорили, что за ней скрывается алтарь. Когда нужно, занавесь раздвигают, и зал превращается в церковь. Ловко придумано!
В конце года тут служат молебен, и директор торжественно вручает окончившим аттестаты. Потом он говорит речь о верном служении государю императору, а ученики кричат «ура». В прошлом году — так рассказывал Дерябин — семиклассники кричали вместо «ура» — «дурак». Директор решил сделать вид, что не расслышал…
Так вот какое это было место! Гриша пробрался к занавеси поближе; она была заткана золотистыми цветами и листьями, у края ее висела серебряная махровая кисть. Гриша ухватился за кисть: она была чуть колючая, холодная, будто кованная из металла… У самого своего уха Гриша слышал жаркое дыхание Никаноркина, рядом был и Довгелло. Это придало ему храбрости, и он смело отодвинул край занавеси.
Вдруг кто-то цепко схватил его сзади за шею железными пальцами.
Никаноркин бежал со всею прытью,
на которую способны были его ноги. Довгелло замер на месте.А Гришу, не давая ему повернуть шею ни на вершок, вел к выходу неизвестный обладатель железных пальцев.
Вот и порог… и Григорий Шумов, известный силач и храбрец, с позором был выкинут в коридор.
Только теперь он смог повернуть изрядно помятую шею: в дверях зала стоял бледный угреватый юноша с черными глазами-бусинками и шипел зло:
— Будеш-шь? Запомниш-ш-шь!
Но тут из-под его локтя выскочил в коридор Довгелло с пронзительным криком:
— Крючок! Крючок!
Бледный юноша побелел еще больше и рванулся вперед.
Ну конечно, ни Довгелло, ни Шумова, ни тем более Никаноркина он не догнал.
Догнал их Дерябин, когда они были уже в безопасности, в своем классе. Не обращая внимания на разгоряченное лицо Гриши, он сказал мрачно:
— Мухин вышел вторым. Проигрыш!
Грише было не до проигрыша. Все еще тяжело дыша от недавнего бега, он спросил Никаноркина:
— Кто это был? Он от моей руки все равно не уйдет!
Первоклассник Дерябин посмотрел на приготовишек с осуждением:
— Как маленькие, ей-богу! Балуетесь всё. Я тебе, Шумов, про дело говорю. Завтра ставлю двойную ставку на Делюля. Слышишь?
— Слышу.
Дерябин недовольно дернул плечом, ушел.
— Кто это был? — воскликнул снова Гриша. — Должно быть, шестиклассник?
— Нет, он из седьмого. Это Дзиконский.
— Ты его знаешь?
— Да он же сын полицмейстера! Его батьку все в городе знают, ну и его — по отцу. Ты недавно из деревни, потому и не знаешь.
— Дай срок, — сказал Гриша и крепко стиснул зубы: — он от моей руки не скроется!
Никаноркин посмотрел на него с явным сомнением и даже раскрыл было рот — хотел возразить, но в класс уже вошел Невинный, учитель чистописания, и разговор о Дзиконском пришлось отложить.
10
Ночью Гришу разбудил Лехович.
На стенах зыбко дрожал зловещий красноватый свет.
— Горим? — сонно, без удивления спросил Гриша и стал одеваться.
Пожары в городе стали делом привычным. С осени, как только начались долгие и черные ночи, огонь вспыхивал то в одном, то в другом конце города.
Из учебного округа в реальное училище прибыл циркуляр, в котором устанавливалось, что «частые пожары являются бедствием». На основании этого предлагалось «не чинить препятствий учащимся, выразившим желание помочь властям в тушении огня, пределы каковой помощи определяются на месте бранд-майором или лицами, им на это уполномоченными».
Циркуляр сразу же стал известен всем школьникам города.
Заслышав унылый набат, полуодетые люди выбегали на улицу. По дамбе неслась, непрерывно звоня в колокол, пожарная колесница. Тройки сытых коней с круто изогнутыми шеями, с удилами в пене во весь опор мчали сорокаведерные бочки.
В дымном свете факелов блистала римские шлемы пожарных.
Бешеный топот коней, грохот колес, блеск меди, багровые отблески на краю неба — все это неудержимо влекло к себе мальчишеские сердца…
— Скорей одевайся! — лихорадочно говорил Лехович. От спешки он сам никак не мог попасть в рукава куртки. — Скорей! Должно быть, Приречье горит…