На хуторе (рассказы)
Шрифт:
– Самая пора, Петрович. Ни сенокоса теперь, ни посадки, ни полива, жука не надо морить, заниматься рассадой, скотину пасти тоже не надо, и рыба не идет, лишь самые жадные, вроде тебя, хвост морозят. А я каркас заготовил еще по осени, сын приехал, поставили... Теперь лишь - колоти... Весной помажется, и помаленьку... Осенью - новоселье, приезжай, - пригласил радушный хозяин.
Я лишь головой покачал, произнеся присловье Алешино:
– Сколь работы...
Хоть и не больно высоко поднят был каркас над землей, но казалось, что здесь метет и дует яростней, даже снизу несло, из щелей настила.
Долго не поговоришь. Я быстро
– Про новоселье не забудь...
Он успел нырнуть куда-то в белесую невидь, предупредив: "Погоди..." - и мигом вернулся с гостинцем - вяленой рыбой: пяток увесистых синцов осеннего посола.
От Алешиного подворья до теплого моего жилья путь недолгий.
Добравшись, я сбросил в сенях тяжелую шубу да валенки. А потом налегке в натопленной хате чаевничал. И Алешиного синца разодрал, не выдержал.
Серебристая тонкая шкурка. Под ней - розовая нежная мякоть, текучий жир, невеликая грудка икры в ястыковой пелене, прозрачные боковины с тонкими ребрышками, головка, плавники, брюшина - все едовое. Ешь, смачно вгрызаешься, сосешь, причмокивая, и шумно нюхаешь, впиваешься глазами в сладкий кус. И жадно косишь на тот, что рядом.
Нет, это - не еда, не утоление плоти, но праздник ее.
Хороша рыбка у Алеши Батакова, а уж осенний посол и вовсе сказка.
РАХМАНЫ
Позднее утро. Майское солнышко поднялось высоко, мягко припекая. На хуторе - тишина. Утренние дела давно справлены: скотину на пастьбу проводили, отстряпались, отзавтракали и расползлись по дворам, огородам, левадам к тихим трудам.
Холмистая долина с лугами, попасами, малой речкой. В укрыве, на дне ее горстка домиков вразброс. Ухабистая дорога стекает с холма и кончается. Дальше некуда ни идти, ни ехать. Тишина и покой. Весенние птичьи трели: скворцы заливаются, ласточки щебечут, стонут горлицы... Мир и покой. И потому голос человеческий, негромкая песня, звучит явственно:
Наши дни проходят очень быстро,
Все короче становится жизни путь.
Не пора ли вам, Василь Иваныч,
Потихонечку присесть и отдохнуть...
Песня негромкая. Но в тихом хуторском мире ее далеко слыхать. Жалостливые слова, звуки перекатываются и не сразу гаснут, отзываясь в окрестных холмах: "О-о-отдохну-у-уть..." Словно уже не слова человеческие, но глас Божий. "О-о-отдохну-у-уть..."
Старая Катерина - бабка не больно чувствительная - невольно к песне прислушалась, даже замерла посреди огорода и опустила мотыгу, вздыхая и искренне соглашаясь с певцом: "Взаправди... Пора бы и отдохнуть. Сколь лет-годов... А все - работа, работа. Огород, картошка, куры, поросята... Ни дня, ни ночи... Здоровья нет... А все надо, надо... Завтра помрешь, и ничего не надо..."
Певун смолк. Старая женщина, опомнившись, чертыхнулась: "Нечистый дух... Устал он. Смучился, бедный... Перину мять да подушки переворачивать". И принялась мотыгой орудовать споро, нагоняя упущенное. А потом вдруг - иная мысль, и мотыга - в сторону. "Это он чего-то уже упер, соловушка, упер и отнес, на самогон сменял, вот и запел". Старая Катерина в меру сил, вперевалочку, помчалась проверять свои запоры да живность: поросенок на месте, куры... "Цып-цып-цып...
– сзывала она для пересчета хохлатое племя. Цып-цып-цып..."
Тревога старой Катерины напрасной не была. Пел
не кто-нибудь, а Васька Рахман, соседушка. "Не пора ли нам, Василь Иваныч..." Значит, уже сыт, пьян, нос в табаке, и потянуло на песни...– Цып-цып-цып...
Одна, две, три, четыре, пять, шесть... И кочет на месте.
Значит, где-то еще ухватил. Вот и запел: "Не пора ли нам..." Невелик хутор, но есть еще чем поживиться.
Жилье Васьки Рахмана - на взгорке. Воронье гнездо, из которого все видать. Оно и по виду - воронье: почерневший от времени дощатый дом с прорехами да щелями, с разваленной кирпичной трубой, остатками крылечка. Когда-то такие дома колхоз строил для переселенцев, назывались они "сборными", их складывали, точно карточные домики, из дощатых с теплой начинкою щитов. Добрые хозяева такие дома сразу же обкладывали кирпичом, делали наличники, ставни, прочую пользу и красоту наводили, чтобы жить хорошо и долго. Рахманам, как говорится, красоту не лизать. Как влезли, так и сидят, словно в тине. Одно слово Рахманы.
– Наши дни проходят о-о-очень быстро-о...
– Певун - на виду: мордастый, с пузцом Васька Рахман.
"На виду", потому что дом его - словно пуп. Голо вокруг: ни палисадника, ни забора, ни ледащего огородика, тем более - дерева ли, куста.
– Нас советская власть воспитала!
– четко ответит любому Верка Рахманиха.
– За заборами хорониться не привыкли! Кулаки нехай прячутся и подкулачники! А мы открытой душой ко всем людям!
– А где же огород, картошка?..
– Я по специальности не овощевод, - веско и с расстановкой ответит Васька Рахман.
– Я - скотник, техникум имею и стаж. Предоставьте работу!
Он будто и вправду когда-то и где-то чему-то учился. А скотником работал уже здесь, на хуторе, при колхозе.
Славное было время - колхоз. Взяли и построили возле хутора не просто коровник, но огромный животноводческий городок. "Комплексом" его именовали.
Пылили из областного центра караваны грузовиков с кирпичом да лесом; понагнали техники, людей. И возвели белокаменный город под шиферными крышами. Привезли из Англии - морем, потом вагонами, а потом "скотовозами" - телок, быков: черная масть, могучее сложение - абердины, иностранцы, одним словом, элита.
Верка Рахманиха стала при скотине бумажки писать да щелкать на счетах. Супруг ее, Васька, - старший скотник, как имеющий опыт и образование. А еще там были: Сашка Рахман - родной брат Васьки, пара молодых рахманят, да еще старый Рахман - отец всего рода.
Это была жизнь... До сих пор ее вспоминают. Круглые сутки в рахмановской хате кипел в котле жирный мясной шулюм. Рахманята росли как на дрожжах; у них щеки от сытости лопались. Рахманы постарше не только от еды пухли, но и от пьянки.
Коля Бахчевник - поставщик самогона для хутора и округи - не знал, куда мясо девать: ездил продавать в станицу, тушенку производил, второй холодильник приобрел.
– Не пора ли, ох не пора ли...
– задумчиво пропоет кто-либо из Рахманов. И вот уже: предсмертный мык, хрипенье. Мясной шулюм кипит. Коля Бахчевник ругается: "С вашим мясом..." Но куда он денется? Бизнес.
– Ох, не пора ли...
Породистые телята шли нарасхват, окрестные стада улучшая.
Весной да осенью, обычно за неделю до контрольных перевесов, когда колхозная комиссия считает поголовье да взвешивает: сколь мясов нагуляли - в такую пору по хутору пролетала весть: украли с фермы скотину.