На качелях между холмами

Но! Здесь моя территория. Здесь никто меня не прервет, не остановит и не схватит за руку. Никто не залезет в мою голову и не станет править мои мысли. А, как известно, что написано пером, того не вырубишь уже и топором. Перо мое, правда, трансформировалось в клавиатуру ноутбука, но суть от этого не изменилась. Может, я покажусь вам хвастуном (впрочем, мне все равно, что вы обо мне подумаете), но знаю наперед, что повесть эта будет уникальной. Хотите знать, почему? Да потому, что я ничего не собираюсь здесь исправлять. Вот как напишу, так и отправлю в какое-нибудь издательство. И строго-настрого запрещу делать здесь какие-нибудь поправки. Понятно, орфографические ошибки они все же исправят. Но я бы и этого не делал. Пусть читатель видит не только мои мысли, но и допущенные мною огрехи. Тогда это будет честно на все сто.

В данный момент я лежу на больничной койке с переломанными ребрами и вытянутой ногой. Много раз мысленно смотрел на себя со стороны. Знаете, на кого я теперь похож? На строительную лебедку. Видели, такие устанавливают на крышах домов и с их помощью поднимают и опускают корзину с рабочими, которые ремонтируют фасады зданий? Не знаю, насколько удачно такое сравнение, но ничего другого в голову мне пока не приходит. Сказать, что мне здесь очень плохо, — значит покривить душой. Конечно, неудобств полно, не буду вдаваться в пикантные подробности, вы и сами о них догадываетесь, но, с другой стороны, есть и плюсы. Сразу скажу, еда — дело десятое, у меня в тумбочке ее на сто лет. Я уже на нее смотреть не могу, даже на апельсины. А вот то, что я могу здесь читать, сколько и что захочу, и мне почти никто не мешает, — это несомненный плюс. Второй плюс — это, конечно, мой ноутбук. Если бы его не было, я бы, наверное, сбежал отсюда прямо в гипсе. Доктор предупредил, что я проваляюсь здесь до конца августа. Если бы на моем месте (не дай бог, конечно!) была Лилия Степановна, она сказала бы: вот вам, бабушка, и Юрьев день! А я говорю: вот тебе, Миша, и летние каникулы! Чуть не забыл, есть и третий плюс — Интернет. Главное, чтобы родители не забывали пополнять счет на мобильнике.

Да, прежде чем продолжить, поясню еще кое-что. По правде говоря, когда меня (вернее, мою ногу) вздернули на этой проклятой виселице, я и не помышлял ни о какой книге. Первую неделю, чтобы отвлечься от боли, заглушить тоску и забыть о своем унизительном положении, я читал. Да какой там читал… Вы видели когда-нибудь, как голодная собака «кушает» украденную колбасу? Я однажды видел — собака выхватила из авоськи у зазевавшейся старушки батон колбасы, отбежала метров на сорок-пятьдесят и начала лопать. Пока бабулька бежала к воровке, чтобы вернуть хотя бы какой-то остаток, та успела покончить с добычей. Это было похоже больше на фокус, чем на трапезу. Если бы я сам не видел такого чуда, ни за что бы не поверил, что за такой крошечный промежуток времени можно проглотить целый батон колбасы. Вот и я точно так же, как та собака, глотал книги. Вы будете смеяться, но, когда у меня на тумбочке образовался книжный дефицит, я умудрился прочитать почти полностью «Опыты» Мишеля Монтеня (осталась от какого-то вылечившегося профессора). Половины, конечно, не понял, но зато вторая половина расшевелила мои мозги так, что у меня на лопатках стали появляться перья. Ха! Шучу, конечно. Это я так острю (наверное, глупо?), ну, типа, крылья у меня стали расти.

Шутки шутками, но меня просто потрясли слова Монтеня: «Никогда не бывает, чтобы два человека одинаково судили об одной и той же вещи, и двух совершенно одинаковых мнений невозможно обнаружить не только у двух разных людей, но и у одного и того же человека в разное время». Сказал Мишель, так сказал. Я долго думал над его словами и пришел к выводу, что философ прав. Еще прошлым летом я прочитал книгу Владимира Железникова «Жизнь и приключения чудака» о похождениях пионера Борьки Збандуто-Бандито-Надувато. Прикольная книжка. Школа, учителя, ученики, забавные истории. Но все не по мне. Все не так. Почти не так. Хотя мне запомнилась последняя фраза «В ухабах, но жизнь все-таки прекрасна, надо идти вперед». Не знаю, как насчет прекрасности, но дальше я бы пошел с большим удовольствием. Даже не пошел, а побежал бы вприпрыжку, несмотря на многочисленные ухабы. Но, увы, до продолжения своего пути мне осталось еще более месяца.

Благодаря моему другу и однокласснику Юрке Лофичевскому дефицит букв был ликвидирован, и на тумбочке вырос макет многоэтажного панельного дома, сложенный из разноцветных томиков книг. В отличие от настоящего, в моем доме нумерация этажей начиналась сверху. Первые три этажа я преодолел очень скоро. Позвонил Юрке и сделал ему выговор, потому что, как мне показалось, он схалтурил и подсунул мне слишком старинный дом, в котором сквозил запах нафталина, а оконца были тусклыми и чересчур маленькими. Юрка хитер — он напомнил мне о списке, который нам выдали в школе вместе с дневником, когда были выставлены оценки за год. Да, мой друг прав — с учителями не поспоришь. Список необходимо одолеть, тем более что он не такой уж и длинный. Даже не знаю, как и продолжать. Ох, и достанется же мне от учителей-литераторов. Не видать мне пятерок по их предмету. Может, пока не поздно, остановиться? Но даже если остановлюсь, куда девать свое мнение? Знаю я вас, взрослых. Чего доброго, от вас можно и гадость услышать. Типа, засунь свое мнение… куда подальше. В общем, будь что будет. Негоже останавливаться на полпути.

