На исходе лета

— Какова наша задача, будущий Господин Слова? — спросила Уорт.

— Найти способ и средство сделать так, чтобы Бичена Данктонского постигла кара Слова и чтобы в конце концов Слово убило его с позором, который обесчестит всю веру, сыном коей он является. Как вы это выполните, не знаю — об этом вам предстоит рассказать мне потом. А пока, втроем и с теми кротами, что теперь под твоей властью, элдрен Уорт, ты нанесешь нужный нам удар, который мы уже долго обсуждаем.

— Какой удар? — спросила Уорт.

— Объясни ей, Слай.

Уорт внимательно выслушала краткий отчет Слая о спорах, кипевших в тоннелях, и о тайных совещаниях, проходивших в прошлые кротовьи недели.

— Понятно, — сказала она наконец. — Понятно. Да.

— Да? — переспросил Люцерн.

— О да, будущий Господин Слова, я поняла. Кротовьему миру нужно увидеть могущество Слова так, чтобы мощь его потрясла кротов. То, что очевидно для таких, как мы, может быть неясно для тех, кто меньше думает и не так благочестив. Мы должны постепенно сомкнуть когти Слова вокруг Крота Камня и подготовить его к справедливому возмездию Слова.

— Да, — подтвердил Люцерн: ему нравился ход мыслей этой кротихи.

— Потом мы должны уничтожить место, где впервые появился Крот Камня. Поскольку Священные Норы уже опустошены, нужно опустошить Данктонский Лес. Это место уже запущено и заброшено, и как камнепоклонники, так и кроты Слова считают его гиблым местом. Мы должны очистить кротовий мир от Данктона и от кротов, что еще борются там за жизнь.

— Но Триффана не трогайте. Если он жив, я лично решу его судьбу. И особенно подчеркиваю: пока не будем карать смертью Крота Камня, — сказал Люцерн. — Отрезанный от своей родной системы, изгнанный из окраинных тоннелей и нор, где он мог бы найти помощь, он будет бесприютно блуждать по кротовьему миру, становясь все более одиноким и слабым. И лучше всего — не правда ли? — разорить Данктонский Лес в Самую Долгую Ночь, когда я приму посвящение как Господин Слова.

— Но значит, у нас мало времени, — возразил было Слай.

— Туда долго добираться, и нужно все организовать, — сказал Друл.

— Слово поведет ваши когти, как ведет мои! — с пылом проговорила Уорт. — Да будет оно благословенно!

— Да будет благословенно! — прошептал Люцерн.

— Будущий Господин Слова, я бы хотел в Самую Долгую Ночь присутствовать на твоем посвящении, — сказал Слай, не желая отправляться в путь так скоро, как собиралась неугомонная Уорт.

— Мой дорогой Слай, ты и будешь присутствовать. В Самую Долгую Ночь у Данктонского Камня я буду посвящен кровью тех кротов, которых вы обречете на уничтожение. Пусть Слово радуется, что Камень будет посрамлен его именем на том самом месте, что породило Крота Камня. А если Слово пощадило моего отца — что ж, для меня это радость, а для него — честь увидеть посвящение сына. — Люцерн захохотал над своей шуткой и ледяным тоном добавил: — Это будет последнее, что он увидит.

— Да будет так!. — закричали все, радуясь, что их намерения не противоречат справедливости, — все, кроме Терца. Хотя он тоже кричал «да!», но выглядел мрачным и встревоженным.

— Итак, в Данктон! — торжественно объявила Уорт.

Но когда все, кроме Терца, ушли, Люцерн сказал:

— Двенадцатый Хранитель, что тебя тревожит?

Но Терц никогда не сказал бы, что его действительно тревожило: над его Господином замаячило заклятие Руна.

— Постоянно опасайся Камня, Терц. Его происки намного коварнее, чем думают кроты. Путь возвышения Слова неразрывно связан с ослепляющим светом Камня.

