На хуторе

– Не-ет, – решительно сказала Ольга. – Какие-то у вас порядки… бездушные. Ну, в дом бы ее престарелых определили, что ли… Надо ж как-то человеку помочь.

– А она туда пойдет?

– Конечно.

– Жди, – шумно выдохнул Степан. – Как же… Здесь же родина ее, всю жизнь прожила. Здесь все ее. Здесь она хозяйка. Никуда она не уйдет.

– Чего хозяйка? – с ужасом спросила Ольга.

– Хата, козы у нее есть, куры, коровы-то, наверно, нет, сена не накосит, поросенок, огород, сад. Все свое.

– Да-а, – только и сказала Ольга.

– Не веришь, пойдем к ней, спросишь, – предложил Степан. – Она нам такой дом престарелых даст, – засмеялся он. – К ней, наверно, еше мужики ездят, если самогонка водится. Пошли? Спросишь?

– Нет, нет, нет… Верю, верю… Верю. Пойдем-ка отсюда, – сказала Ольга. – Пора.

– Подожди, посидим. Хорошо здесь, – ответил Степан, и взгляд его, оставив брошенный хутор и старухин дом, поднялся, чтобы видеть все окрест.

– Послушай, а почему ей колхоз не поможет? Она же колхозница. И помогли бы ей, новую хатенку поставили, возле людей.

– Не-е, они здесь, в Липо-Лебедевском, такие колхознички были, господи прости. Сроду никого на работу не вытянешь. А уж Махора-то… У нее же шалман был. Наоборот, от работы мужики спасались. Соберутся, в карты играют, выпивают. Так что колхоз ей ничего делать не будет.

– Ну пусть люди помогут. Сообща, все вместе, где-нибудь построят мазанку, такую же.

– Никто ничего делать не будет, – поднимаясь, сказал Степан. – Кому она нужна? Куда кто ее будет переселять? Доживет как-нибудь. Пошли.

Ольга поднялась не сразу и, даже пройдя несколько шагов, остановилась и вновь, в последний раз, поглядела на старухин дом. Потом, догнав Степана, она сказала:

– Ты как-то так говоришь об этом, равнодушно, мне даже… не по себе.

Обняв жену, Степан сказал с виноватым смешком:

– Ну слушай, ну что я могу сделать? Я тебе ведь все говорю так, как оно есть. Правду говорю. Ну, от меня б зависело, я ее, ради бога, куда хочешь бы переселил, хоть в Москву, на Красную площадь. Ты же сама все спрашиваешь, а я тебе, выходит, брехать должен, да? Для успокоения. Так лучше? А я тебе правду говорю: никто ее не переселит. Здесь она и будет. И не переживай ты, господи! Там, чуть подальше, километра два – еще дом стоит. Там такое поместье. Кузнец живет. Бочаров. А от него километра два – Бударинский хутор. Здоровый хутор, больше нашего. А три-четыре километра – по-нашему это, считай, нет ничего. Вроде остановка на троллейбусе. Поняла?

– Поняла, поняла…

– Тогда пошагали. Собираться надо…

Они уже к хутору подходили, кончались сады, когда Ольга спросила:

– Ну а что с переездом? Ты матери, я вижу, ничего не сказал, да? Передумал? – Она спросила все это спокойно, без усмешки, и правильно сделала.

Степан сразу же за куревом полез.

– Пока не сказал, – ответил он. – Подождем. О работе я узнавал. Так, вроде шутя, с управляющим разговаривал. Работа есть и тебе, и мне. Ну а ты, вот ты, – останавливаясь посреди дороги, спросил Степан, – ты вот честно мне скажи: хочешь ты переезжать или нет? – он даже сигарету в сторону отнес, чтобы дым ее не мешал жене в глаза глядеть.

– А чего злишься? – спросила Ольга. – Я тебе давно сказала: решишь – значит, переедем.

– Ну а ты-то, сама, у тебя же голова тоже на плечах, – раздраженно сказал Степан, – и глаза у тебя есть, почему я должен решать, а? Почему один?