Первый этаж моего книжного домика назывался «Детские годы Багрова-внука», его построил русский писатель Аксаков. Сережа Багров — его юный герой — начал понимать, что взрослые, окружающие его люди, не всегда и не во всем ведут себя искренне. Ну а чему тут удивляться? Любой нормальный человек, взрослея, начинает соображать, что почем. Но уж слишком уютные отношения с окружающим миром у Сережки. Может быть, я еще не дорос до глубокомысленных выводов или не очень внимательно читал, но мне кажется, что взрослые перегибают палку, когда называют мой первый этаж высочайшим художественным достижением русской литературы. Товарищи учителя! Ради бога, простите меня. Мне еще учиться в школе пять лет, возможно, мое мнение изменится. А пока давайте поверим Мишелю Монтеню. Впрочем, Аксаков тоже сомневался, говоря во вступлении: «Я и сам не знаю, можно ли верить всему тому, что сохранила моя память?»

Второй этаж — дело рук Льва Толстого «Детство». Его Николенька тоже мальчишка неплохой. Но, признаюсь, и на втором этаже мне было скучно. Мне показалось, что детство Николеньки, как и Сереги Багрова, все-таки не «золотая» пора их жизни, а всего лишь слегка позолоченная.

Третий этаж в моем доме был сооружен писателем Гариным-Михайловским и назывался «Детство Темы». Вот здесь, на мой взгляд, строителю удалось заглянуть в душу Темы. Во всяком случае, на этом этаже мне было не так скучно.

Четвертый этаж оказался куда привлекательнее, хотя и на порядок занудистее. Детства там мало, но оно и лучше. Я насытился им на первых трех этажах. Так вот, на дверях следующего этажа висела табличка литературного строителя Набокова «Защита Лужина». Дойдя до последней ступеньки этого пролета, я, конечно, расстроился. Однако разочарования не испытал и ринулся на пятый этаж.

Здесь архитектор Санаев приготовил мне необычный интерьер под названием «Похороните меня за плинтусом». Я бы этот этаж отдал под психиатрическую больницу. Бедный Саша Савельев! С какими дураками пришлось ему жить! Кошмар! Интересно, что бы сказали Аксаков и Толстой после прочтения этой книги?

По шестому этажу я бродил долго-долго. Исходил его вдоль и поперек. Дойдя до последней ступеньки, я вернулся назад, снова прошел весь путь и решил пока на седьмой этаж не соваться. Шестой этаж принадлежал Сэлинджеру и назывался «Над пропастью во ржи».

После того, как я прочитал пятую и шестую книги, мысль о том, что «двух совершенно одинаковых мнений невозможно обнаружить», меня стала поедать поедом. Книги хорошие, удивительные книги, однако и в них что-то меня насторожило. Сначала я думал, что просто еще не дорос до глубинного понимания (такую заумную фразу я не сам придумал, так говорит Оксана Петровна, моя «классная» — учительница литературы) подобных произведений. Перечитал снова. Нет, хоть убей, что-то не то. Неужели я такой тупой? Жутко интересно. Потрясающе. Но…

Сейчас в меня полетят камни, найдутся и те, кто обзовет меня придурком и недоучкой или демагогом-максималистом (такое уже было, и не раз), но я (только не просите никаких объяснений, я все равно не смогу объяснить) почувствовал какую-то нарочитость в словах мальчиков, жителей этих двух, освоенных мною, последних этажей. Меня гложет какая-то мысль о несоответствии чего-то чему-то. Словно при изобилии праздничного стола присутствует неуместный запах заплесневелого хлеба. Я никак не мог сообразить, что же меня тревожит, что не дает покоя. Я разрывался между содержанием книг и их вкусом. Может быть, мое сравнение покажется вам примитивным, но у меня было ощущение, что я ем какой-то пересоленный деликатес или, напротив, — недосоленный, в зависимости от чтения той или иной главы.

И вдруг, проснувшись однажды среди ночи, я понял: эти книги написаны взрослыми людьми. Да, герои их — дети: Саше Савельеву восемь лет, Холдену Колфилду — семнадцать. И вещают герои вроде бы от своего имени, как у Аксакова и Толстого. Но взрослый человек, как бы он ни пытался притвориться ребенком или подростком, непременно рано или поздно выдаст себя, фразой ли, словом ли, описанием ли, но выдаст непременно. Это неизбежно. Это все равно, что реактивный самолет-истребитель притворится «кукурузником» и отправится опрыскивать фермерские поля химикатами. Не поверят крестьяне, что истребитель прилетел с благими намерениями. Я прошу прощения у уважаемых авторов. Еще раз повторю: книги замечательные, интересные, заставляющие думать, оглядываться назад и смотреть вперед. Но эти книги сочиняли взрослые люди. Скажите, вы сами верите всему тому, что сохранила ваша память?