— Именно Камень и беспокоит меня, Господин, — сказал Терц, решив, что лучшая ложь та, что ближе всего к правде. — Данктонский Камень — один из самых могущественных. Даже Господин Слова Рун уважал его. Камень может испортить твое посвящение и тем самым унизить тебя.

— Возможно, Терц. По-моему, напоминание элдрен Уорт о могуществе Камня было очень своевременно. Но именно это и подстрекнуло меня к решению принять посвящение в Данктоне. Есть там вода для обряда?

— Думаю, нет, будущий Господин Слова. Письмена говорят, что он расположен на холме.

— Значит, слезы и кровь последователей будут служить нам омовением.

— Да, будущий Господин Слова, так тому и быть.

Глава двадцать четвертая

У кротов всегда должно быть место, о котором они могли бы мечтать, куда могли бы мысленно отправиться и быть там снова счастливыми, когда одолевают хлопоты, когда стареющее тело болит, когда сердце тоскует по любви, по былым друзьям, по былым временам.

Место простое и праведное и настолько гармоничное, что, хотя каждая отдельно взятая часть может казаться скромной и незначительной, все вместе они представляются совершенством.

Некоторые — возможно, многие — скажут, что такого места нет нигде, кроме как в памяти, из которой с такой легкостью уходят беды и несчастья и где остаются лишь радужные воспоминания, не омраченные неприятностями и тревогами, благоприобретенными или унаследованными от родителей.

Другие улыбнутся и скажут, что все было именно так, как они запомнили, и что это вовсе не мечты. Так, взрослые кроты вспоминают дни своего детства, и они правы, потому что дни, когда они были кротятами, вполне могли быть радужными, если жизненные невзгоды и опасности брали на себя их родители.

И все же есть одна счастливая категория кротов, которые знают, что реальность была именно так хороша, как их воспоминания о ней. Это кроты, которые знали — или знают — взрослую любовь. Не первую любовь, которая часто слепа (и это благо для нее!), не вторую, чья страсть не может длиться вечно, но ту позднюю кротовью любовь, когда смотрят друг другу в глаза и знают друг друга такими, какие они есть на самом деле, и все же любят, любовь от этого знания только усиливается.

Описывая на склоне лет своего — или свою — возлюбленного, такие кроты непременно скажут, что он — или она — были неимоверно красивыми, самыми красивыми, а место, где они жили, — да, это, несомненно, было прекрасное место: ведь именно там расцвела их любовь!

Да, все это действительно так. Но есть все же некоторые места — их очень, очень немного, — которые обладают такой гармонией, что о них вспоминают с особенной теплотой. Счастлив тот крот, кто полюбил в таком месте, или тот, чья любовь нашла там новую жизнь.

Таким волшебным местом был — и остается — Баблок над рекой Темзой. Место тихое, скромное, уединенное, подобное солнечной поляне в дремучем лесу, имеющее к тому же еще одно качество, которое невозможно произвольно создать или предусмотреть, — неожиданность, с какой оно появляется в поле зрения.

Только что крот тащился вдоль берега — и вот он уже в Баблокской Пристани. Только что он спускался с вересковых холмов над рекой, и вот он свернул за угол, обогнул поворот, заглянул под забор, и — бац! — он в Баблокской Пристани.

Никто при этом не может точно сказать, где это место начинается и где кончается, и многие кроты, в других вопросах умные и рассудительные, могут пройти Баблок от одного края до другого и ровным счетом ничего не заметить.

Короче говоря, такие Баблоки кротовьего мира непросто находят своих кротов, как и кроты непросто находят их. На деле кроты вполне могут прозевать свой Баблок, если потеряют связь друг с другом, и потом станут клясться, что это скучнейшее место. В то же время другой, совершенно вроде бы ничем не примечательный крот может провести в Баблоке всю жизнь, не сознавая этого, до того дня, — очень счастливого дня! — когда вдруг оглянется вокруг и воскликнет: