На исходе лета

Несколько сидимов осмелились высказать критические замечания. Люцерн был слишком умен, чтобы убить их сразу, однако Мэллис взяла этих непокорных на заметку, чтобы назначить на опасные посты, где их легко можно ликвидировать в случае соответствующего приказа Люцерна. А пока что Люцерн ослепил их речами, которые были всего-навсего дешевой риторикой, но в его устах звучали величественно и угрожающе.

— Должны ли мы в Верне быть беженцами? — вопрошал он с пафосом. — Должны ли мы всегда быть жертвами недоброжелательности Камня? Сцирпас привел нас сюда с юга, чтобы мы смогли выжить и познать Слово. Здесь он обрел Слово, и Слово жило в нас. Но Сцирпас не говорил, чтобы мы навсегда оставались в этом скалистом, унылом месте. Нет, он только хотел, чтобы мы выждали время и, как следует подготовившись, обрушились всей своей силой на врагов Слова и отобрали у них принадлежащее нам по праву. Наши отцы ждали великого дня, когда навеки провозгласят Слово. И вот это время пришло. Этот день наступил!

И теперь, при вашей поддержке, я, Люцерн, внук Руна, поведу вас назад в тот край, что кишит червями, откуда наши предки были несправедливо изгнаны. Там мы очистим тоннели и норы, которые так долго оскверняли последователи Камня, и принудим этих кротов к Искуплению. Мы окажем помощь и поддержку тем, кто в прошедшие годы выказал верность Слову.

Они вопиют в пустыне юга, и мы услышим их! Они молят о помощи, и мы дадим ее. Они плачут, и мы утешим их. Это воля Слова. Это само Слово.

Нечестивое восхищение загорелось в глазах тех, кто слушал Люцерна, все кроты пришли в возбуждение. Гнев, слезы, исступленная любовь — Люцерну верили слепо.

— Наши задачи велики. Наказать недостойных, поддержать пострадавших от Камня» наконец-то принести мир всем кротам. И вы, прошедшие сегодня обряд посвящения, вы, шкура которых еще не высохла после испытания в озере у Скалы, — вы будете новыми поборниками Слова, его верными слугами.

Молодые сидимы притихли, с благоговением вслушиваясь в напыщенные речи Люцерна, они готовы были подняться и выполнить любой его приказ.

— Друзья мои, когда кроты оглянутся на это великое время и спросят себя, где лучше всего было жить и для чего, ваши подвиги скажут им так: лучше всего было жить в Верне, жить ради Слова. Они будут чтить вас, они будут помнить вас, они будут с благоговением произносить ваше имя и говорить: «Он был в Верне, его жизнь была посвящена Слову, он принял вызов, не дрогнув и не выискивая легких путей».

Люцерн замолчал, прерывисто дыша. Шкура его блестела от пота, а горделивый взгляд призывал к верности и требовал поддержки.

И тогда по рядам новичков-сидимов пробежал возбужденный гул, и, подхватив слова Люцерна, они принялись все громче и громче скандировать:

— Великий поход! Мы пойдем в поход! Послужим Слову! — И тоннели Верна огласились восторженным ревом.

С помощью таких вот приемов Люцерн завоевал сердца сидимов и убедил, что ради своего светлого будущего они должны покинуть Верн и отправиться в поход на юг.

?

Однако, завоевав их сердца, Люцерн намеренно заставил сидимов ждать. Он сказал, что они должны проявить терпение и проверить свою силу воли перед грядущими испытаниями. Возможно, он чувствовал, что рановато перемещать кротов Верна оттуда, где был центр их веры. Да и сам он никогда не выбирался из системы и маловато знал о кротовьем мире за ее пределами. Следуя совету Терца, он решил выждать и как следует подготовиться.

В Верне стало традицией, что сидимы, выполняющие различные поручения в отдаленных системах на юге (путешествия в которые отнимали целые кротовьи месяцы и даже годы), возвращаясь в Верн, отчитывались об увиденном в чужих краях. Сам Рун был когда-то послан с подобным заданием на юг, и ему пришлось нелегко, когда по возвращении в Верн он пытался убедить тогдашнего Господина, что нужно воспользоваться слабостью кротовьего мира после чумы.

Люцерн решил дать младшим сидимам такие задания, которые проверили бы их и заняли до тех пор, пока он не будет готов начать великий поход. Новички-сиди-мы совершали путешествия в сопровождении старших сидимов, им вменялось разузнать о силах сторонников Камня и Слова. Одновременно Люцерн посылал сидимов, которым особенно доверял, в своего рода марш-бросок на юг и на запад, чтобы дополнить сведения, добытые другими.

Старых заставляли работать в паре с молодыми, и сидимы вынуждены были подтверждать свое мастерство и авторитет. Способностям теперь отдавали предпочтение перед званием. Дух беспокойства овладел Верном. Темноватые тоннели, когда-то такие спокойные, теперь оглашались эхом торопливых шагов; кроты приходили и уходили, доложив, куда они идут, что делали или откуда только что вернулись. И над всей этой суетой грозно сверкал резкий свет вновь обретенной веры, согласно которой кротов судили и решали, достаточно ли рвения они проявили.

