На краю земли

Моуэт воскликнул, что доктор совершенно прав, и принялся декламировать особенно полюбившийся ему отрывок из поэмы, но вскоре сбился. Но Стивен почти не слушал его; в его памяти всплывали яркие образцы, и он с воодушевлением продолжал:

— А поистине героические масштабы, на фоне которых мы кажемся такими жалкими и бледными! А несравненное искусство с самого начала и до благородного конца, когда Ахилл и Приам негромко беседуют ночью, зная, что они обречены! Благородный конец, их достойная кончина, поскольку я считаю погребальный ритуал всего лишь необходимой формой, почти приложением. Книга насыщена смертью, но в то же время сколько в ней жизни! Пробило четыре склянки, прервав их беседу, и с разных концов корабля стала доноситься перекличка впередсмотрящих и часовых:

— Спасательный буй, все в порядке!

— Мостик правого борта, все в порядке!

— Скула правого борта, все в порядке!

Затем отрапортовали остальные вахтенные. Помощник плотника, принесший с собой фонарь, доложил, что в льялах одиннадцать дюймов воды — утром ее можно будет выкачать за полчаса. Вахтенный штурман, недолго посуетившись с фонарем и песочными часами, воскликнул:

— Семь узлов одна сажень, сэр. — Моуэт записал эти данные на грифельную доску.

Фонарь скрылся в люке, и вновь их окружила темнота, ставшая еще чернее, и Стивен произнес:

— Жил некогда глупый обитатель города Лампаска по имени Метродор, который считал богов олицетворением всего: огня и воды, неба и солнца и так далее… Насколько я помню, Агамемнон был у него верхним слоем воздуха. Целый легион книжных червей толковал Гомера вкривь и вкось, находя у великого слепца множество скрытых подтекстов. Некоторые утверждали, что «Одиссея» — не что иное, как огромная раздутая метафора, что ее создатель — просто ловкий сочинитель акростихов. Но, насколько мне известно, ни один из этих бумагомарак не заметил того, что ясно, как солнце в полдень: помимо того, что это величайшее в мире эпическое произведение, «Илиада» — нескончаемый вопль протеста против супружеской измены. Убиты сотни, какое там, тысячи юных героев, Троя залита кровью и охвачена пламенем; дитя Андромахи сброшено с крепостной стены, сама она уведена в плен, чтобы носить воду для гречанок; огромный город разрушен до основания, а жители его истреблены. И причиной такой катастрофы стала обыкновенная супружеская измена. В конце концов, героиня даже не полюбит своего недостойного героя. Джеймс Моуэт, ответьте, можно ли одобрить супружескую измену?

— Никак нет, сэр, — отвечал Моуэт с невидимой в темноте улыбкой. Улыбался он, во-первых, припомнив собственные похождения, а во-вторых, потому, что был уверен, как и многие на «Сюрпризе», что доктор делил с миссис Филдинг не только стол, но и койку. — Ни в коем случае. Иногда я подумывал о том, чтобы намекнуть ему, но такие вопросы слишком деликатны, и я сомневаюсь, что из этого выйдет толк. Слушаю, Бойл, в чем дело?

«Кого он имел в виду под словом „ему»!» —подумал Мэтьюрин.

— Прошу прощения, сэр, — отвечал Бойл, — но, по-моему, с баркаса сигналят.

— Тогда ступайте на корму и выясните, что произошло. Возьмите мой рупор и спросите громко и четко.

Бойл спросил громко и четко и, вернувшись назад, доложил:

— Насколько я смог понять, отец капеллан желает знать, не ожидается ли ухудшение погоды.

— Об этом-то мы и молимся все время, — отозвался Моуэт. — Но, пожалуй, лучше всего поднять баркас на борт. Нашему капеллану немного не по себе. Спуститесь вниз и помогите ему подняться по кормовому трапу. Освещения из капитанской каюты будет достаточно.

— Как вы любезны, — произнес отец Мартин, сев на шпиль, чтобы отдышаться после подъема. — Шлюпку швыряло самым немилосердным образом, и последние полчаса я не мог производить наблюдения.

— Что же вы наблюдали, сэр?

— Светящиеся организмы, в большинстве своем это крохотные пелагические ракообразные, копеподы. Но для исследований мне нужна более спокойная погода — такая, какая стояла почти во все время плавания. Как мне хочется, чтобы волнение снова утихло до того, как мы окончательно покинем зону саргассов.

— Ничего не скажу насчет саргассов, — отозвался Моуэт, — но, думаю, вы можете быть вполне уверены, что, прежде чем мы пересечем экватор, нам предстоит немало безветренных дней.