– Потому что, прежде всего, это твой дом, – ответила Ольга. – Твой, а потом уже наш с Аннушкой. И от тебя, прежде всего, будет зависеть, будет ли он нашим. Когда мы поженились, я особых разговоров не разводила, сказала: жить будем у наших. Так? Сказала, потому что знала, твердо знала: где мой дом, там и тебе будет хорошо. Вот так. А здесь решать тебе. Вот и решай. Вот сейчас можешь сказать, и я соглашусь. Не из-за того, что я баба, и, мол, нитка за иголкой… Нет. Мне, как говорится, и хочется, и с другой стороны… Не знаю. Дом-то твой, Степа, твоя это родина, пойми. Твоя мать, все твое. Когда-то мое будет, а сейчас твое, мне чужое. И решать тебе.

– Ладно, – примирительно сказал Степан и вздохнул. – Пока подождем. Посмотрим еще, подумаем. Не будем спешить, горячку пороть. Не будем…

С тем и домой вернулись. Там их уже ждали и волновались. Но сборы были недолгими, и достало еще времени сходить к отцу на могилку попрощаться, спокойно за обеденным столом посидеть.

По-прежнему затянуто было небо легкой пеленой облаков, и сиделось во дворе хорошо. Как это всегда бывает в предотъездные минуты, на душе у Степана и радостно было, и горько. Не терпелось быстрее встать из-за стола и уехать. Завтра уже будет город, и сразу же новая дорога, к морю. Он никогда не видел моря. И уже сейчас, вот здесь, за столом, радовался той встрече, что будет через день-другой. И торопился, стараясь приблизить ее. Но в то же время сидел он вот здесь, за столом, и все свои были вокруг, и всё свое. Ровная густая шерстка гусынки покрывала двор. Рядом, почти над головой, склонилась светлая зелень молодых веток вяза. За сараями и базами виднелись деревья сада. И покойно вокруг было, тихо, будто перед дождем. И Степану не хотелось никуда уезжать. Так и сидел бы здесь, и жил. Сейчас бы за грибами сходил…

Петух, подойдя прямо к столу, заорал что есть мочи.

– Ежели ты к добру, так еще кричи, – сказала бабка, – а к худу, так иди отсюда.

Взлетев на забор палисадника, петух еще раз прокричал так же победно. Степан поглядел на него, улыбнулся; петух уже восвояси убрался, а Степан все с той же грустной улыбкой смотрел, куда не зная сам.

– Ты чего заскучал, мой сынок? – спросила мать.

– Не-а, – вскинулся Степан. – Это я… – Хорошо, что на глаза ему капуста попалась, за заборчиком она росла. – Я на капусту гляжу. Хорошая у тебя нынче капуста.

– У нас, мой сынок, – довольно усмехнулась мать, – завсегда капуста первая в хуторе. Не хвалясь скажу. А уж нынче наша капуста как цветик стоит. Все завидуют.

– Ну, давай по последней, бабушка, выпьем, – сказал Степан. – За капусту.

– А не много мне будет?

– Ничего, мама, выпей. Я б и то выпила, да на работу с обеда собираюсь.

– Сиди уж сегодня, отдохни…

– Нам, мой сынок, некогда теперь отдыхать. Самая работа пошла. Надо выход'a зарабатывать. А то кабы без зерна не остаться. Тем боле… – поглядела она на мать. – Принесу я, мама?

– Неси, чего же… – кивнула ей бабка.

Мать поднялась из-за стола и пошла в дом.

– Ты куда? – спросил ее Степан.

Мать ничего не ответила.

Степан, отодвинувшись на край скамейки, закурил.

– Поели-попили, что Бог послал, теперь закусим, что черт придумал, – отмахиваясь ладонью от дыма, проговорила бабка.

Степан догадывался, куда мать пошла, и посмеивался. Сейчас какие-нибудь подарки принесет. Накупила в своем магазине. И обязательно наберет такого, чего одеть нельзя. Надарит и Ольге, и теще, и тестю – всем. И выкинуть не выкинешь эти платья да рубашки, и носить не будешь. Сколько уж ей Степан говорил, а она по-своему.

Но мать вернулась без свертков. Подошла к столу, не села. Лицо ее, и без того красное, всегда до мяса обгорающее на солнце, загорелось еще более. Нос и брови прямо-таки алели.

– Мои детки, – сказала она и всхлипнула. – Мы с бабушкой думали-думали и вот что порешили. Мы все надеялись, что, може, вас Бог научит, и вы сюда переедете на жительство. Здесь бы вам неплохо было. Но, видно, ничего это не получится. Видно, уж все… Тогда мы порешили: устраивайтесь, мои хорошие, в городе по-хозяйски, по-настоящему. Своим домом живите.