Послушав их и ознакомившись с отчетами, которые они представляли Хранителям, номинальной главой которых был Терц, а фактической — Люцерн, никто бы не усомнился в способностях нового Господина как руководителя.

По одному мановению его когтистой лапы благоговейная тишина и неторопливые ритуалы пожилых сидимов сменились энергичными действиями молодых кротов, отличавшихся здоровьем, умом, расторопностью и горячей преданностью Верну.

Хотя Двенадцать Хранителей традиционно собирались в определенном месте неподалеку от Скалы Слова, Люцерн перенес их встречи в меньшее, более светлое и менее помпезное помещение, которое было частью покоев Хенбейн, с расселинами в стене, выходящими на ревущий Доубер-Джилл. Из одной такой расселины, находившейся поблизости, Хенбейн вышвырнула ненавистного Уида, и, возможно, именно благодаря этому хорошо известному факту Люцерну полюбилось это место.

Но скорее всего тут сыграло роль то, что у этого помещения были галереи, скрытые в стенах, главным образом потайные. Эти галереи шли вверху по всему гроту в смежных норах. Рун использовал их для того, чтобы шпионить за кротами, и никто о них не знал, кроме Терца.

Акустика этого места была такова, что звук легко долетал до потайных галерей из гротов и тоннелей. Спрятавшись в ней, можно было шпионить за кротами, которые свободно беседовали внизу, полагая, что они одни.

Терц открыл секреты этих галерей Люцерну, а тот позволял приходить сюда только Мэллис. Это стало ее тайным убежищем, и, спрятавшись здесь, она подслушивала, что шепчут друг другу сидимы. Иногда она даже подстраивала так, чтобы кроты беседовали в смежных с гротом норах, и настолько ясно слышала все их разговоры, будто сидела рядом с ними.

Таким образом многие попались в ловушку, многих обвинили в измене. Однако надо сказать, что некоторые оказались верными.

«Не доверяй этому кроту», — говорила Мэллис. Или: «Спроси его, что бы он сделал, если бы узнал, что его возлюбленная — последовательница Камня, и пристально смотри на него, когда он будет лгать, — я точно знаю, он способен на предательство». Или: «Она больна, но скрывает это от тебя, чтобы ты не заменил ее здоровым кротом. Однако она предана тебе, мой дорогой Господин, так что не будь к ней чересчур суров…» Да, Мэллис не чуждо было своего рода милосердие, милосердие к самым слепым фанатикам, преданным Господину и Слову, — именно в таком порядке. А что касается выражений «дорогой Господин», «Господин, любовь моя» и аналогичных фраз, то тому кроту, который будет иметь несчастье описывать жизнь Мэллис, супруги Люцерна, не избежать их. Такова была ее манера выражаться, и она произносила эти слова с тошнотворным обожанием, тем более мерзким, если вспомнить, с каким презрением и жестокостью она относилась к остальным кротам.

Подобные беседы и повышения, понижения и ужасные наказания, являющиеся следствием этих бесед, свидетельствовали об ужесточении контроля Люцерна над Верном и сидимами в июле и августе.

К тому времени многие, естественно, уже слышали об опале Хенбейн и осторожно наведывались в Верн. Они не были уверены в своей судьбе и не знали, как себя вести, чтобы не навредить себе. Люцерн и его клика уже прославились своей безжалостностью. Стало обычным делом, когда какой-нибудь немолодой сидим, имевший многолетний опыт, вдруг бесследно и необъяснимо исчезал. Это случалось с теми кротами, которых шокировали события, происходившие в Верне. Не в состоянии скрыть свои чувства, они прямо давали понять, чтобы Люцерн на них не рассчитывал.

Люцерн весьма недвусмысленно показывал, что предпочтение отдается молодым и они могут быстро продвинуться при условии, если будут ему безраздельно преданы.

Однако Люцерн был неглуп, да и Мэллис тоже, и они прекрасно понимали, что, хотя лояльность некоторых кротов поначалу может быть сомнительна, они нужны, так как поставляют ценные сведения о системах и их обитателях.

Люцерн также быстро сообразил, что, если он собирается переместить основные силы сидимов на юг, это нужно делать осенью, до наступления зимы. А в таком случае молодые неопытные сидимы не успеют совершить дальнее путешествие на юг и доложить ему о результатах. Тогда придется вырабатывать план великого похода на основании сведений, добытых старшими сидимами. А если некоторые из них заслуживают наказания, их имена можно записать и отложить возмездие до того дня, когда от них можно будет безболезненно избавиться, заменив более молодыми и рьяными. Однако, какими бы недостатками ни обладали старшие сидимы, их отчеты рисовали Люцерну и его Хранителям картину упадка, слишком исчерпывающую, чтобы можно было в ней усомниться. И как показывали события, достаточно точную, а потому грозная стратегия нового наступления Слова, которую разрабатывали Люцерн и Терц, определенно могла рассчитывать на успех.