Действительно, задолго до того, как они пересекли экватор, дувшие в корму фрегата пассаты стихли, паруса поникли, напрасно пытаясь поймать малейшее дыхание ветерка; на гигантских волнах зыби корабль отчаянно качало.

— Вот она какая — экваториальная штилевая полоса, — заметил отец Мартин, поднявшись на палубу в своем лучшем сюртуке — том самом, который он надевал, когда его приглашали в капитанскую каюту, — и принялся с удовлетворением разглядывать жаркое, давящее сверху небо и гладкое, как стекло, море. — Всегда мечтал увидеть, как она выглядит. Для меня это праздник, но, пожалуй, сюртук лучше снять — по крайней мере до обеда.

— Какое это имеет значение? — отозвался Стивен, как никогда снедаемый духом противоречия из-за бессонной ночи, большую часть которой он боролся со своим тайным пороком — спиртовой настойкой опиума, которая, бывало, утешала его в минуты тревоги, несчастья, лишений, боли и бессонницы в течение многих лет, но которую он перестал принимать (кроме случаев медицинских показаний) после женитьбы на Диане. — Этот сюртук защищает вас от лучистой энергии солнца, а значит, механизм вашего тела функционирует при постоянной температуре. Как вам известно, арабы в пустыне ходят закрытые с головы до ног. Мнимое облегчение — всего лишь иллюзия, вульгарная ошибка.

Однако отец Мартин был не из тех, кого легко переубедить. Когда они спустились вниз, он, сняв сюртук, аккуратно сложил его на койке и произнес:

— И все-таки вульгарная ошибка удивительно освежает.

— Что касается экваториальной штилевой полосы, — продолжал Стивен, — то я полагаю, что вы неверно использовали этот термин. Насколько я понимаю, на языке моряков экваториальная штилевая полоса — это состояние, определенные условия, а не градусы широты и долготы. Его можно уподобить состоянию раздражения. Ребенок, да и взрослый, упаси нас Бог, может оказаться в состоянии раздражения где угодно. Так и судно может заштилеть повсюду, где оно окажется в продолжительной полосе безветрия. Возможно, я ошибаюсь, зато капитан Обри знает это наверняка.

Действительно, капитан Обри знал правильный ответ, но, поскольку они были гостями, он ухитрился согласиться с обоими, хотя больше склонялся к мнению капеллана. Джек глубоко почитал отца Мартина, ценил его, однако не приглашал к столу так часто, как следовало бы. И теперь, как бы в виде компенсации, не только очень часто наполнял бокал судового пастыря и отрезал ему лучшие куски бараньей ноги, но также поддерживал его точку зрения. Дело в том, что Джек чувствовал себя несколько неловко в присутствии капеллана. У него почти не было знакомых из духовных особ, и почтение к сану заставляло капитана носить на лице постную маску и вести серьезные беседы, главным образом на темы морали. Хотя Джек никогда не получал удовольствия от пикантных или — смотря по компании — сальных разговоров, эти внешние рамки приличия угнетали его. Кроме того, хотя отец Мартин любил музыку, исполнителем он был никудышным, и после одного или двух музыкальных вечеров, где у него ничего не клеилось и он то и дело рассыпался в извинениях, его больше не приглашали в капитанскую каюту музицировать. Поэтому Джек был более обыкновенного внимателен к своему гостю, не только хваля его (вполне искренно) за проповедь, произнесенную утром, не только потчуя его закусками и вином так, что мало кто смог бы выдержать такую нагрузку при температуре в сто четыре градуса по Фаренгейту и влажности восемьдесят пять процентов, но и рассказывая подробно о парусе, который будет спущен пополудни за борт, чтобы получилась купальня для тех, кто не решался купаться в открытом море, боясь утонуть. Это привело к наблюдениям, связанным с нежеланием моряков, в особенности рыбаков, учиться плавать. Сидевший на дальнем конце Пуллингс, имевший чин капитана, мог иметь собственное мнение и произнес:

— Давненько вы никого не спасали, сэр.

— Пожалуй, что так, — согласился Джек Обри.

— А что, капитан часто спасает людей? — спросил отец Мартин.

— Ну еще бы! Одну или две души, а то и больше за время каждого плавания. Пожалуй, вы могли бы укомплектовать целый баркас гребцами из спасенных вами людей, сэр. Разве не так, сэр?

— Пожалуй, что так, — рассеянно отвечал Джек. Затем, чувствуя, что недостаточно внимателен к другому гостю, спросил: — Надеюсь, мы увидим вас сегодня за бортом, мистер Холлом. Вы умеете плавать?