На грани веков. Части I и II

Вдруг в голову ему пришло еще что-то.

— Ну как, корчмарь, отцедим? Когда Лауск придет, то уж нельзя будет: у него язык — что твое ботало.

Корчмарь вздернул плечом и сделал вид, что собирается зевнуть.

— Можно и отцедить, ежели хочешь.

— А ты не хочешь?

— Ежели ты хочешь, так и я. Только тогда в мое ведро.

— С чего это в твое? А в мое нельзя?

— Можно, да тогда я только пятнадцать кружек пива и дам взамен! Твое меньше. Шестнадцать не выйдет. Тебе ж все одно, не твое добро. Ежели до Риги высыхает и в щели вытекает пятнадцать кружек, так ведь может и шестнадцать. Жара-то нынче какая.

— Выходит, что может. Ну, тогда тащи свое ведро…

Корчмарь разыскал ведро и сверлышко толщиной с соломинку — должно быть, и хранимое только для таких целей, для другого оно не годилось. Отцеживали из обеих бочек, долго-долго сочилось, как по ниточке. Бренчук в это время стоял на дороге, посматривая по сторонам, чтобы кто-нибудь чужой не застал. У Бренциса в кармане уже готовы дубовые затычки. Забив их, он оставил снаружи длинные концы, но корчмарь обломал оба.

— Хитер! Этак ты у меня до Риги еще полведра выцедишь, а когда барон начнет шкуру спускать, сболтнешь, что мне продал. Не выйдет, братец, порядочные люди так не делают. Лучше уж я тебе полштофа из этого же на дорогу налью.

Полштофа в такую дорогу было, конечно, не бог весть что. Но свое звание порядочного человека Бренцис тоже не хотел ставить под сомнение, поэтому и успокоился. Корчмарь еще не успел перелить водку в свой бочонок, как подъехал Лауск и сразу вошел в корчму. Бренцис кивнул головой.

— Ладно, что успели. Я же говорил, что он вечно носится как ошалелый.

Длинный, как жердь, Лауск остановился посреди корчмы и уставился на кружки с пивом, стоящие перед братьями. Те и не подумали предложить ему. Корчмарь накинул на ведро кафтан и вышел поглядеть, что на возу у Лауска. На возу лежали плетенные из соломы стулья, скамеечки, служки для снимания сапог, метлы и веники, лукошки, туеса и ложки с красивой резьбой. Корчмарь выбрал один черпак и вытащил его из мочальной перевязки.

Потоптавшись и видя, что попутчики притворяются, будто не замечают его, Лауск произнес:

— Жара нынче — спасу нет.

Бренцис сдунул мух, облепивших край кружки, — каждая норовила хоть хоботок в пиво сунуть.

— Да, сдается, что до самого вечера жарить будет. К ночи дождь — это уж как пить дать.

— А я дома солонины наелся — чистая мука.

— Да, в такую жару оно лучше, когда не соленое.

Вошел корчмарь с поварешкой в руке.

— У корчмарки вчера сломалась, старая была, давно уж треснула. Так я возьму эту.

Лауск снова затоптался.

— Не знаю… Нынче у меня всего четыре и есть.

— Ну, так у тебя останутся еще три. Ты что думаешь — может корчмарка без черпака обойтись?

— Без черпака, понятно, не может. Покуда ложкой посливаешь…

— Ну, так чего же ты еще ноешь? Жбан пива будет.

— Жбан… Да оно вроде маловато.

— Да зато из горненской пивоварни. И вам, понятно, заодно?

— Можно.

Бренцис, казалось, совсем забыл, что надо торопиться и успеть проехать немалый конец. Пиво до того приятно шипело в жбане. А запах!.. Даром, что ли, мухи так и лезут.

Наливая пиво, корчмарь спросил, словно от скуки или вежливости ради, чтобы у гостей разговор не прекращался:

— Так, значит, гулянье? И без барышень? Не знаешь, там и судили-рядили о чем-нибудь?

— Как же без этого. Да только что нам знать — дело господское.

— Верно. И я тоже говорю: всегда лучше не знать, чем знать.

Заявился, еще один гость — посыльный из имения, улыбающийся, шустрый старичок. Поздоровался и сразу же затрещал тонким бабьим голоском:

— Жарища, как в адской отдушине, досуха выжимает. Гляжу, горненские с водкой приехали. Погоди, думаю, надо пойти поглядеть, кто их гонит в этакий зной, да еще в воскресный день.

Подсел к Бренцису. Тот сдержанно кашлянул, отодвинулся подальше, а кружку с пивом подвинул к себе поближе. И Бренчук пододвинул свою.

— Кто же гонит — тот же, кто и тебя. Барщина гонит, разве ж в понедельник поедешь, чтобы вся рожь осыпалась.

Лауску корчмарь налил последнему — наливал долго, поднял и поглядел, долил еще немного. Пена у Лауска лишь вполовину того, что у Бренцисов. Корчмарь обернулся к посыльному.

— А ты чего мотаешься в воскресенье, опять с худыми вестями? Опять за мной?

— Нет, в этот раз не за тобой. Ты уже вчера был. Ну, что сказала барыня?

У корчмаря лоб сморщился, как отсыревший трут.

— А что она скажет — десять талеров ренты накинула. «Хочешь живи, хочешь нет, у меня есть кто и двадцать даст», — говорит.

— Так вот и всем: кто придет — талер накидывает, пять, двадцать талеров. Это вам не при бароне… Ноги стер, вас оповещая. Подтягивает, подтягивает вожжи, старая. И теперь уж все вопят, а что будет, когда сама ходить начнет? По комнате уже таскается, а спать почитай что и не спит, ночи напролет хрюкает и не дает людям покою. За эти годы отоспалась, чего теперь такому чудищу не мотаться.

К бедам челяди корчмарь был равнодушен.

— Совсем жизни нет, последнюю рубаху сдирают. Думает, ежели корчмарь — так он деньги лопатой гребет. Летом иной день и трех человек в корчме не увидишь, сколько бочонков у меня скисает. Где я эти десять талеров возьму? Нет, надо в Польский край подаваться.

— А! Собираешься?

— Пока еще нет. Подожду, может, времена малость переменятся. Горненские сказывают, что господа гулянья устраивают и судят-рядят, — может, чего-нибудь решат. А что, в нашем имении ничего не слыхать?

— Нет, у нас все тихо. А что у других слышать?

— Разве ж я знаю что? Торчу в этой дыре, заплесневел. Только вот от проезжих что услышу. Куда ж ты теперь бежишь?

— На мельницу, на мельницу, мельника надо уведомить.

Корчмарь сразу же просиял.

— А! Так и ему ренту набавят!

Он снова глянул в оконце и сразу же примолк. По тропке от мостков закола как раз вылезали двое: один длинный, другой покороче. Посыльный тоже поднялся и просунул голову.

— Из города будут — бог весть чего здесь шатаются.

Корчмарь поспешил во двор, плотно прикрыв за собой дверь.

Посыльный подмигнул горненским.

— Первейший мошенник, не слушайте вы его. Ноет-ноет, а прошлой весной третий горшок с деньгами зарыл. В Польский край он подается! По осени, когда с верховьев начинают в Ригу с зерном ездить, а зимой со льном, у жидовки каждый день кубышка полна, а в воскресенье две. А у скольких с воза пропадают мешки с льняным семенем? Овес у лошадей из яслей выгребает. Из плута скроен, мошенником подбит. Поглядывайте, чтобы не выцедил у вас ведерко из бочек.